Клошмерль - Шевалье Габриэль. Страница 64

Он долгое время пробыл в тылу, где одержал бесчисленные любовные победы, которые он искал, надо сказать, в самых различных слоях общества. Затем он вернулся на фронт с ответственной миссией – теперь он был офицером-наблюдателем армейского корпуса. Впрочем, он не столько наблюдал, сколько соблюдал меры предосторожности. В результате он закончил войну блестящим капитаном. Грудь его была украшена орденами, свидетельствующими о героизме их владельца.

Вот каков был воин, идущий на Клошмерль, дабы установить там порядок.

18

ДРАМА

В сущности говоря, не надо смеяться над делами людскими, ибо все они таят в себе нечто неумолимое и всегда кончаются страданиями и смертью. Под личиной комедии зреет трагедия, смех маскирует страсти, под шутовскими бубенцами таится драма. Рано или поздно наступает момент, когда люди внушают скорее жалость, чем отвращение.

Нижеследующие события историк мог бы изложить и сам. Он сделал бы это не колеблясь, если бы не видел лучшего способа ввести читателя в курс дела. Случилось так, что автор обнаружил человека, досконально знавшего события, так как по роду своих служебных занятий он не раз бывал свидетелем происходящего. Мы имеем в виду сельского полицейского Сиприена Босолея, обитателя Клошмерля, который не раз с готовностью выполнял роль миротворца. Мы считаем, что следует предпочесть его рассказ, несомненно, более ценный, чем наше собственное повествование, ибо тут мы имеем дело с подлинным очевидцем. В его рассказе, естественно, будет отражён местный колорит, в данном случае совершенно необходимый. Итак, предоставим слово Сиприену Босолею. Время изгладило страсти, и это сразу же поставило всё на свои места и лишило людей их мнимой значительности. Послушаем же его рассказ о минувших днях.

– …Так вот, значит, наша Адель Торбайон окончательно потеряла стыд. Она то и дело вздыхала, а под глазами у неё появились синяки, вроде как от кулаков. У неё был такой вид, будто она всё время думала, сами понимаете о чём. Все они так выглядят, когда от любви малость шалеют. А ведь Адель долгое время вела себя тихо и честно проворачивала свою коммерцию. И вдруг совсем рехнулась из-за Ипполита Фонсиманя. А такой дуралей, как Артюр, натурально, ничего и не замечал – ведь все мужья становятся дуралеями и не понимают, что к чему. Но от меня такое не схоронишь. Уж я-то знаю как облупленных всех женщин в городе и окрестностях. Это не хитрое дело, если ты сельский полицейский, носишь форму и имеешь власть составлять протоколы, да ежели ты к тому же ловок и на словах, и на деле и ежели всегда балагуришь, вроде он ничего не заметил, тогда как на самом деле замечаешь всё как есть. Для такого человека это плёвое дело, и баб он может держать в руках, если будет помалкивать, потому как было бы очень худо, если б такой человек в один прекрасный день взял бы да всё и рассказал.

Это было славное времечко, уж можете мне поверить: я тогда вовсю наблюдал за юбками и умел появиться в самый подходящий момент. А ведь всего важнее – подойти к этим миленьким кобылицам в подходящий момент. Для человека, который знает в этом деле толк и изучил все их повадки, нетрудно выбрать минуту, чтобы подкатиться к ним вроде бы невзначай.

