Брачный контракт - де Бальзак Оноре. Страница 19

Ни одна женщина, сколько ни перебирать воспоминаний, не могла затмить Натали, ни один туалет не мог превзойти изяществом ее платье. В кружевах и атласе, кокетливо причесанная, со множеством локонов, ниспадавших на открытую шейку, она казалась цветком, выглядывающим из листвы. Г-жа Эванхелиста, в бархатном платье вишневого цвета, предусмотрительно выбранного, чтобы придать наибольшую эффектность ее румянцу, черным волосам и глазам, была во всем блеске красоты сорокалетней женщины; на шее у нее сверкало бриллиантовое ожерелье с «Дискрете» в застежке, что должно было окончательно опровергнуть все клеветнические слухи.

Чтобы читатель мог яснее представить себе происходившую сцену, нужно указать, что Поль и Натали расположились на диванчике у камина, даже не давая себе труда слушать отчет по делам опеки и пропуская мимо ушей пункт за пунктом. Сидя рядышком, они тихонько перешептывались, оба беспечные, как дети, радостно возбужденные: он — своею страстью, она — девичьим любопытством, оба богатые, молодые, влюбленные, уверенные, что их ждет безоблачное счастье. Поль, предвосхищая права законного мужа, то и дело разрешал себе целовать пальчики Натали, дотрагиваться, как бы невзначай, до ее белоснежных плеч, касаться ее волос, скрывая эти вольности от посторонних взоров. Натали играла веером из перьев тропических птиц, — это был подарок Поля, но если придавать значение поверьям некоторых народов, подарок, не менее зловещий для любви, чем ножницы и всякие другие острые предметы, напоминающие, очевидно, о мифологических парках.

Сидя рядом с обоими нотариусами, г-жа Эванхелиста слушала чтение всех документов с напряженным вниманием. После того, как был оглашен отчет по делам опеки, умело написанный Солонэ и сводивший три с лишним миллиона, оставленные г-ном Эванхелиста своей дочери, к пресловутому миллиону ста пятидесяти шести тысячам франков, она сказала молодой чете:

— Слушайте же, дети, ведь сейчас будет читаться ваш брачный контракт!

Письмоводитель выпил стакан подсахаренной воды, Солона и Матиас высморкались. Поль и Натали мельком взглянули на собравшихся, выслушали вступительные строки контракта и возобновили свою болтовню. Без всяких замечаний были прочтены первые пункты: о личном имуществе каждого из супругов; о том, что в случае бездетности все состояние умершего супруга полностью переходит к оставшемуся в живых, при наличии же детей, независимо от их числа, четвертая часть остается в пожизненном пользовании этого супруга, и еще четвертая часть переходит в его номинальное владение, предусмотренное существующими законами; о размерах общей собственности супругов, о передаче новобрачной бриллиантов, а новобрачному — библиотеки и лошадей; и наконец в последнем пункте говорилось об учреждении майората. Когда все было прочтено и оставалось только поставить подписи, г-жа Эванхелиста осведомилась, к чему поведет учреждение майората.

— Майорат, сударыня, — ответил мэтр Солонэ, — есть неотчуждаемое имение, обособленное от имущества обоих супругов. В каждом поколении майоратные владения переходят к старшему в роде, не исключая при этом его обычных наследственных прав.

— Но что это даст моей дочери? — спросила она.. Мэтр Матиас, не находя нужным скрывать правду, объяснил;

— Сударыня! Так как майорат — имение, изъятое из собственности обоих супругов, то в случае, если ваша дочь умрет раньше своего супруга, оставив одного или нескольких детей, в том числе сына, — граф де Манервиль будет обязан передать детям лишь триста пятьдесят шесть тысяч франков состояния их матери за вычетом своей доли, то есть четвертой части, остающейся в его пожизненном пользовании, и еще четвертой части, остающейся в его номинальном владении. Таким образом, его долг детям сведется приблизительно к ста шестидесяти тысячам, если принять во внимание затраты на имущество, находящееся в совместном пользовании, его долю из общего имущества и прочее. В том же случае, если он умрет первым, оставив детей мужского пола, госпожа де Манервиль, равным образом, будет иметь право лишь на триста пятьдесят шесть тысяч франков, то есть на часть своего приданого, не входящую в майорат, а также бриллианты и долю графа в общей собственности супругов.

