Выбор Наместницы - Школьникова Вера. Страница 75

— Ты их неправильно поставил, не по росту. Тут маленькие книжки должны стоять, а ты большие поставил, — и принялся деловито переставлять. Ванр не стал ему мешать, он протянул руку и вытащил только что поставленную на полку книгу, сердце заколотилось как после чашки крепкого карнэ, он осторожно открыл обложку и с первых же слов понял: оно, наконец-то оно!

Книга оказалась старой, настолько старой, что чернила успели поблекнуть и из когда-то черных превратились в светло-коричневые, почти сливающиеся с пожелтевшим пергаментом. Пришлось поднести текст прямо к носу и разбирать по слогам, словно Ванр и в самом деле не умел читать. Он с трудом продирался через выцветшие буквы, соединяющиеся в слова старого наречия, и чувствовал, как его коротко стриженые волосы медленно встают дыбом на затылке, а по спине стекает липкая струйка пота. Этого просто не могло быть! Наверное, он неправильно понял прочитанное, может быть, это какой-то диалект старого наречия и знакомые слова означают совсем другое? Но к концу рассказа хрониста не осталось никаких сомнений — эта книга действительно может уничтожить империю. И Аред тут не при чем. Стало понятно, почему эльфы так боялись, что эта история всплывет на поверхность. Как же, судьба мира их беспокоила! За свою шкуру боялись, бессмертные, никакая магия бы их не спасла! Энрисса правильно сделала, что поручила ему поиски, для любого другого соблазн мог оказаться непосильным. Он осторожно отложил книгу в сторону, борясь с желанием засунуть ее под рубашку и немедленно удрать из замка, бросив все свои сундуки, а мальчишку — придушить, чтобы никаких свидетелей. Но нет, нельзя привлекать внимание. Он пороется в библиотеке еще несколько дней, отберет книги, а потом придет к герцогу за разрешением на покупку. Ванр не сомневался, что Иннуон эту книгу не читал, кто ж по доброй воле станет слепить глаза и забивать голову хитросплетениями старого наречия?

Леар, тем временем, закончил расставлять книги по своему разумению и обратился к Ванру:

— Только ты ее на место поставь, вот сюда, где дырка. А то будет некрасиво.

— Поставлю, поставлю, обязательно поставлю, ты не волнуйся.

— Я завтра приду проверю, — грозно заверил его малыш, и, с трудом открыв тяжелую дверь, выбежал из зала.

Ванр подошел к окну, распахнул ставни и жадно глотнул свежий воздух, пахнущий недавним дождем и мокрой травой. Великие боги, а ведь в его руках страшное оружие — он, Ванр Пасуаш, неприметный чиновник, по женской прихоти сделавший блестящую карьеру, может изменить ход истории. Вместо наместницы — на троне король, обязанный короной Ванру Пасуашу. За такую услугу его точно сделают герцогом или графом. «Или отправят на тот свет, чтобы не болтал лишнего» — услужливо подсказал внутренний голос. Нет уж, от добра добра не ищут, он привезет книгу наместнице, а Энрисса пускай решает, что с ней делать. По крайней мере, Ванр сможет быть уверен, что его не придушат потихоньку в темном коридоре дворца за то, что слишком много знает. Пусть другие дерзают менять многовековые устои.

LVII

Ночь неторопливо раскинула по небу звездную сеть. Замок погружался в сон: поварята притушили огонь в кухонном очаге, конюхи налили воду в поилки, а вернувшаяся с вечерней прогулки горничная герцогини торопливо пробежала мимо стражи, привычно огрызнувшись на ущипнувшего ее за мягкое место охранника. Она сегодня задержалась, любезничая с ухажером, и теперь бежала по коридору, боясь, что не успеет приготовить госпоже вечернюю ванну. Стражник фыркнул ей вслед — подумаешь, недотрога, как с кузнецовым подмастерьем — так ночь напролет гулять готова, а доблестному стражу один щипок жалеет! Факельщики прошли по коридорам, зажигая факелы и заменяя сгоревшие, сменившаяся с поста вечерняя стража доедала на кухне остывший ужин, ругая ленивого повара. За окном надрывно ухала сова, не пойми как залетевшая так высоко.

