Дело Ван Меегерена - Шеви Джон. Страница 2

Это порождает в Ван Меегерене некоторую озлобленность против рыночной системы, которая правит миром живописи. Ведь для него оба произведения абсолютно идентичны, оба написаны его собственной рукой и имеют одну и ту же ценность.

Между тем Ван Меегерен продолжает утверждаться как художник. Его мастерство возрастает и, хотя сюжеты картин остаются традиционными, он приобретает прочное признание среди небольшого круга любителей, которы видят в нем «мастера, достойного подражания». Вскоре один торговец картинами – Ван дер Вилк заключает с ним контракт, и в 1916 году открывается его первая выставка. Надо признать, что виртуозная техника скрывает отсутствие единства жанра в его произведениях. Среди первых картин зритель с равным успехом найдет интерьеры церквей и портреты спящего сына, купальщиков на пляже, сельские пейзажи как рисованные карандашом, пером или углем, так и написанные акварелью или маслом.

Но критики не отметят этой «разношерстности» произведений; они очень тепло принимают выставку. Все картины проданы, и Ван Меегерен приобретает уважение местного высшего общества, которое отныне будет заказывать ему портреты и приглашать в качестве частного учителя рисования. На следующий год он уже может поселиться в Гааге. Он имеет там мастерскую, где дает уроки группе богатых светских молодых людей, увлекающихся живописью. Постепенно он приобретает легкость в работе и привыкает к ней.

Уже тогда он начинает брать заказы коммерческого характера (афиши, поздравительные открытки), и в этом плане особенно показателен эпизод с ланью. Узнав, что ручную лань, принадлежащую принцессе Юлиане, могут ежедневно приводить в студию с тем, чтобы она служила моделью, Ван Меегерен делает с нее несколько картин. Ему приходит в голову мысль предложить одну из них издателю календарей. Издатель вначале колеблется, но, узнав, что лань принадлежит королевской семье, сразу же приходит в восхищение от красоты картины. Этот рисунок ожидает небывало удачная судьба, поскольку в дальнейшем его репродукции будут печататься в Голландии чаще, чем репродукции любой другой картины подобного жанра.

Ван Меегерен чувствует двусмысленный и несерьезный характер этого успеха. Он по-прежнему любит писать, но уже с полным презрением относится к суждениям других.

А коммерческая деятельность продолжается. Ван Меегерен зарабатывает теперь много денег. Его обогащают картины, которые он пишет именно по заказу. Вместе с тем индивидуальность его творчества постепенно обедняется. Критики начинают ставить под сомнение подлинность его творческого таланта. То там, то здесь проскальзывает мысль, что как художник он кончился и что его ожидает лишь карьера модного портретиста. Он пишет в манере Рембрандта и Халса технически безукоризненные картины, которые как нельзя лучше подходят к вычурной меблировке дома какого-либо главы предприятия или высокопоставленного чиновника (цена за каждую картину, довольно значительная для того времени, колеблется от 6300 до 12 000 нынешних франков).

Однако он отказывается от исключительно выгодного контракта в Соединенных Штатах. Он все еще стремится сохранить свою творческую индивидуальность. Ему кажется, что рано или поздно его гений будет признан, несмотря на растущее безразличие к нему критики. Чем меньше он пишет картин, навеянных собственными видениями, тем больше эти видения одолевают его.

И тогда он переходит в контрнаступление. Поскольку критика молчит, он с двумя своими лучшими друзьями – художником Тео Ван Вайнгаарденом и журналистом Яном Убинком – начинает издавать журнал, цель которого – раздавить чванливую спесь его судей и их притязания на непогрешимость. Этот журнал «De Kemphaan» («Борец») не оставляет камня на камне от современных художественных ценностей и восхваляет с ретроградных позиций великие традиции прошлого. Идет 1926 год. После выхода двенадцати номеров, обошедшихся очень дорого, журнал прекращет свое существование, не вызвав ни малейшего отклика.

Дар перекупщика, которым обладает его друг Ван Вайнгаарден, наталкивает Ван Меегерена на мысль взяться за реставрацию малоценных полотен XVII и XVIII веков, приобретаемых по низкой цене у антикваров. Прекрасное владение техникой позволяет ему придать этим картинам-неудачникам достоинство подлинных произведений искусства. Такая деятельность также очень доходна и пока еще остается вполне в пределах порядочности.

