За светом идущий - Балязин Вольдемар Николаевич. Страница 57

И с тем пошел из покоев старца.

«Ох и горд ты, пан гетман! — подумал старец Арсений. — А давно ли слезы умиления видел я в твоих глазах, когда встречал тебя у Святой Софии кир Паисий».

У порога Хмельницкий приостановился и добавил:

— А что патриарх писал с тобою о Шуйском, чтоб отослать его к царю, то у нас такого не повелось, хотя б он и самого короля забил. Из Сечи выдачи нет.

Однако еще через два дня Иван Выговской позвал старца к себе и сказал ему:

— Отче, вот грамота к пресветлому государю Алексею Михайловичу. Подписана сия грамота паном гетманом, и в ней государю ведомо учиняется, что пан гетман ради любви к государю и ради союза и мира меж нашими странами повелел того человека, что называет себя Шуйским, из своей земли выслать.

Старец поклонился, вздохнул смиренно и, за такую малую малость даже спасибо не сказав, вышел вон.

А в обед призвал Арсений к своему столу подписка, синеглазого хлопчика, что писал путевые, отпускные, опасные да проезжие грамоты, и спросил:

— А куда это поехал ныне приятель мой, Шуйский князь? Столь поспешал, что и проститься со мною забыл.

И хлопчик в простоте душевной ответил:

— Писал я ему, святый отче, и человеку его проезжие листы через Волошскую землю до венгер, к трансильванскому князю Юрию Ракоци.

Глава двадцать вторая

АЛЕКСАНДР КОСТКА

Анкудинов и Конюхов ехали к семиградскому князю Юрию Ракоци с тайным повелением гетмана — склонить венгров к военному союзу против Польши. Выполнив это поручение, они должны были с такой же целью проехать в Швецию и заключить антипольский союз с королевой Христиной — кузиной Яна Казимира.

Юрий Ракоци — молодой человек, полный воинственных устремлений и боевого пыла, — восторженно отнесся к предложению гетмана. Он принял послов с таким радушием и гостеприимством, какого ни Тимофей, ни Костя еще не встречали.

Князь Ракоци проникся особым доверием к посланцам Хмельницкого и обсуждал с Тимофеем не только дипломатические вопросы, но и предполагаемый ход будущих военных действий.

Ракоци считал, что в предстоящей войне следует нанести удар одновременно с двух сторон: Хмельницкому — на Варшаву, а его войскам — на Краков. Внутри Польши, говорил Ракоци, у него, так же как и у Хмельницкого, найдется немало доброхотов, и они-то и помогут решить исход войны в пользу союзников, взорвав Речь Посполиту изнутри.

— Я познакомлю вас, князь Яган, с человеком, который сделает это, — сказал однажды Ракоци Тимофею. — Вам будет тем более интересно знакомство с ним, что его судьба напоминает вашу.

Анкудинов не придал словам Ракоци особого значения, но однажды князь представил ему невысокого рыжеватого мужчину лет двадцати — двадцати двух.

— Александр Лев Костка, — сказал князь Ракоци и, указав раскрытой ладонью на рыжеватого, добавил: — Сын покойного короля Речи Посполитой Владислава.

Костка чуть церемонно и печально наклонил голову.

Тимофей внимательно поглядел на него. Александр был бледен, с синими кругами под коричневыми, чуть навыкате глазами. Одет он был в черный костюм: куртку с пышными рукавами и плотно облегавшие рейтузы, подчеркивающие кривизну ног.

— Князь Яган Синенсис, — произнес Ракоци и тем же жестом, каким представлял Костку, представил Тимофея.

Анкудинов наклонил голову и, шагнув навстречу Костке, протянул руку. Рукопожатие Костки показалось ему слабым, рука — холодной.

Ракоци молча откланялся и оставил Тимофея и Александра одних.

Вначале и Анкудинов, и Костка испытали смущение и замешательство, не зная даже, с чего следует начать разговор. Затем Костка спросил:

— Давно вы при дворе князя Юрия?

Тимофей ответил, что два месяца назад он приехал в Семиградье, но вскоре поедет дальше — в Швецию.

— Князь был прав, познакомив нас, — сказал Костка. — Два года назад я был в Стокгольме, и, возможно, опыт, полученный мною при дворе королевы Христины, будет для вас полезен.

