Девушка с жемчужиной - Шевалье Трейси. Страница 24
Я уже больше не осмеливалась приносить отцу вкусные кусочки из кухни, чтобы немного его порадовать. Я не сказала своим родителям, как трудно мне стало в доме на Ауде Лангендейк и как я вынуждена следить за каждым своим шагом. Не могла я им рассказать и про то хорошее, что у меня осталось, — краски, которые я растирала для хозяина, ночи, когда я сидела в мастерской, минуты, когда мы с ним работали бок о бок и его присутствие согревало меня.
Единственное, о чем я могла им рассказывать, были его картины.
Как-то в апреле, когда уже стало тепло, я шла по Коорнмаркту в аптеку, и со мной рядом вдруг оказался Питер-младший, который поздоровался со мной. Я и не заметила, как он меня догнал. На нем был чистый фартук, и он нес пакет, который, как он сказал, надо было доставить в один из домов на Коорнмаркте. Нам было с ним по дороге, и он попросил разрешения проводить меня. Я кивнула — у меня не было причин ему отказывать. Зимой я видела его раз или два в неделю в мясном ряду. Мне всегда было трудно выносить его взгляд, который как бы впивался в меня. Мне не нравилось, что он обращает на меня внимание.
— У тебя усталый вид, — сказал он. — И глаза покраснели. Наверное, тебя заставляют слишком много работать.
Да, меня заставляли слишком много работать. Хозяин давал мне столько слоновой кости, что мне приходилось вставать очень рано, чтобы успеть ее истолочь. А накануне вечером Таннеке заставила меня еще раз вымыть пол, уронив на него сковороду с жиром.
Мне не хотелось в чем-нибудь упрекать хозяина.
— Таннеке на меня взъелась, — сказала я, — и наваливает на меня все больше работы. И потом, с наступлением тепла мы начали весеннюю уборку дома.
Я добавила это, чтобы он не думал, что я жалуюсь на Таннеке.
— Таннеке — женщина с заскоками, — сказал он, — но предана хозяевам.
— Только Марии Тинс.
— Нет, всей семье. Помнишь, как она защищала Катарину от ее сумасшедшего брата?
Я покачала головой:
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
Питер был явно удивлен:
— Да об этом в мясном ряду судачили несколько дней. Но ты не занимаешься сплетнями — да? Глаза у тебя открыты, но рот на замке. Не слушаешь сплетен и не пересказываешь их, — с одобрением сказал он. — А мне от них некуда деваться — старухи весь день перемывают людям косточки, дожидаясь своей очереди. Поневоле кое-что застревает в памяти.
— А что сделала Таннеке? — не удержавшись, спросила я.
Питер улыбнулся:
— Когда твоя хозяйка была беременна предпоследним ребенком — как там его зовут?
— Иоганн — как отца.
— Ну да, как отца.
Улыбка Питера погасла, словно на солнце набежало облако.
— Так вот, — вернулся он к своей истории, — однажды к ним в дом заявился брат Катарины, Биллем, и начал ее бить. А она уже была на восьмом месяце.
— За что?
— У него, говорят, не все дома. Он часто бросается на людей. И отец у него такой же. Ты ведь знаешь, что Мария Тинс давно разошлась с отцом Катарины. Он ее тоже бил.
— Муж бил Марию Тинс? — изумленно повторила я. Я не могла себе представить, чтобы кто-нибудь осмелился бить Марию Тинс.
— И вот когда Биллем начал бить Катарину, Таннеке вроде загородила ее собой и даже как следует накостыляла ему.
«А где же в это время был хозяин?» — подумала я. Не может быть, чтобы оставался в мастерской. Наверное, ушел в Гильдию, или с Левенгуком, или зашел в харчевню матери.
— В прошлом году Мария Тинс и Катарина добились, чтобы Виллема заперли в собственном доме и запретили выходить на улицу. Поэтому-то ты его и не видела. Неужели ты ничего про это не слышала? Они что, у вас доме никогда не разговаривают?
— Со мной нет. — Я вспомнила, сколько раз Катарина уединялась с Марией Тинс и как они замолкали при моем появлении. — А под дверьми я не слушаю.
— Ну конечно! — Питер опять заулыбался, будто я рассказала ему смешную историю. Как и все, он считал, что все служанки подслушивают под дверьми. О служанках много всякого говорится, и все считали, что я такая же.