Но незаметно его вмешательство как реставратора приобретает все больший размах и начинает уже граничить с подделкой. Однако последний шаг еще не сделан. И тут произошел случай, который окончательно лишил друзей веры в достоинство честности.

В 1928 году Ван Вайнгаарден и Ван Меегерен обнаруживают картину, в которой они сразу же признают творение Франса Халса. Этот портрет кавалера, который, если бы была установлена его подлинность, стоил бы целое состояние. Поэтому они с особой тщательностью и осторожностью берутся за реставрацию картины, а затем показывают ее известному художественному критику и искусствоведу д-ру Хофстеде де Грооту. Он без малейших колебаний признает в ней произведение великого мастера и даже предлагает найти покупателя.

Как только картина продана, критик Бредиус, бесспорная известность которого создала ему репутацию непререкаемого судьи, заявляет, что это – подделка. А его мнение в таких вопросах значит больше, чем мнение кого бы то ни было другого. Ван Вайнгаарден вынужден вернуть деньги покупателю. Что же касается Ван Меегерена, он жестоко возненавидит эту признанную непогрешимость суждения Бредиуса. Тогда-то Ван Вайнгаарден и решает доказать полную некомпетентность специалистов.

Он решает разыграть Бредиуса. Он показывает ему картину якобы Рембрандта, но на деле совсем недавно написанную самим Ван Вайнгаарденом. Знаменитость с первого же взгляда признает подлинность картины: итак, это Рембрандт, продажа которого принесла бы груду золота. В связи с этим Бредиус замечает Ван Вайнгаардену, что его удостоверение подлинности картины может служить своего рода компенсацией за утраченного Франса Халса.

Но непримиримый Ван Вайнгаарден предпочитает мщение выгоде. Театральным жестом он под застывшим от ужаса взглядом Бредиуса вытаскивает из кармана складной нож и начинает хладнокровно полосовать им своего «Рембрандта». Осмеянный Бредиус тем не менее ничуть не пострадал от этого: биржа живописи сильнее одной, пусть даже блестяще разыгранной мистификации.

А Ван Вайнгаарден и Ван Меегерен убеждаются более чем когда-либо в некомпетентности искусствоведов и силе условностей, опутывающих мир искусства. Несомненно, эпизод с фальшивым Рембрандтом послужил для Ван Меегерена своего рода испытанием. Он видит в нем опыт, достойный совершенствования.

Ван Меегерену идет сороковой год. После развода с Анной де Воохт шесть лет тому назад он ведет бурный образ жизни. Женщина, с которой он встречается чаще всего, Йо де Бер – жена одного из тех немногих критиков, которые еще относятся к нему благожелательно. В конце концов Ван Меегерен женится на ней в 1929 году, хотя и после свадьбы у него возникают время от времени мимолетные романы с натурщицами. Отношения с отцом полностью разорваны: отец отрекся от него. Ван Меегерен видит в этом лишнее подтверждение, что все от него отвернулись. Он чувствует себя изгоем.

Теперь в его редких творческих произведениях, отмеченных печатью тревожной вялости, отсутствуют яркая самобытность и вдохновение. В них уже не чувствуется того накала, который питал в свое время его злость, резкие выпады и презрение к своим судьям. Скрытая в нем сила, жажда могущества не находят выхода и не обретают своего выражения в живописи. Лишь жена Йо и небольшой круг друзей по-прежнему поддерживают в нем веру в то, что он – непризнанный гений. А все критики теперь уже откровенно издеваются над устаревшим стилем его картин, «населенных изящными косулями, вдыхающими аромат цветущего миндаля, или пианистами, типа Падеревского, вдохновляемыми призраком великого Листа».

В 1932 году, не выдержав создавшейся атмосферы, которую он расценивает как всеобщий заговор против него, Ван Меегерен покидает вместе с женой Голландию. После недолгого пребывания в Италии супруги поселяются в Рокбрюне, в Провансе, где они совершенно случайно натолкнулись на сдававшуюся виллу «Примавера», прилепившуюся на склоне горы. Здесь они проживут шесть лет.