Пластилиновые гномики, или Поездка в Мексику - Шленский Александр Семенович. Страница 9

Вот так, в прилипнутом друг к другу состоянии, мы продолжали с Ленкой ругаться и мириться. И хотя и в койке у нас с ней до сих пор все было неплохо, и вроде, поговорить тоже всегда было о чем, но постоянная борьба авторитетов привела к тому, что отношения стали совсем уже не те. Что тому виной? Квартира? Или деньги? Или то и другое вместе? Или Ленкина бабушка, умершая задолго до нашей женитьбы? За все пять лет моей жизни в Ленкиной квартире мне так и не удалось сделать из тещиной гостиной, где я обитал все это время, свою комнату.

До того, как эта комната стала гостиной, в ней жила Ленкина бабушка, и это тоже наложило на комнату свои следы. В книжном шкафу, например, до сих пор так и стояли бабушкины книги и фотографии – застывшее повествование о ее активной комсомольской юности и партийной зрелости, от которых мне было не по себе. Я от природы очень не люблю социальной активности, проявляемой в рамках политической партии любого толка. А еще – меня тошнит от советских писателей, а в особенности от Горького и Маяковского, которыми нас пичкали в школе. Дело не в том, что я не люблю Горького или Маяковского самих по себе. По-честному, я и читал-то их так себе, не очень. Но школьные уроки литературы и разбор литературных произведений по схеме «идейное содержание и художественные особенности» сделали свое черное дело, привив стойкую тошноту к официальной литературе – на всю жизнь.

Я вначале думал, что поживу – и все рассосется, но ничего не рассосалось. Со всех полок, стен, щелей этой комнаты на меня смотрела, глядела, пялилась в упор и подстерегала меня чужая, не мною прожитая жизнь, со своей верой, своими идеалами, своими «колоколами и отметинами», которые ни в чем не совпадали с моими. Эта жизнь, прожитая по-партийному убежденно, страшно поверхностная с точки зрения идеалов, не опосредованных никакой работой мысли, но прожитая при этом по-житейски основательно – эта жизнь каким-то непостижимым образом подавляла и обесценивала мою собственную жизнь, не давала мне ни малейшего шанса почувствовать себя самим собой.

Каждый день, приходя домой, я заходил в эту комнату, которую я так и не мог назвать своей, и вступал в какое-то невидимое, непонятное сражение с Ленкиной бабушкой, и бабушка всегда побеждала. Я много раз уговаривал себя, что ничего страшного, что бабушка давно покоится на кладбище, но я не мог в этой комнате думать свои привычные мысли и чувствовать свои привычные чувства, так как думалось и чувствовалось мне когда-то у себя дома, в Воронеже. Я не мог в этой комнате писать песни и стихи, как делал это раньше. Диссертацию, правда, кое-как писал. Мне отчаянно хотелось послушать музыку из хорошей акустики, но даже когда появились деньги на ее покупку, я не мог ее купить. Некуда было поставить колонки – в стенке Ленкиной бабушкиной для них просто не было места.

А здесь, в Техасе я сразу купил себе колонки, довольно приличные, Sony, по разумной цене. Но что-то музыка здесь уже не слушается с таким упоением, как в Воронеже. Неужели это я так постарел? Или это Техас так на меня действует? Да нет – скорее, это от одиночества! Я ведь и музыку привык слушать только вместе с ребятами. Хотя нет, я и один тоже довольно часто ее слушал. А может, я разучился музыку слушать, пока жил у Ленки? Все-таки пять лет! Скорее всего. Хотя нет, еще не совсем разучился. Слушаю конечно. Просто как-то общая тоска развилась в организме, наверное еще и от этого музыка не всегда идет по кайфу. Ладно, пора спать ложиться. Опять третий час ночи, е-мое!

07.04.98

Сегодня босс вывозил нас в греческое кафе на общий ланч. Это делается в каждой группе, не реже чем раз в месяц. Босс только выбирает наиболее удобные дни и назначает время. Платит компания. Это тоже какая-то программа, которая называется то ли employee retaining то ли как-то в этом роде. Короче, по-нашему это бред и дебилизм. Компания организует эти мероприятия, чтобы создать дружественную атмосферу для работающих и приятные отношения между ними самими и между ними и компанией. Чтобы все хорошо работали, дружили и никто не удрал к конкурентам.

