Волчья сыть - Шхиян Сергей. Страница 14

– Барин, коли не врешь, век…

– Будет тебе, – махнул я рукой.

Я отнюдь не разделял его энтузиазма. Он почувствовал и встревожился. – Али случилось с ней чего? Может, недужна?

– С ней-то все в порядке, только далеки мы от нее. Тебе, Иван, сколько лет?

Он хотел ответить, но споткнулся на слове, от неожиданной смены темы разговора.

– Не знаю, не считал…

– Ты, я думаю, из долгожилых? – невинно спросил я. Мне надоело ходить вокруг да около.

– Из… А ты сам-то, из каких будешь?

– Я из обычных.

– А что про долгожилых знаешь?

– Мало знаю. Знаю, что вы есть и от нас прячетесь, что живете очень долго… Короче говоря, что Марфа Оковна рассказала, то и знаю. Вот про тебя – что то ли погиб ты, то ли нет…

– Вот оно значит как… Простому человеку доверилась. Ай, да Марфутка! – не то одобрительно, не то осуждающе, сказал Иван. – Может, ты, барин, толком расскажешь, что меж вами произошло?

Я рассказал.

– Двести годов, это надо же. То-то я и гляжу, совсем ты не такой как все.

Он, видимо, хотел объяснить какой, но только покрутил пальцами и ничего не сказал.

– Так что же она понимает об нас с ней?

– По-моему, сама толком не знает. Хочет, чтобы я с тобой пришел в наше время, а я так думаю, тебе стоит попробовать ее здесь найти.

Что ему делать, я не очень себе представлял. Если Иван смог бы найти ее в эту эпоху, то в наше время он должен был бы быть с Марфой. Тогда зачем вся катавасия со мной?

С другой стороны, если бы я не попал в это время, не нашел его и не указал, где искать невесту, то они бы не встретились ни в XVIII, ни в XX веке. Все это было запредельно сложно, если, конечно, не принимать возможность множественности вариантов истории.

Иван тоже задумался. По времени уже должны были вернуться домой богомольцы, а мы застряли в самом начале поиска выхода из проблемы.

– Плохи наши дела, барин. Повстречайся мы с тобой хоть тремя днями раньше, можно было бы хоть сейчас к Марфе идти. А теперь, боюсь, ни у нас двоих, ни даже тебе одному пути туда не будет. Враги теперь у нас с тобой сильные, дорогу закажут и запутают.

– Ты про чертяк из замка говоришь?

– Про них, про кого ж еще.

– Так что же делать? – растеряно спросил я.

Перспектива растянуть приключение на всю оставшуюся жизнь мне в эту минуту очень не понравилась.

– Не знаю, барин, я не ведун. Кое-что, правда, могу делать, что другим не по силам, а с нечистью не совладаю. Сам видел, как они меня едва в жертву не принесли.

– А где найти ведуна? Это, вообще, кто?

– Есть такие на белом свете. Навроде нас, долгожилых, только их совсем мало осталось. Их еще трудней, чем нас, сыскать. Всяк не из простых людей от вас, человеков, хоронится, а эти особливо. Да и что им не хорониться, коли они про все наперед знают.

– Ладно, – решив отложить решение вопроса до прояснения ситуации, сказал я. – Давай лучше думать, как тебя легализовать.

– Больно мудреные слова, барин, говоришь, так сразу мне и не понять.

– Нужно что-то придумать, чтобы тебя не арестовали. Давай тебя моим камердинером назовем. Справим городскую одежду, шапку, сапоги, а то босым и в отребье – ты чисто беглый каторжник.

– Была у меня одежа справная, так нечистые отобрали, – словно оправдываясь, сказал Иван.

На том мы и порешили.

Я вышел на улицу. Небо потемнело. Низкие облака неслись над землей. Где-то невдалеке раздался раскат грома. Порывистый предгрозовой ветер трепал ботву на грядках.

Я начал беспокоиться, что Аля попадет под ливень. После недавней пневмонии это было бы совсем некстати.

Черная туча с косыми лохмотьями дождевых струй стремительно набегала на город. Над головой у меня раскололось небо, и длинная извилистая молния, казалось, уперлась в землю. Первые тяжелые капли дождя прошлись по пыльной дороге, и тут же стеной обрушился ливень. Почти сразу образовались лужи, грязные и рябые. Ветер мотал струи дождя, разбивающиеся о почерневшую землю.

Я мок под слабым прикрытием надворотного козырька, вглядываясь в опустевшую улицу. Наконец из стены ливня выскочили наши промокшие до нитки богомольцы…

В летнем ливне для меня всегда существует особая радость обновления. Какие-то подсознательные инстинкты возбуждаются при виде мощи природы. Это не крестьянская надежда на окончание засухи, меня в данном случае не очень волновали виды на урожай 1799 года.

В моем любовании буйством стихии была не меркантильная, а мистическая эстетика. Молнии как бы электризовали ощущения и делали мир контрастным и значительным.

…Из этого мира буйной стихии, из струй дождя, возникла облепленная сарафаном моя любезная, мокрая и пленительная.

– Немедленно переодеваться! – крикнул я Але. – И ты тоже, – велел я смеющейся Дуне. – Простудитесь, помрете.

Не очень мне поверившие девушки со смехом разбежались по своим комнатам.

Я последовал за Алей. Она стаскивала с себя сарафан, а я принялся расшнуровывать одолженные ей для выхода в церковь Дунины башмаки.

Под сарафаном на Але оказались надеты очень забавные панталоны и коротенькая рубашечка, предметы туалета из купленных в «Галантерее» подарков.

Все было совершенно мокрое, но девушка вдруг наотрез отказалась раздеваться.

Это было очень смешно, так как о существовании белья она узнала три дня назад и всю жизнь успешно обходилась без него.

Я, отчаявшись найти хоть какую-то логику и последовательность в женских поступках, не стал морочить себе голову, а прибег к обману и шантажу. После моих клятвенных заверений, что я, конечно же, не буду на нее смотреть, Аля позволила себя раздеть.

Я принялся растирать ее полотенцем. На сытной «барской» пище девушка начала немножко поправляться, и груди ее сделались совершенно соблазнительными. Постепенно движения полотенца из энергичных стали плавными, потом нежными, —и вскоре оно вообще оказалось лишним.

Я обмотал полотенцем Алину голову, чтобы просушить волосы, и пока она оправляла его, сооружая себе что-то вроде тюрбана, принялся целовать ее шею и груди. Аля как бы не замечала моих нежных прикосновений, но не шевелилась, чтобы не мешать. Руки мои, оставшись не удел, инстинктивно начали обследовать пленительные закоулки ее тела…