Черный Магистр - Шхиян Сергей. Страница 7

— А когда она вернется?

— Не знаю, скорее всего, через месяц. Бабушка путешествует по старинке, на «своих».

— Как же быть, я не смогу так долго у вас оставаться...

— Почему?

— Ну, хотя бы потому, что мне не на что жить, деньги, те, что у меня были с собой, ничего не стоят...

— Господи, какие глупости, пусть вас это не волнует, я... мы обеспечены, даже богаты...

— И вы мне предлагаете жить у вас на правах приживала?

— Ну, почему же приживала, в конце концов, мы отчасти ваши бывшие крепостные крестьяне. Живите здесь как сюзерен.

— Я, право, не знаю...

— Алексей Григорьевич, прошу вас, оставайтесь... — просто сказала хозяйка и так на меня посмотрела, что я смутился и отвел взгляд.

Считать, что я ей понравился, у меня не было никаких оснований. Для того, чтобы понять, что я представлял собой в этот момент, нужно было посмотреть на меня со стороны. Худой, нескладный, какой-то всклоченный, в дурацкой поддевке с короткими рукавами, в плисовых штанах, вправленных в сапоги «гармошкой». В таких не влюбляются, таких жалеют...

— Кстати, бабушка просила передать вам ваши вещи, которые были у нее на хранении.

— Мои вещи? Какие еще вещи и откуда они у нее?

— Она сказала, что часть осталась у них в доме, часть ей передала Алевтина Сергеевна. И еще, я хочу вас спросить, болезнь, о которой говорил доктор Неверов, ну то, что вы так быстро выросли и повзрослели, она опасна?

— Вы имеете в виду, не превращусь ли я через месяц или год в старика? Не думаю, меня больше удивило, когда я из взрослого мужчины превратился в подростка, но это не мой фокус. Видите ли, дорогая Екатерина Дмитриевна, в мире существует много такого, что сложно, а то и невозможно объяснить. Коли вы занимаетесь любительскими спектаклями, то, вероятно, знакомы с пьесами Уильяма Шекспира, у него в «Гамлете» есть такие слова: «Есть многое на свете, друг Гораций, что неподвластно нашим мудрецам...»

— Да, да, конечно, только откуда вы знаете Шекспира?

— Позвольте, голубушка, Шекспир жил задолго до меня, по-моему, в конце XVI — начале XVII века.

— Возможно, но я не предполагала, что он был известен в России.

— Ну, почему же. В России много чего было известно, и Сервантес, и Гете. Даже писательницы, например эта, как ее, Жорж Санд. Очень романтичная дама.

— Да, конечно, только вот Жорж Санд современная писательница, ее-то вы откуда знаете?

— Про Санд слышал от кого-то, — небрежно сказал я.

— От кого, от Марьяши? — спросила хозяйка убитым голосом. — Алексей Григорьевич, вы правда тот, за кого себя выдаете?

— Правда. Тот. Только у меня довольно сложная биография, я, видите ли, не всегда жил в XVIII веке.

— А в каком веке вы еще жили?

— Большей частью в двадцатом.

— Это правда!?

— Правда, только пусть это останется между нами.

— Ну, и как там жилось?

— Если в смысле технического прогресса, то успешно. У нас поезда из Петербурга в Москву идут не сутки, а часов восемь. Через пару лет будут доходить за четыре, а еще через несколько лет, за два.

— Полноте меня разыгрывать, я вспомнила, о Жорж Санд я упоминала, когда говорила об эмансипации...

Моя неуместная шутка немного обидела хозяйку, и она вскоре ушла на свою половину. Я послонялся по дому и набрел на библиотеку. «Духовной жаждою томим», набросился на журналы и книги, которых мне так недоставало в XVIII веке.

Глава 3

Рассматривая книги, которые наполняли два солидные шкафа, я понял причину образованности хозяйки Здесь было почти все, что сделало девятнадцатое столетие золотым веком русской литературы. Правда, между Белинскими и Гоголями хватало и глупых «милордов», вроде Фадея Булгарина или графа Соллогуба.

Про последнего я вспомнил забавный анекдот В старости у графа начала съезжать крыша, и он как-то пожаловался приятелю, что Господь Бог требует, чтобы он оплодотворил всех девственниц мира. «Разве я смогу, меня и на пол-Европы не хватит».