Так вот, наша Адель внезапно совсем спятила. Она сделалась до того рассеянной, что стала плохо считать. Ещё немного, и из её гостиницы можно было бы уходить, не заплатив. Наши женщины любят копить монету, и если уж доходят до такой забывчивости, – а она совсем не в обычаях нашего края, – можете не сомневаться, сударь мой, это всё потому, что у них под юбкой засвербело. Это я говорю про таких женщин, как, к примеру, Адель или Жюдит, – про женщин с огоньком, которые находят удовольствие в этом деле и не дают своему добру пропасть без толку. Не то что разные кривляки – ледышки, ни на что не пригодные. Знаю я и таких женщин. Те, что никогда не загораются, – сущие ведьмы, любого мужчину выведут из терпения. Да оно и понятно: если женщину нельзя удовлетворить с этой стороны, так её не удовлетворишь и ни с какой другой – можете в этом не сомневаться. Их называют башковитыми. Ерунда! По-моему, женщины не созданы для того, чтобы работать головой. А если они начинают ею работать, так работают из рук вон плохо, и от этого у них барахлит и всё остальное. Уж если у женщины какой изъян, так это потому, что она плохо распорядилась своим умом, можете мне поверить. С женщинами, сударь мой, мне частенько приходилось иметь дело: уж я их и слушал, и щупал, и так далее целыми дюжинами. Оно и понятно: ведь у сельского полицейского бывает столько оказий, когда женщины остаются дома одни и за окошком бушует буря, какие часто бывают у нас в Божоле. Такая погода их, можно сказать, опрокидывает навзничь. Послушайтесь моего совета: если хотите, чтобы у вас дома было всё спокойно, возьмите себе в жёны мягонькую да пухленькую толстушку, из тех, что готовы упасть в обморок от одного только прикосновения, а то и от многозначительного взгляда. С такой-то вы всегда справитесь, – натурально, если вы крепкий мужчина. Женщины так или иначе голосят, так уж лучше пусть они голосят ночью, а не днём, и от удовольствия, а не от злости. Тут есть только одно правило: всякая женщина узнаётся в кровати. Та, которая ведёт себя там хорошо, редко бывает по-настоящему плохой. Когда у неё начнут пошаливать нервы, покажите-ка ей, на что вы способны. Это из неё мигом выгонит беса, и выгонит получше, чем кропило кюре Поносса. А потом она станет совсем кроткой и будет во всём с вами согласна. Что, неправда разве?

В те времена, про которые я вам рассказываю, Адель Торбайон была пригожей бабёнкой. Она привлекала многих, и мужчины заходили выпить в гостиницу, чтобы поглазеть на неё. По правде говоря, это-то и составило кругленькое состояньице Артюру Торбайону. Он дозволял людям пялиться на свою жену во все глаза. Потому-то его зал был набит людьми до отказа, и каждый вечер Артюр загребал добренький ящик монеты. Он делал вид, что не замечает, как посетители слегка пощупывают супругу. Он не ревновал, потому как редко отпускал её из дому, так что было совсем невозможно довести дело до конца. Нужно сказать, что Артюр был силачом: он умел без всякой натуги поставить на тачку полный бочонок вина. Так что он мог бы раздавить любого замухрышку одним мизинцем. Все считали, что с ним надо держать ухо востро.

Мне сразу показалось подозрительным, что Адель так сильно изменилась. Она перестала шутить с клиентами и даже стала ошибаться себе в убыток, когда давала сдачу. Я давно подозревал, что она горячая бабёнка, хотя вид у неё всегда был спокойный. Но никто и никогда не говорил, что она наставляет Артюру рога. Много ли нужно времени, чтобы баба задрала юбку. Уж если этих чертовок разберёт, так они завсегда отыщут выход на пять минут – туда, на пять минут – сюда, и дело в шляпе. Когда я увидел, что Адель так изменилась, я тут же себе сказал: «Ну, Артюр, на этот раз всё в порядке, ты готов!» В некотором смысле это мне даже доставило удовольствие, потому как восстанавливало справедливость. Ведь согласитесь, сударь, несправедливо это, когда в городке две-три действительно красивые женщины всё время принадлежат одним и тем же, в то время как остальным мужчинам только и остаётся что невесёлая любовь с разными безмясыми и жёсткими бабами… Тут я сразу же отправился на розыски этого сукиного сына, счастливчика, который сумел пришпорить Адель, да так, что я его и не приметил. Я долго не мог понять, в чём дело, пока не увидел, каким манером Адель греет Фонсиманя своими жаркими глазками и как она ему улыбается, когда никто на них не смотрит. Чтобы накрыть ему на стол, она низко наклонялась и ласкала его голову своей славной грудкой, забывая про всех остальных, потому что не хотела потерять ни крошки от своего прохвоста, пока он был там. Когда женщина в таком состоянии, она обо всём признаётся по двадцати раз в день, хотя и не раскрывает рта: любовь из неё истекает, как пот из-под мышек. И всё это у них так напоказ, что мужчины кругом совсем теряют рассудок, хотя порою они сами того не замечают. «Так-так, – сказал я себе, глядя на эту забавную катавасию, – в один прекрасный день всё это кончится печально». И не столько из-за Артюра, сколько из-за Жюдит, которая не желала отдать ни кусочка от своей половины пирога, а ведь как раз Ипполит и был-то её лакомством.