Во время такого ланча считается хорошим тоном оживленно балагурить, держаться непринужденно и весело, чуть-чуть немного даже развязно или вернее отвязанно, но без грубости и полного ошаления. Здесь классно это умеют. Можно только позавидовать. Я стараюсь во всем подражать, но только все равно чувствую, как-бы даже со стороны, свою скованность и зажатость. Это то, на чем наших людей всюду ловят почти безошибочно. Редко кому удается от этой советской зажатости избавиться напрочь. Ну я, конечно, зажимаюсь еще и из-за языка. Народ говорит о спорте, о светских сплетнях, всякой другой фигне, о которой я не имею никакого или почти никакого представления. При моем еще далеко не свободном английском, я почти перестаю их понимать.

Ел какие-то маленькие треугольные сухие блинчики. Так ничего, но ужасно в горле застревают, как будто промокашку жуешь. И тут меня пожалел один мужик, ему было на вид лет пятьдесят. Он подсел ко мне и сказал, что его зовут Виндалл Ком (или правильно написать Уиндалл). Он еще объяснил, что его фамилия – Comb – это чем причесываются. Ну понятно, по-русски это будет Расческин. И еще он сказал, что я совсем неправильно ем эти блинчики. Их обязательно надо поливать соусами. Соусов оказалось десятка полтора – сырные, молочные, грибные, шоколадные, фруктовые. Удивляюсь, как это я их сам не заметил. С соусами блинчики проскальзывали в горло на ура – как рыбка у дрессированного морского льва. Виндалл поведал мне, что он когда-то изучал русский язык в колледже и даже два раз ездил в командировку в Ленинград что-то устанавливать или налаживать, и услышал там много интересных русских слов, которые он в колледже не изучал, и которые никто не хотел ему перевести. Но он сказал, что все равно понял, когда их надо говорить.

Меня, конечно, сразу пробило на ха-ха и я ему сказал: «Хорошо проверим, что ты там услышал. Слышал ты там такое слово – „жопа“? На что он моментально ответил по-русски: „Сам ты жопа!“. Сказал он это с сильным акцентом, но все-же довольно бойко. Хорошо это его в Ленинграде научили! Я припух, завизжал от восторга и чуть не упал от смеха под стол. Всю мою зажатость как рукой сняло. Народ сразу заинтересовался, о чем это мы поговорили по-русски. К сожалению, оказалось, что кроме этой фразы, так эффектно и вовремя выданной, Виндалл мало что помнит. Так что разговор пришлось продолжить по-английски.

Виндалл сказал, что любит смотреть по ящику новости про Россию, и что он в шоке от того, как там ездят по улицам бандиты с автоматами и каждый день кто-то в кого-то стреляет и почти всегда попадает. Я ему ответил, перефразируя цитату из какого-то фильма, что у нас оружие имеют право носить на улице только полицейские и бандиты, а здесь в Техасе его может купить и носить каждый, закон такой есть. И здесь же в Техасе закон позволяет выстрелить в человека и попасть, и не быть посаженным в тюрьму, если докажут, что застреленный погрозился вслух убить застрелившего. Это мне ребята – Джим с Фрэнком – успели рассказать. Так что, сказал я Виндаллу, тут у вас скоро в Техасе все друг друга поубивают. И если мне кто-то надоест, я его разозлю, а когда он скажет «я тебя убью, Вал», тут-то я его и застрелю.

Виндалл на это ответил: зачем такие сложности – съезди с человеком отдохнуть в Мексику и стреляй без предисловий сразу, как останетесь одни. Потом приезжаешь назад и заявляешь, что друг пропал, пока ты ходил в туалет или покинул его, зайдя в бар освежиться стаканчиком чего-нибудь. Проверять никто не будет. Все здесь в Техасе так и делают, когда возникает необходимость кого-нибудь убить. Я хотел было спросить у Виндалла, скольких друзей он уже отвез в Мексику, но тут наш босс Дэвид посмотрел на часы и встал, и все тоже поднялись как по команде и пошли к выходу. А мне так хотелось еще порасспросить Виндалла про Мексику. Я так хочу свозить туда Ленку!