Впрочем, Соллогуб был не худшим писателем, попавшим в здешние шкафы. О многих авторах этого времени я никогда не слышал, но вычитав из текстов по несколько корявых или слащавых строк, навсегда закрыл их для себя. Я остановил выбор на путевых заметках своего старинного знакомца Александра Пушкина я, прихватив с собой его «Путешествие в Арзрум», отправился к себе.

Я читал неподражаемого Александра Сергеевича до тех пор, пока Марьяша не пригласила меня к обеду. За столом я оказался один, Екатерина Дмитриевна осталась у себя в комнате, сославшись на головную боль, Решив, что она не хочет меня видеть, а мигрень не более, чем отговорка, я наскоро поел и вернулся к себе и Пушкину.

Через два часа чтение прервал приход доктора Неверова. Он выкроил время между визитами к больным, чтобы справиться о моем состоянии. Я безропотно позволил осмотреть себя. Чувствовал я себя прекрасно, чем озадачил земского врача.

— Я вчера смотрел в специальной медицинской литературе симптоматику вашей болезни, — сообщил он мне. — Очень многое не сходится. Ваш случай уникален.

— Какую болезнь вы имеете в виду, преждевременное старение?

— Почему же старение, скорее взросление, — засмущавшись, поправил меня Василий Егорович.

— Доктор, я не болен. То же, чему вы были свидетелем, имеет не материалистическую, а метафизическую причину,

Неверов, как представитель людей новой формации и прогрессист, принципиально отвергал все потустороннее, и моя ссылка на «метафизику» его покоробила. Он нахмурился и нравоучительно просветил меня как представителя невежественной эпохи, что в основе всего лежат химия и физика.

Все же остальное, как он изящно выразился «полная чепуха чепуховская».

Я не мог с ним в принципе не согласиться, но не был уверен, что человеческие знания в этих и сопредельных науках столь исчерпывающи, что о них стоит говорить с таким апломбом.

Василию Егоровичу такой скептицизм не понравился, и он бросился в атаку на мою косность и малознание. Я с удовольствием выслушал его гимн науке, но не преминул заметить, что сам лечу не химиотерапевтическим и медикаментозным методами, а метафизическим.

Неверова мое заявление возмутило, он вспылил и обозвал такое лечение шарлатанством.

— Зачем же все отвергать априори, — миролюбиво возразил я. — Возьмите меня завтра на прием больных, и сравним эффективность методик.

— Зачем ждать до завтра? Вылечите Екатерину Дмитриевну, у нее сильнейшая мигрень.

— Так у нее правда болит голова?

— Да, головные боли у нее постоянны, и я пока ничем не могу ей помочь.

— Простите, доктор, вы, вероятно, в курсе дела, у Екатерины Дмитриевны есть... постоянная привязанность?

— Как вы могли такое даже подумать! — пылко вскричал Неверов, что мне очень не понравилось, — Екатерина Дмитриевна — порядочная женщина! Потом, какое это имеет отношение к мигрени?!

— Ну, в человеческом организме все как-то взаимосвязано.

— Простите, любезнейший Алексей Григорьевич, но это полная чепуха.

Мне очень хотелось подразнить Неверова, но я сдержался и предложил заняться лечением хозяйки. Мы пошли на ее половину. Оставив меня дожидаться у спальни, доктор отправился испрашивать разрешение на визит. Пробыл он там довольно долго и вышел из комнаты с недовольной миной на лице.

— Екатерина Дмитриевна не может вас принять, она не хочет, чтобы... ее видели в таком состоянии.

«Вы» доктор, запнувшись, пропустил, чтобы не персонифицировать желание больной не показаться именно мне.

— Если Екатерина Дмитриевна стесняется, то можно эту проблему решить по-другому. Закройте окна шторами и потушите лампу. Мне для лечения свет не нужен.

Неверов обдумал мое предложение, неопределенно хмыкнул и отправился на новый раунд переговоров. Вышел он быстрее, чем в прошлый раз, и поинтересовался, можно ли ему присутствовать при лечении. Я скрыл улыбку и сказал, что ничего против этого не имею.