Томек в стране фараонов - Шклярский Альфред Alfred Szklarski. Страница 33

Он почувствовал, что не в состоянии сказать ни слова. Язык засох и одеревенел. Но думать он мог, и тогда он лихорадочно стал перебирать в памяти все, что только знал о Сахаре и что могло бы свести бескрайний простор к какому-то конкретному пространству, которое можно окинуть мысленным взором.

«Песок повсюду, но не везде он одинаков. Есть песок, лежащий поверхностным слоем на равнинном серрире, а есть — в виде барханов, перемещающихся ветром по каменистой, скалистой хамаде [108]. Барханы способны засыпать без следа целый караван».

Нет, сейчас такие мысли ни к чему. Спиной Томек чувствовал песок, поросший сухой пустынной растительностью. Холмы начинали темнеть и голубеть, очевидно, приближалась ночь. В Мединет Хабу они отправились в полдень, значит, взяли их пару часов назад, не больше. Арабы явно готовились к ночлегу. Черпали воду из чего-то, вроде колодца, расседлывали лошадей и верблюдов, поили их, раскладывали лежаки. Кто-то мочился, по обычаю пустыни, встав на колени. Пленниками никто особенно не интересовался.

Какое-то время Томек чувствовал на себе взгляд Новицкого, тот напряженно вглядывался в него, будто хотел что-то передать. Но как раз в этот момент к Томеку подошел араб, проверив, хорошо ли он связан, а затем, наклонив ему голову назад, влил в рот пару глотков холодной живительной воды.

Потом араб подошел к Новицкому. У него он не проверил путы, просто дал выпить воды. Моряк проглотил воду, а когда араб отвернулся чтобы уйти, Новицкий схватил его за ниспадающую одежду и перекинул через себя. Тот застонал, с глухим стуком ударился о землю, подымая клубы песка. Это привлекло внимание других, и они быстро приняли меры. К сожалению, Новицкий, видимо, только что освободился от пут и еще не полностью владел телом. Лишенные обычной силы и скорости его удары не помогали. Томек напрягся, чтобы освободиться. Тщетно. Жуткая битва друга подходила к концу. Из последних сил он прорвался к лошадям, взобрался на одну из них, сжал ей бока коленями. Лошадь откинулась, но, увы… ноги ее были стреножены. Она рухнула на колени, а неудачливый ездок полетел вперед. Тучи пыли, ржание напуганных животных, крики борющихся разносились далеко по пустыне.

В схватке не принимали участия лишь двое. Они наблюдали за ней с удивительным спокойствием. Когда Новицкий пытался сесть на коня, они засмеялись. Один из них встал и подошел к своему верблюду, не торопясь снял тюрбан, стянул через голову арабское одеяние. Из тайника в седле достал длинный корбач и щелкнул им в воздухе.

Новицкий как раз подымался. Услышав свист бича, нападавшие отступили, моряк стоял один. Гарри встал напротив него с издевательской усмешкой на губах. Он многозначительно схватился за ухо и спросил:

— Помнишь?

Моряк тяжело дышал, раз-другой громко проглотил слюну и усилием воли поборов сухость в горле, отчетливо произнес:

— Что, соскучился?

Совсем рядом с его лицом щелкнул бич. Новицкий отпрянул, а кнут обвился вокруг его ног, свалив на песок под громкий смех зрителей. Гарри неспешно свернул корбач, отоднинулся. Теперь арабы могли связать Новицкого. Когда они закончили, над ним снова появился Гарри. С минуту он всматривался, потом наклонился и похлопал по щеке:

— Хороший! Очень хороший мальчик!

Оставалось только изо всех сил стиснуть зубы…

Ночь была холодной, разница температур между полуднем и полночью достигала 20 °C. Пленники не смогли уснуть ни на минуту, молчали, вслушиваясь в голоса пустыни. Где-то ухала сова, зерна песка, перекидываемые ветром, терлись друг о друга и издавали удивительные мелодичные звуки. Едва только рассвет обнял их теплом, они двинулись в путь. Пленников не кормили, но и не завязывали глаз, и они имели возможность приглядеться к своим врагам. Их было восемь человек. Все с тюрбанами на головах, лбы блестели от жира и пота, лица прикрыты от пыли. Все, кроме Гарри, были вооружены примитивными карабинами и длинными, напоминающими саблю, ножами.

