Турецкий ятаган - Шхиян Сергей. Страница 12

Мы с тренером бились в доспехах и тупым оружием. Опасности для жизни не было никакой, но попадание палицей или топором по шлему или наплечнику вполне достигало своей если не смертельной, то ударной цели. Теперь Наташа целила мои синяки, шишки и ссадины. Пожалуй, если бы не мое самолечение, то никакие компрессы и домашние бальзамы не справились бы с травмами, которыми награждал меня «Мастер». Так велел именовать себя тренер по боевым искусствам.

Мастер, крупный, широкоплечий человек, был на пару пудов тяжелее меня. Отсюда и сила его ударов. Во время тренировочных боев меня выручали только ловкость и большая, чем у него подвижность. Но, все равно, Мастер почти каждый раз брал надо мной верх. Это удручало и заставляло лучше работать головой, и вертеться перед ним, как черту на сковородке. Эти мои качества в свою очередь доставляли большое огорчение учителю и спарринг-партнеру. Зато когда мне удавалось разделать его вчистую, я радовался, как малолеток.

Кроме перечисленных дисциплин, мои мучители придумывали все новые способы выбить из меня дух Я стрелял из неподъемных мушкетов со страшной отдачей, В ствол этих так называемых ружей влезал едва ли не кулак, а их пули больше напоминали пушечные ядра. Кроме того, меня обучали стрельбе из луков, которые я едва мог согнуть, и тетива которых обдирала кожу с пальцев. Между падениями и травмами от тяжелых тупых предметов, я продолжал изучать историю и язык. Вскоре к этим теоретическим дисциплинам прибавились служебные и церковные уставы, генеалогия древних родов и этнография XVII века. Одним из источников достоверной информации об исторических реалиях Ключевский считал жития святых. У него, оказывается, даже была написана научная работа на эту тему: «Древнерусские жития святых как исторический источник».

Казалось, что всем этим занятиям никогда не будет конца. О личной жизни просто не могло быть речи. Меня так измочаливали за день, что не только свирепые клопы, но даже скорбящая от скуки Наташа не могла ночами обратить на себя мое внимание.

После ужина я ковылял в баню, а затем в свою каморку, где падал на постель как сноп и отрубался до утра Такая жизнь продолжалась больше месяца, пока я не втянулся и не начал адекватно реагировать на окружающее. К тому же солнце шло к весне, что всегда пробуждает скрытые жизненные резервы. К концу второго месяца обучения я уже так окреп, что у меня даже достало сил вспомнить о своей внешности.

С тех пор как я поселился в Замоскворечье, я ни разу не видел себя в зеркале. За это время у меня отросла борода, а волосы приходилось стягивать сыромятным ремешком, чтобы они не лезли в лицо.

— Наташа, — как-то вернувшись из бани, спросил я свою альковную подругу, — в доме есть зеркало?

— А зачем? — вопросом на вопрос ответила она.

— Хочу на себя посмотреть.

— Греховное это дело, лик свой видеть, — нравоучительно заметила девушка, но зеркальце принесла.

Я с интересом оглядел свой новый «лик». Был он малознакомый, поросший дикой бородой, с ввалившимися щеками и жесткими складками вокруг губ. Больше всего удивило новое выражение глаз. Оно мне показалось каким-то тоскующим, даже волчьим. Никаких душевных потрясений со мной не произошло, если не считать физического и умственного изнурения и недостатка плотских радостей, однако во внешности появилось что-то диковатое. Теперь я не был похож на вальяжного столичного жителя, уверенного в себе и своих несомненных достоинствах, скорее на провинциала, живущего в современной Москве без милицейской регистрации.

— Наташа, я тебе нравлюсь? — прямо спросил я девушку, с напряженным любопытством наблюдающую за моим зеркальным «грехопадением».

— А то, — ответила она, умильно улыбнувшись. — Ужо, такой мужик стал, сласть! Не то, что ране…

Чем я раньше ей не нравился, она не объяснила. Конечно, о вкусах не спорят, но сам себе я больше нравился в естественном, цивилизованном варианте.

