И пришел Город - Ширли Джон. Страница 26

– А по мне, наоборот, – качнув головой, Кэтц словно помножила его мнение на ноль. Она говорила, не отводя глаз от улицы за стеклом. – Масок своих они не снимали, пока не связали меня и не бросили на ночь в кладовку. Так что я их и не видела, а потом уж и не всматривалась, когда… ну, этим утром. Но я и не хочу знать, как они выглядели. Не желаю помнить.

– Я вообще больше не желаю прикасаться к оружию, – признался Коул.

Кэтц пожала плечами.

– Расскажи, как ты меня нашел.

– Я уже рассказывал за завтраком.

– У меня голова не работала. Наверно, я не так поняла.

– Хорошо… – И, гуляя взглядом по крикливому Бродвею, что становился все более людным, Коул рассказал ей и о нагрянувших к нему в квартиру незваных гостях, и о предостережении астрального двойника.

Когда он закончил, Кэтц лишь хмуро кивнула.

– Ну? – хохотнул Коул. – Что ж ты не говоришь: «У тебя крыша поехала»? Этот призрак, он же мне привиделся?

Кэтц взглянула на него с мягким удивлением.

– Нет. И «крыша» твоя здесь совершенно ни при чем. Ты же нашел меня? Как бы ты иначе смог это сделать? Так что, получается, все это правда. Во всяком случае, я к подобным вещам привыкла. Для меня, – она махнула рукой в сторону окна, – этот мир полупрозрачен. Иногда я проглядываю сквозь него… Сейчас я не в форме. А вот ночью чувствовала, что ты за мной придешь. Когда именно, я не знала, но чувствовала, что ты в пути.

Коулу стало любопытно, улавливает ли она его шальные мысли. Он покраснел и попытался разгадать выражение ее лица. Представил, как они занимаются любовью. Кэтц задумчиво глазела за окно, легонько постукивая ногтями по ободку кофейной чашки. Коул облегченно вздохнул: нет, не улавливает; она же сказала, что у нее сегодня с этим не очень. Дар провидения приходил к ней и уходил.

За стойкой слева от Коула раздался звон осколков… «Блин!» – ругнулся официант, подбирая с пола разбитую чашку. Кафе поистине волшебными темпами заполнялось нахлынувшими посетителями. Кофейные автоматы – колонки из хрома и полированного дерева, изящно сработанные под старину, – с шипением выплевывали порции капуччино, а женщина с короткой оранжево-синей стрижкой принимала карточки «Интерфонда», заученными движениями робота вставляя их в машинку-терминал. «Спасибо», – монотонной скороговоркой повторяла она, поглядывая на экран. «Спасибо», – возвращая карточку. «Спасибо», – вставляя-пробивая-считывая-возвращая пластиковый прямоугольник. «Спасибо… спасибо… спасибо…»

Столы в узком помещении тесно обсели ангст-рокеры из нового «Клуба Глухих» (что находился на той же залитой неоном улице). Там же сидели и садомазо-извращенцы со своими ясноглазыми рабами-партнерами в ошейниках и одеяниях животных исчезающих видов, увешанных золотыми цацками в виде кредиток.

Снаружи толпились ангстеры, пижоны, деловито снующие китайцы и туристы. Самая разная публика в беретах, с прическами-«хвостами», в джинсе с кожаными заплатами и татуировками торговала марихуаной и газетами из экобумаги – «назад к природе».

«Зачем тогда в городе живут, если хотят назад к природе?» – пробурчал Коул.

За стеклом со смехом прошествовала группа ангстеров в тюремных робах. Один из них слегка отставал – на щиколотке висели миниатюрные кандалы.

Коул глянул на Кэтц. Напряжение между ними возрастало. Она нацепила узкие темные очки и резко поднялась из-за столика. Коул надел свой старый мотоциклетный кожан, и они вышли на вечернюю улицу.

Небо полиловело; несколько узких облачков подернулись снизу фиолетовым. На горизонте фаллически вздымался Койт-Тауэр. Они шли рядом, просеиваясь сквозь людскую толчею. Кучка туристов-японцев сфотографировала Кэтц; та рыкнула на них, заметив вспышку. Туристы восторженно захихикали. Воспринимаемые боковым зрением блики неона и бесчисленных лампочек работали в усталом мозгу Коула как галлюциногены; бриллиантовой пылью сияли наслоения световых реклам. Коул стал понемногу расслабляться, чувствовать себя дома. Вспыхивающие символы в бесконечном ряду клубов для нудистов-садомазохистов-зоофилов-свингеров подмигивали, словно общаясь на своем тайном языке. Их вывески составляли живописный контраст мрачной паутине проводов подвесной электродороги; колеса электробусов сыпали снопами искр, попадая на стыки проводов при поворотах.