Соэнна ждала в детской, пока Марион разденет полусонных мальчишек и уложит их в кровати. Леар послушно протягивал няне то руку, то ногу, а Элло пытался отбрыкиваться, уверяя, что совсем не хочет спать, и еще светло, вон там, на краешке неба розовая полоска! Но Марион не слушала никаких возражений, знала, что неслух уснет, как только голова подушки коснется, а утром попробуй разбуди! Когда близнецы, наконец, оказались там, где и им и надлежало быть в столь поздний час — под одеялами, Соэнна подошла поцеловать сыновей на ночь, и напоить Элло успокоительным отваром. Принимать напиток из других рук мальчик отказывался, вне зависимости от того, сколько сладкого сиропа наливали в кубок. Лекарь постоянно менял рецепты, добавлял все новые травы, но пока что толку от этого не было ни на грош. Герцогиня проследила, чтобы Элло выпил все, до последней капли, поправила одеяло, быстро поцеловала его и Леара и вышла из комнаты, не дожидаясь, пока Элло начнет требовать сказку на ночь. Соэнна давно уже рассказала все известные ей сказки, а новые как-то не придумывались.

Марион задула свечи и открыла ставни — комнату залил лунный свет, подождала, подремав в кресле, пока от кроваток не послышалось мерное сопение, и, осторожно прикрыв дверь, отправилась к себе. Год назад Иннуон счел сыновей достаточно взрослыми, чтобы ночевать без няниного присмотра. Марион такие строгости не одобряла: двери в замке толстые, стены — еще толще, а дети — маленькие. Случись что, испугаются, звать будут, никто и не услышит, а ведь Элло плохие сны видит, но герцог сказал, что долг отца вырастить сыновей мужчинами. Марион попробовала было без лишних споров остаться ночевать в детской, но быстро убедилась, что Иннуон всегда следит за тем, как исполняются его приказы, пришлось уходить на ночь к себе. И все-таки на душе у нее было неспокойно: будь ее воля, прогнала бы прочь высокоученого лекаря, и отвезла мальчика в деревню, к знахарке. Понятно ведь, что сглазили ребенка. Но об этом она и заикнуться не смела — все равно не позволят. Сама она к колдунье сходила, посоветовалась, та ей ветку ивовую дала, да воду заговоренную, на три ночи помогло вроде, а потом все сначала, еще хуже, чем раньше. А во второй раз знахарка и вовсе ее прогнала, мол, слишком сглаз сильный, так его не прогонишь, только темных духов разозлишь, приводи ребенка, будем смотреть, а иначе — голову не дури.

Элло не хотел спать, он точно знал, что не хочет, что стоит закрыть глаза — и снова провалишься в страшный сон, липкий, как свалявшиеся сливочные тянучки, тяжелый, как родовой меч, горячий, как кухонный котел, под которым пылает огонь. Сон не имел начала и ничем не заканчивался, просто в какой-то неуловимый момент мальчик оказывался там, в оранжевом мареве. Мерзкий туман щипал глаза, забивался в рот и уши, мешал дышать — каждый вздох давался с трудом, и отвратительный оранжевый вкус тошнотворной судорогой сжимал горло. Элло кричал, задыхаясь, но сам не слышал своего крика — марево не пропускало звуков, ни шелеста, ни шороха, а потом прямо из глубины тумана возникала огненная змея, пламя переливалось в кольцах ее туловища, билось изнутри в прозрачную чешую. Змея приближалась медленно, зная, что Элло некуда деваться, что языки тумана вцепились в его запястья, он даже пошевелиться не может, распятый в горячем облаке. Змея подползала к мальчику, становилась на хвост, и он завороженно смотрел, не в силах отвернуться, как бушует пламя под ее чешуей, а треугольная голова оказывалась перед его лицом, и рубиновый неподвижный взгляд впивался в глаза, изучая. А потом первое кольцо обвивалось вокруг его ног, прожигая насквозь, так, что крик закипал в горле, а огненная лента поднималась все выше и выше, и тогда безмолвие разрывалось единственным дозволенным звуком: шелестящим голосом, похожим на шум дождя:

— Ты снова не сделал то, для чего предназначен, мальчик.

Элло не мог сказать вслух ни слова, но каким-то образом отвечал:

— Я не могу! Это неправильно! Он — это тоже я!

— Ты должен.

— Мне больно!

— Мне тоже, — на какой-то миг из голоса змеи исчезала шелестящая вкрадчивость.