Остаток пути я молчала. Я и не представляла, чтобы у Таннеке хватило мужества вступиться за Катарину, несмотря на все, что она говорит у нее за спиной. Не могла я представить и того, чтобы Катарина позволила родному брату ее бить и что у Марии Тинс такой сын. Я подумала: а Франс может побить меня на улице? — и решила, что это невозможно.
Больше Питер ничего не рассказал — он и так видел, что я поражена. Около аптеки он только тронул меня за локоть и пошел дальше. Мне пришлось постоять минуту, глядя в темно-зеленую воду канала, чтобы прийти в себя. Потом я тряхнула головой и вошла в аптеку. Перед глазами у меня был нож, который волчком крутился по полу матушкиной кухни.
Однажды Питер явился на воскресную службу в нашей церкви. Он зашел уже после нас троих и сел в заднем ряду. Увидела я его лишь после службы, когда мы разговаривали в церковном дворе с соседями. Питер стоял в стороне и наблюдал за мной. У меня перехватило дыхание. Хорошо хоть, что он протестант. До тех пор я не была в этом уверена. Поступив на службу в Квартал папистов, я стала во многом сомневаться.
Матушка посмотрела в ту же сторону:
— Кто это?
— Сын мясника.
Матушка посмотрела на меня странным взглядом. В нем было любопытство и почему-то страх.
— Подойди к нему, — прошептала она, — и приведи сюда.
Я послушалась ее и подошла к Питеру.
— Зачем ты пришел? — спросила я, хотя и понимала, что должна быть с ним любезнее.
Он улыбнулся:
— Привет, Грета! А доброго слова у тебя для меня не найдется?
— Зачем ты пришел?
— Я хожу на службы в разные церкви Делфта, чтобы выбрать, какая мне больше понравится. На это, наверное, уйдет много времени.
Увидев по моему лицу, что от меня шутками не отделаешься, он переменил тон.
— Я пришел повидать тебя и познакомиться с твоими родителями.
Я вспыхнула.
— Тебе надо было спросить, хочу ли я этого, — тихо сказала я.
— А ты что, не хочешь?
— Мне только семнадцать лет. О таких вещах я еще и не думаю.
— Я тоже не спешу, — сказал Питер.
Я посмотрела на его руки: они были чисто вымыты, но по краям ногтей еще оставались красные полоски. Я вспомнила, как хозяин положил свою руку на мою, показывая, как толочь кость, и вздрогнула.
На нас все смотрели — незнакомое лицо в церкви. А он был красивый парень — даже я это признавала, — с длинными светлыми кудрями, ясными глазами и приятной улыбкой. Несколько девушек старались обратить на себя его внимание.
— Так познакомишь меня с родителями?
Я неохотно повела его к ним. Питер кивнул моей матери и крепко пожал руку отца, который в растерянности сделал шаг назад. С тех пор как он потерял зрение, он стал бояться знакомиться с новыми людьми. Кроме того, ему никогда раньше не приходилось встречать человека, который обращал бы на меня внимание.
— Не волнуйся, отец, — прошептала я, пока мама знакомила Питера с соседкой. — Я тебя не покину.
— Ты меня уже покинула, Грета. Мы потеряли тебя в тот день, когда ты нанялась в служанки.
Я была рада, что он не видел набежавших мне на глаза слез.
Питер-младший приходил в нашу церковь не каждое воскресенье, но достаточно часто, чтобы я всякий раз начинала нервничать, с большим тщанием, чем нужно, расправляла юбку, садясь на скамейку, и плотно сжимала губы.
— Пришел? — спрашивал отец каждое воскресенье, крутя головой. — Он здесь?
Я предоставляла отвечать матушке.
— Да, — говорила она, — он здесь.
Или:
— Нет. Его нет.
Питер всегда сначала здоровался с моими родителями и только потом со мной. Первое время они чувствовали себя с ним неловко. Но Питер дружелюбно болтал с ними, не обращая внимания на молчание и ответы некстати. Он умел разговаривать с людьми — ведь столько народу приходило к его отцу за мясом. Постепенно мои родители привыкли к нему. Когда отец в первый раз засмеялся какой-то его шутке, он так этому сам удивился, что тут же нахмурился — пока Питер не сказал еще что-то смешное.