Стайки чаек, хлопая крыльями, снимались с карнизов и принимались чертить над крышами зданий нисходящие круги, словно были подвижными деталями какого-нибудь механизма.

Обычные обитатели улиц – ангстеры, пижоны, зазывалы, путаны – разгуливали туда-сюда по запруженным тротуарам, предъявляя себя в эпатажных обличьях, превращаясь на расстоянии в калейдоскопическую кляксу; Коул подметил их сходство с японскими демонами.

Лазерный луч вычерчивал на облаках: «Посетите – нас – в Нефритовой Башне – непринужденная атмосфера – для – элегантно нефритовых -».

Напряжение между Коулом и Кэтц унялось; Коул уже почти воспрял духом (блокируя мимолетные образы смазанных лиц с кровавыми подтеками; человека, скосившего глаза к аккуратному пулевому отверстию во лбу).

Однако, когда Кэтц взяла его за руку, он вздрогнул. А когда до него дошло, что она ведет его к себе, ладони непроизвольно вспотели.

Когда достигли подножия холма, пройдя Чайна-таун с его буйством запахов, витринами, изобилующими фарфором и нефритом, повсюду десятки тысяч раскосых глаз, Кэтц внезапно остановилась, чуть дернув его за локоть. Коул вопросительно на нее посмотрел, стараясь не выдавать свое волнение. Но вопрос задала она:

– В чем дело, Стью?

– Да так, ничего, – ответил он (а сам только и подумал: «Бог ты мой, она начинает улавливать мои мысли»).

– Нет, я серьезно.

Коул резко дернул плечами.

– Я… я не знаю, Кэтц. Наверное, беспокоюсь о Городе… ну, что он нас все время достает… И вообще, уже почти ночь. А ты… я уже, кажется, говорил, что он не помог мне отбить тебя у этой мрази.

– На это мне плевать. Я тоже так думала, правда. Я даже думаю, он каким-то образом подстроил, чтобы эти шныри меня схватили, когда я шла к тебе. Он прав: я ему не доверяю. Он – подсознательное сотен тысяч слабых, ненадежных людей, Стью. Ты думаешь, у людей в этом городе все в порядке с головой? Да ни фига. Под каждой внешне безмятежной черепушкой – целое змеиное гнездо. Помню, в юности у меня как-то вышел перебор по «дури». Все было ничего, пока я не потеряла над собой контроль – то есть вообще перестала соображать, где я, – и пошла шляться в полной бессознанке. А поскольку мое бессознательное было агрессивно, я начала крушить все вокруг…

Он во все глаза смотрел на нее. Приходилось говорить громко, чтобы перекричать скрежет взбирающегося на крутой склон трамвая.

– Тогда зачем ты с ним пошла? Зачем помогала нам?

– Ты знаешь, зачем. Город тебе сказал, – мрачно заметила она. – Хотя эту часть ты мне и не озвучил.

Хорошо, что в сгустившихся сумерках она не видела, как он залился краской.

– Черт возьми, я веду себя как перепуганный школьник, – промямлил он.

Кэтц коротко рассмеялась.

– Так забавно, когда ты сам с собой разговариваешь.

В ее тоне не было насмешки, но Коула все равно кольнуло. Нахмурившись, он отвернулся.

– Я думаю, тебе надо оставить город. Он может тебя убить.

– Может, я так и поступлю, – сказала она. – Признаться… я тоже напугана. Просто делаю вид, что нет. Хотя с тобой я притворяться не буду. – Голос Кэтц зазвучал неожиданно нежно. – Я… Черт возьми, я думала, что с ума сойду в той кладовке ночью. Насиловать они меня не насиловали, но я боялась, что они это сделают. Я просто не хочу пережить такое снова. Это глупо. Хочу просто взять свою группу и уехать. Но ведь и ты не можешь оставаться здесь. Он взял тебя… почти целиком. Скоро у тебя не останется собственной воли, Стью. Тебе тоже нужно уезжать.

Коул беспомощно пожал плечами.

– Не знаю, получится ли. Разве что ненадолго… Не знаю.

Переключился светофор; загорелась надпись ПЕРЕХОД. Так они и сделали – пересекли улицу, поравнявшись на следующем углу с антикварной лавчонкой, где на запыленной витрине стояла деревянная статуэтка цыганки-гадалки. В этом окошке, сломанная, она стояла уже, по меньшей мере, лет двадцать. Когда они проходили мимо, Кэтц вдруг вздрогнула, судорожно схватив Коула за руку. Она застыла как вкопанная, впившись взглядом в деревянную фигурку, в побитую временем физиономию старой карги, взирающей на них с недоброй улыбкой.