Путь шел по дну огромного, изрезанного потоками дождя ущелья Хамады, в свете дня это было легко определить. Дорогу путники, по всему видать, знали прекрасно, им ни разу не попадались засыпанные камнями переходы.

Сидя на верблюде за одним из путников, Патрик казался с виду напуганным и примирившимся с судьбой. Однако он твердо верил, что его «дяди», когда придет время, найдут выход. Какой, он не знал, но был уверен в одном: чтобы вернуться, надо запоминать дорогу. И сразу же решил, что этим надо заняться именно ему, ведь с высоты верблюда местность была хорошо видна. Непроизвольно у него в памяти отпечатывались все подробности.

Из ущелья процессия выехала прямо на барханы. С трудом забирались они на верхушку каждой песчаной горки, откуда открывался вид на бесчисленные волны следующих горок. Все это вместе напоминало неподвижное озеро или море. Приходилось искать более пологие склоны, чтобы спуститься вниз. Однако они чаще всего оказывались такими крутыми, что кони пятились и тревожно ржали. Новицкому и Томеку утром развязали ноги, и они старались удержаться в седлах, но со связанными руками это плохо удавалось, хотя они и были великолепными наездниками. Вокруг царила глубокая тишина, раскаленный песок слепил, в воздухе стояло марево.

Наступил уже полдень, а всадники все еще ехали вперед. Когда, наконец, они остановились, оба друга, резко стянутые с лошадей, упали лицом в землю. Томек выплевал песок, пытался протереть залитые потом глаза. Эти попытки вызвали взрыв издевательского смеха.

— Кто вы? — сумел, наконец, задать вопрос молодой Вильмовский. — И чего вы от нас хотите?

Вожак жестом приказал остальным молчать. В наступившей тишине слышалось лишь лошадиное фырканье.

— Ты в самом деле хочешь знать, гяур? — спросил вожак по-английски.

— Так посмотри, в первый и последний раз ты видишь железного фараона.

Он склонился над пленниками. На полуприкрытом лице горели фанатичным огнем глаза.

— Я не убью вас. Это сделает солнце, — голос его звучал холодно. — Здесь правит владыка Долины, а не вы, проклятые гяуры!

И это было все. Всадники уселись на верблюдов и коней, сразу пошли в галоп. Поднялась пыль, наступила тишина.

— А ведь мы, братишка, пропали, — выдавил из себя Новицкий.

— Попробуем освободиться.

В лучах палящего солнца они попробовали было раз-нязать руки, но услышали топот лошадиных копыт. Кто-то возвращался галопом. Наездник остановил коня прямо перед ними, осыпал их песком так, что они инстинктивно опустили головы. «Железный фараон» наклонился и, дико смеясь, бросил на песок гурту [109] с водой.

— Я милостивый властитель! — выкрикнул он и снова разразился смехом и тут же исчез.

В молчании они поспешно освободили руки от пут. Развязали Патрика, схватили гурту. Каждый позволил себе несколько глотков воды.

— Уф! — Новицкий растирал запястья. В этой жаре руки у него задеревенели, как на морозе. И добавил с мрачным юмором:

— Дедушка, я пить хочу.

Патрик подавил рыдание.

У них не было сил, чтобы поискать хоть клочок тени, но жара постепенно спадала. Немилосердное солнце скатывалось все ниже, готовясь ко сну. Они снова выпили по глотку воды.

— Ну, моряк! — сказал Томек. — В путь!

— Давай, у нас нет выбора.

Новицкий и Томек отдавали себе отчет, что в такой безнадежной ситуации они еще не бывали: без пищи, в пустыне, с таким количеством воды, что на этой жаре — даже если запас распределить — хватит на два-три дня. Шансов, честно говоря, не было никаких. Но с ними был мальчик, за которого они отвечали, его надо было поддерживать. Да и не привыкли они без борьбы отступать перед судьбой.

— Нам надо добраться до колодца, у которого в последний раз останавливались.

— Гм… Не знаю, ты наблюдал за небом? Мне кажется, мы ехали все время на запад. Покрыли километров пятьдесят.

— За все время?