Тимофей удивился, как быстро нашли они нужную тему, и с благодарностью взглянул в глаза собеседника. Они поразили его глубокой, неизбывной тоской, которую можно было принять за скуку, но можно было и прочесть в них затаенное долголетнее страдание.

— Вы были в Стокгольме по делу или же вас привели туда странствия? — спросил Тимофей.

— Меня посылал к Христине Вазе мой отец — Владислав Ваза. Я был послом Речи Посполитой при ее дворе. Отец был одержим идеей союза всех европейских держав против турок и отводил шведам важное место в создаваемой им коалиции. Когда я находился в Стокгольме, отец умер, и я, не желая возвращаться в Польшу, избрал для себя двор благородного и честного Ракоци.

Анкудинов вспомнил, что, кажется, у Владислава был еще один сын — совсем младенец, но о двадцатилетнем сыне — наследнике престола — он ничего не слышал. Немного помолчав, Тимофей спросил Александра:

— Значит, ваш дядя, Ян Казимир, занял престол Речи Посполитой помимо вас?

— Я незаконный сын Владислава Вазы, — просто и привычно ответил Александр. — Моя мать — мелкопоместная шляхтенка Текля Бзовская. При крещении я был наречен Шимоном Бзовским, но затем отец отдал меня в богатую и знатную семью магнатов Костка. Я унаследовал их имя и стал пажом польской королевы. Я не признан наследником моего отца, хотя отец нынешнего короля, Яна Казимира, король Сигизмунд — мой родной дед. Но Ян Казимир делает вид, что не знает о моем существовании, и это-то более всего задевает меня. — Костка взглянул прямо в глаза Тимоше. — Князь Ракоци говорил мне, — сказал он, — что ваш дед тоже был королем московским и что нынешний русский король незаконно, помимо вас, держит за собою престол вашего деда.

— Да, это так, — ответил Тимофей, — и я намерен восстановить справедливость.

— Как?! Как можно добиться справедливости?! — воскликнул Александр, нервно вскидывая тонкие, не по росту длинные руки.

— Есть только одна сила, которая может отбирать короны и троны и давать их достойным. Эта сила — народ. Раньше я так не думал, но мое пребывание у гетмана Хмельницкого окончательно убедило меня в этом. Народ Украины сломал шляхетские сабли и растоптал их прапоры. И любой народ у себя дома может сделать то же самое. — Тимофей вздохнул мечтательно. — Если я когда-нибудь получу московский трон, я буду мужицким царем, и тогда никакая сила не сломит Россию.

— Наверное, вы правы, — отозвался Костка. — Мне будет над чем подумать. А пока, если вам это интересно, я мог бы кое-что рассказать вам о моей тетке королеве Христине, ко двору которой вы собираетесь.

Александр встал и медленно пошел к выходу. Тимофей последовал за ним. В дальнем крыле замка они остановились перед невысокой дверцей. Александр поколебался немного и, отчего-то покраснев, предложил новому знакомцу войти в отведенные ему покои.

Комнатка была тесна и очень просто убрана. Кроме стола, сундука, кровати и двух стульев, Анкудинов увидел лишь темное серебряное распятие, старую лютню и единственную книгу в кожаном переплете.

— Позволите? — спросил Тимофей и перевернул обложку. — «Анджей Моджевский. Об исправлении государства», — прочел он на выцветшем бледно-желтом листе.

Александр снова покраснел и сказал смущенно:

— Пытаюсь, читая, отыскать истину.

— «Познайте истину, — сказал Тимофей, — и истина сделает вас свободными».

— Эти слова всяк толкует по-своему. И всяк считает себя правым. Священное писание оставлено для всех, да только каждый отыскивает в нем то, что полезно ему самому да его ближним. Так что оставим это, князь. — Костка слабо улыбнулся и достал из сундука небольшую тетрадь. — Может быть, вы найдете здесь нечто более для себя полезное, чем туманные откровения евангелистов, — тихо проговорил он, протягивая тетрадь. — Я написал здесь кое-что о королеве Христине и ее дворе.

«Мы живем в подлое время, — читал Анкудинов, удобно устроившись в кресле в отведенной ему комнате. — Взоры всех устремлены не на лучших, а на знатнейших. Люди смотрят не прямо перед собою, а снизу вверх. И очень немногие — избранные — сверху вниз, презрительно и рассеянно, скользя взором по копошащейся у их ног безликой массе простолюдинов и мелких дворян — постоянных искателей пособий и милостей.