Демоны - Ширли Джон. Страница 32

Что до меня, то я немного пишу и рисую для журнала «Летопись», который финансирует Пейменц и которым я заведую. Мелисса остается Мелиссой – большую часть времени. Лишь изредка она соглашается показать мне свое истинное «я». Мне трудно смотреть на ее высшее «я» – для этого света не придумано солнечных очков. Но она немного приоткрывает ставни, когда учит тех, кто сотнями приходит, чтобы услышать ее – в скромном маленьком здании, которое выстроили для нее, Зале Воспоминания, в дубовой роще на месте бывшего ранчо около Мартинеса.

А еще с нами живет небольшой человечек по имени Йанан с усами и печальной улыбкой, прибывший из Турции. Он сказал, что его прислал Ньерца в качестве моего персонального инструктора, чтобы подготовить меня к тому моменту, когда настанет время – может быть, скоро; может быть, спустя годы – вступить в Круг Осознающих.

Время от времени я делаю еще один шаг к той точке, где увижу себя таким, какой я есть; где увижу, кто я есть в действительности; где я прощу то, что простить нельзя. И каждый шаг к этой точке радостен – но каждый шаг приносит боль.

Книга II

ПОДВОДНОЕ ТЕЧЕНИЕ

1

Сан-Франциско

Давайте говорить откровенно. Давайте не будем здесь ничего придумывать. Стивену Искероту просто приснилось все, что произошло в маленькой комнатке на вершине пирамидального здания «Западного Ветра». Такое здание действительно существует, но в нем нет такой комнатки – по крайней мере в точности такой. Она существовала только в его сне – и, возможно, еще в том месте, где во снах преломляется реальность.

«Ты же проснулся в своей постели – проснулся и вспомнил это, – говорил он себе на протяжении всего рабочего дня. – Это был просто сон. – И вновь повторял: – Только сон. Так что выкинь это из головы».

Однако воспоминание об этом сне засело в его мозгу, как клещ. Корчащиеся лица, лохань с грибами.

Стивен продолжал думать об этом в пять часов пополудни, сидя в скрипящем кресле в офисе Дейла Уиндерсона в здании «Западного Ветра» в деловом районе Сан-Франциско, ожидая аудиенции с самим Дейлом, генеральным директором корпорации «Западный Ветер».

– Аудиенция с самим папой! – сказал Квеллман, инспектор, и в его смехе прозвучала зависть. Зависть, поскольку не кто иной, как молодой Стив Искерот, был вызван, чтобы встретиться с самим Дейлом, лично и наедине. Не было сомнений, что речь шла о повышении: генеральный директор не увольнял людей самолично.

Стивену хотелось пересесть в другое кресло. Безжизненное сухое дыхание кондиционера сопело и жужжало ему в затылок; он чувствовал, как оно шевелит волоски на его шее. Но секретарша Уиндерсона время от времени внимательно взглядывала на него через свои освещенные вереницей ламп владения, пыльно-голубое пространство синтетического ковра; она бы, наверное, сочла странным, если бы он начал неожиданно пересаживаться. Молодая, пышно причесанная и замкнутая, она сидела за своим просторным столом в форме буквы «U», расположенным под гигантским логотипом «ЗВ» – маленькая женщина-колючка, зажатая между огромным символом и огромным столом.

Окон не было. Снаружи, как он знал, была поздняя осень, морозный день, стоял приятный туман. Здесь, внутри, времен года не существовало.

Он поерзал на своем сиденье, и оно осуждающе заскрипело. Эти сиденья скрипели всегда, стоило на них сесть или хоть как-нибудь пошевелиться. Они были сделаны из выпускаемого «Западным Ветром» полимера, инимикалена [39] – Стивена передергивало каждый раз, когда он до него дотрагивался. Одна из его разновидностей, напоминавшая целлофан, использовалась как упаковочный материал, и когда ему приходилось разворачивать вещи, завернутые в эту визжащую, мерзкую на ощупь материю, у него всегда возникало примерно такое же ощущение, как если бы холодное питье попало на обнаженный зубной нерв.