Я призадумался, что так сильно на меня подействовало, что изменилась даже внешность. Пожалуй, это могли быть только мелкие факторы переориентации сознания. Я жил без информации, в двухязыковой среде, постигал и усваивал неприемлемые для себя законы и правила, короче говоря, одичал-с. Вот эта-то дикая, темная средневековая образина и смотрела из зеркала настороженным взглядом.

— Значит, говоришь, нравлюсь? — ревниво спросил я Наташу. — А раньше, выходит, не нравился?

— Раньше ты чужой был, а теперь свой, — неожиданно подвела девушка черту под моей гипотезой духовного перерождения.

Глава 4

Наступил первый весенний месяц. До начала глобального потепления было еще далеко, и в марте в Москве стояли зимние холода, как будто зима и не думала отступать. Морозы были, правда, уже не январские, но и весной еще не пахло. Только что в солнечные дни на южной стороне крыш начинали плакать сосульки.

Занятия мои продолжались, но проходили они без былого напряжения, то ли я уже втянулся, то ли уменьшились нагрузки, Последнее время мне стали давать больше отдыхать, и теперь по воскресным дням я был свободен. Эти выходные дни складывались, как было заведено испокон на Руси. Начинались они с посещения заутреней службы. Возили меня не в один из ближайших храмов, коих в Замоскворечье было множество, а на окраину Москвы в старообрядческую церковь на Рогожском кладбище.

Идея была здравая. Нынешняя формация православия появилась после церковных реформ патриарха Никона во время правления отца Петра I, Алексея Михайловича. Мне же предстояло оказаться на Руси за полвека до раскола церкви, а потому и обряды нужно было изучать старые, которых придерживаются и нынешние староверы.

После возвращения из церкви меня кормили тяжелым, обильным обедом, после которого я часа два отдыхал. Дальше шли ужин, баня и греховные радости с Наташей. Так продолжалось да начала первого весеннего месяца.

Мои занятия кончились совершенно неожиданно. Воскресным вечером 9 марта 1901 года, когда мы с Наташей уже готовились отойти ко сну, без предупреждения приехал мой «моложавый» куратор. Выглядел он расстроенным и нервно теребил лацкан сюртука.

— Что-нибудь случилось? — спросил я, едва мы поздоровались.

— К сожалению, — ответил он, — вам придется срочно отсюда уехать.

— В Смутное время? — предположил я, решив, что мое обучение окончено.

— Пока нет, — торопливо ответил он, — вам туда переправляться рано. Тем более что появились сложности со средствами доставки. Вам нужно будет некоторое время переждать в одном, — он на мгновение замолчал, подбирая подходящее слово, — в одном нашем филиале.

— Хорошо, когда мне нужно ехать? — спросил я, не задав напрашивающийся вопрос, что, собственно говоря, случилось.

— Прямо сейчас, Надеюсь, вас ничего здесь не держит?

— Нет, только прощусь с Наташей и через десять минут буду готов.

— Это лишнее, ни с кем прощаться не нужно, женщин уже нет в доме.

— Да? — удивленно сказал я. — Тогда я только оденусь…

Однако ни переодеться, ни надеть зимнее платье мне не удалось. Во входную дверь начали бить чем-то тяжeлым, и раздалась трель полицейского свистка.

— Скорей! — крикнул куратор и бросился по коридору к двери, выходящей во двор.

Я выскочил вслед за ним наружу. Был поздний вечер, но снег отражал лунный свет, и видимость оказалась предательски хорошей. С улицы слышались гул-кие удары по входной двери дома, скорее всего, в нее били прикладами винтовок; возле ворот свистели сразу два полицейские свистка.

— Отворите! — надрывался низкий и властный мужской голос. — Отворите, именем закона!

— Бежим! — воскликнул куратор и, не ожидая меня, понесся по расчищенному двору к задней стене ограды.

Я на секунду замешкался, не зная, бежать ли мне вслед за ним или к другой части забора, выходившей нe на соседское владение, а в переулок.

Моей задержки куратору хватило, чтобы оказаться на середине двора. Это паренек, несмотря на свои прожитые семьсот лет, оказался довольно резвым и шустрым.