Только теперь плоды дальновидной политики мэтра Матиаса предстали перед г-жой Эванхелиста в их истинном свете.

— Моя дочь разорена! — прошептала она. Оба нотариуса, старый и молодой, услышали эти слова.

— Разве обеспечить благосостояние семьи — значит разориться? — возразил мэтр Матиас также вполголоса.

Видя выражение лица клиентки, молодой нотариус не счел возможным скрывать размеры понесенных потерь.

— Мы хотели надуть их на триста тысяч, — сказал он ей, — вместо этого они, по-видимому, надули нас на восемьсот. Подписание договора зависит от того, согласимся мы или нет на уступку четырехсот тысяч франков в пользу будущих детей. Придется либо порвать, либо уступить.

Трудно описать воцарившееся в эту минуту молчание. Мэтр Матиас с видом победителя ожидал, чтобы два человека, намеревавшиеся обобрать его клиента, поставили свою подпись под контрактом. Натали, не догадываясь, что она теряла половину своего состояния, и Поль, не зная, что род Манервилей на эту же сумму остается в выигрыше, продолжали смеяться и болтать. Солонэ и г-жа Эванхелиста смотрели друг на друга: один — скрывая свое безразличие, другая — с трудом сдерживая нахлынувшее раздражение. Еще недавно, пережив мучительные угрызения совести, но переложив на Поля всю вину за свое вынужденное криводушие, вдова решила пойти на бесчестные уловки, чтобы заставить его расплатиться за ошибки, допущенные ею в бытность опекуншей; она заранее смотрела на Поля, как на свою жертву, и вдруг обнаружила, что вместо победы ее ждет поражение, а жертвой оказалась ее собственная дочь!

Не сумев даже извлечь выгоды из своих козней и уловок, она оказалась в дураках перед почтенным стариком, который, вероятно, глубоко ее презирал. Разве условия, поставленные мэтром Матиасом, не свидетельствовали о том, что он проник в ее тайные замыслы? Ужасная догадка: Матиас посвятил Поля во все! И если даже он еще ничего ему не говорил, то после подписания контракта этот старый волк, наверно, расскажет своему клиенту, какие тому угрожали опасности и как удалось их избежать. Он сделает это хотя бы из желания стяжать похвалу, к которой ведь никто не равнодушен. Разве он не предостережет Поля против женщины, настолько коварной, что она не отступила даже перед таким постыдным заговором? Разве он не постарается свести на нет влияние на зятя, которое она успела приобрести? Если безвольные люди потеряют к кому-нибудь доверие, то уж их ничем не собьешь. Значит, все пропало! В тот день, когда спор начался, она рассчитывала на бесхарактерность Поля, на невозможность для него порвать отношения, зашедшие так далеко. А сейчас она сама была связана по рукам и ногам. Три месяца назад отказ Поля от брака не сопряжен был с большими осложнениями, а сейчас весь город знал, что за последние два месяца нотариусы устранили возникшие помехи. Церковное оглашение состоялось, через два дня должны были праздновать свадьбу. Пышно разряженное общество уже съезжалось на вечер, прибывали друзья и знакомые жениха и невесты. Как объявить им, что свадьба откладывается? Причина отсрочки стала бы всем известна; безукоризненная честность мэтра Матиаса пользовалась всеобщим признанием, к его словам всегда прислушивались с доверием. Насмешки обрушились бы на семью Эванхелиста, у которой не было недостатка в завистниках. Значит, нужно было уступить. Эти беспощадно верные мысли вихрем налетели на г-жу Эванхелиста, они жгли ее мозг. Хотя она сохраняла невозмутимость не хуже любого дипломата, подбородок ее передернуло непроизвольной апоплексической судорогой, как у разгневанной Екатерины II, когда, почти при подобных же обстоятельствах, молодой шведский король дерзко обошелся с нею в присутствии толпы придворных, окружавших ее трон. Один лишь Солонэ заметил эту игру мускулов, которая исказила черты лица г-жи Эванхелиста и возвещала о жгучей ненависти, подобной буре без грома и молнии. Действительно, в эту минуту вдова поклялась в вечной вражде к своему зятю, в той ничем не утолимой вражде, семя которой было занесено арабами на почву обеих Испании.