Он вновь поежился под знобким дыханием кондиционера, дующего ему в затылок… и передернулся, услышав скрип кресла.

В качестве инспектора, контролирующего развитие нового продукта, он предложил попробовать заменить инимикален каким-нибудь другим материалом, который был бы менее неприятен на ощупь. Все присутствовавшие на собрании, как он теперь вспомнил, как-то странно посмотрели на него, когда он внес это предложение.

«Неприятным? Что он хочет этим сказать?»

Никто не признавался, что считает этот материал отвратительным, но он видел, что все содрогались, прикасаясь к нему.

И в этом ощущении было еще что-то, размышлял он, что-то, чего он не мог уловить, что-то, связанное с его сном – ощущение отторжения, которое не могло быть выражено словами.

Сон вновь начал прокручиваться в его памяти, даже несмотря на то что он пытался не думать о нем, даже несмотря на то что он пытался подготовиться к предстоящей встрече с Уиндерсоном.

«Не думай о том, как ты взбирался по бетонным ступеням к маленькой комнатке. Как ты шел вслед за старухой с сонными глазами, как ты лез по лестнице, ведущей вверх от того, что всегда считал верхним этажом узкого пирамидального небоскреба». – Он одолевал виток за витком вверх по этим ступеням, как ракушка-наутилус, все выше и выше.

«Не думай о лице старой ведьмы…» – Впрочем, это лицо совсем не было зловещим. Но когда она повернулась к нему – румяная, с блестящими темными глазами, цвета которых он не мог толком различить; голубоватые волосы в форме колокола, как носит множество пожилых женщин; зубы отличные, белые, слишком хорошие для женщины ее возраста – это оказало на него такое же действие, как если бы он прикоснулся к инимикалену.

«Почти пришли, – радостно сказала ведьма, ее глаза лучились от удовольствия. – Не то чтобы совсем, но почти! Она бесконечная. Как там звали того грека, который говорил, что нельзя никуда дойти, потому что любое расстояние можно поделить снова и снова, на меньшие и меньшие части, так что оно будет длиться бесконечно? И однако мы уже здесь, мы уже здесь!»

В том сне…

В том сне они стояли на самой верхней площадке во всем здании, и она открыла потертую пластиковую дверь в самую верхнюю комнату – комнатушку не больше чулана для швабр, которая и сама была в форме пирамиды. Она отступила в сторону и жестом пригласила его войти, словно добрая сиделка в родильном отделении, приобщающая его к одной из священнейших радостей жизни.

Он переступил через порог и увидел, что комнатка совершенно пуста, не считая старого облезлого деревянного кухонного стола – стола, который он почти узнал; возможно, это был стол из крохотной кухоньки его отца, – а на нем стояла деревянная лохань, наполненная грязью. И в этой грязи он увидел человеческие лица – незнакомые, но казалось, что он вот-вот их узнает, – семь лиц, смотрящих вверх прямо перед собой; они напоминали шляпки больших грибов. И каждое из лиц… – хотя, кроме лиц, там ничего не было, к их вискам и скулам приливала, словно румянец, темная грязь, – каждое из лиц было живым, и корчилось, и беспокойно двигалось само по себе. Глаза вращались, рты открывались, словно хватали воздух, что-то беззвучно шептали; слюна скопилась в углах их раскрытых бормочущих губ – пятеро мужчин и две женщины.

Когда он шагнул поближе, семь пар глаз повернулись, остановившись на нем, и детский страх на лицах сменился идиотической радостью.

«Теперь, если бы ты еще их покормил, – донесся до него оживленный голос старухи из его сна, – и тогда все зажили бы счастливо… счастливо… радостно… до… – Ее слова распадались на части по мере того, как разваливался его сон. – Завершительного… фантастеющего, радодействующего… бод-ровскорм… встив… Стив… Стив!»