Брачный контракт - де Бальзак Оноре. Страница 31

Ты остаешься в Париже! А я в тот момент, когда т» будешь читать эти строки, воскликну: «Вперед, на Карфаген!»

Ответ маркиза Анри де Марсе графу Полю де Манервилю

«Итак, граф, тебя постигло фиаско, будущий посланник потерпел крушение… Нечего сказать, хороши твои дела! Зачем, Поль, ты все от меня скрывал? Если бы ты молвил мне хоть словечко, бедняга, я живо вывел бы тебя из заблуждения. Твоя жена отказалась за тебя поручиться… Уж это одно должно открыть тебе глаза. А если этого недостаточно, то узнай, что векселя твои были опротестованы по требованию некоего Лекюйе, бывшего письмоводителя бордоского нотариуса Солонэ. Этот подающий надежды ростовщик, приехавший из Гаскони обделывать свои грязные делишки, — подставное лицо твоей почтеннейшей тещи: ведь в действительности именно ей ты выдал вексель на сто тысяч франков, хотя добрая женщина отсчитала, говорят, лишь семьдесят тысяч По сравнению с г-жой Эванхелиста папаша Гобсек — добрый дядюшка из мелодрамы, ванильное пирожное, болеутоляющее питье, бархат, пух! Имением Бельроз завладеет твоя супруга; маменька дает ей денег для оплаты разницы между той ценой, по какой оно пошло с торгов, и ее долей во владении. Сама г-жа Эванхелиста прибрала к рукам и Грассоль, и Гюадэ, да и закладными на твой дом в Бордо завладела она же — через подставных лиц, найденных все тем же Солонэ. Таким образом, эти очаровательные создания будут получать вдвоем сто двадцать тысяч дохода — именно такую сумму приносили твои имения; прибавь к этому тридцать с чем-то тысяч дохода с принадлежащих этим кошечкам облигаций казначейства. К чему мне было поручительство твоей жены? Вышеупомянутый Лекюйе сегодня утром явился ко мне, предлагая вернуть все, что я тебе одолжил, с тем, разумеется, чтобы я перевел на его имя твои долговые обязательства. Ведь твоя теща располагает вином 1825 года, хранящимся в твоих же погребах в Ланстраке; его вполне достаточно, чтобы уплатить мне. Обе женщины действуют с тем расчетом, что ты уже находишься в открытом море; но я посылаю это письмо с нарочным, чтобы ты успел последовать моим советам.

Я кое-что выпытал у этого Лекюйе. В его речах, даже в том, как он врал и как отмалчивался, я уловив именно те нити, которых мне не хватало, чтобы обнаружить все хитросплетения заговора, составленного против тебя в твоем собственном доме. Сегодня вечером в испанском посольстве я наговорю комплиментов твоей теще к жене. Я приволокнусь за г-жой Эванхелиста, изменю тебе самым низким образом, буду искусно злословить на твой счет, — слишком грубые нападки вызвали бы подозрения у этого несравненного Маскариля в юбке. Чем ты так восстановил ее против себя? Вот что мне хотелось бы узнать. Если б у тебя хватило ума стать поклонником этой женщины, прежде чем жениться на ее дочери, — ты был бы сейчас пэром Франции, герцогом, послом в Мадриде.

Если б ты призвал меня к себе, когда собирался жениться, я помог бы тебе распознать характеры обеих женщин, с которыми ты связывал свою судьбу; быть может, из наших общих наблюдений ты извлек бы что-нибудь полезное для себя. Ведь я был единственным ид твоих друзей, кто не стал бы посягать на твое семейное счастье. Разве я был опасен? Но, познакомившись со мною, обе эти женщины испугались меня и постарались отдалить нас друг от друга. Если бы ты не дулся на меня без всякой причины, им не удалось бы разорить тебя.

Твоя жена немало способствовала тому, чтобы охладить наши отношения; ее подстрекала мать, которой она писала два раза в неделю, — а ты ни на что не обращал внимания! Узнав об этом обстоятельстве, я подумал, Поль, что ты верен себе. Через месяц я буду в достаточно хороших отношениях с твоей тещей, чтобы узнать причину ярой, поистине испано-итальянской ненависти, которую она питает к тебе, добрейшему в мире человеку. Ненавидела ли она тебя и до того, как ее дочь влюбилась в Феликса де Ванденеса, или же она захотел? угнать тебя в Индию, чтобы ее дочь получила свобод), какой пользуется во Франции женщина, живущая отдельно от мужа и добившаяся раздела имущества? Во в чем вопрос.

Вижу, как ты вскакиваешь и рычишь, узнав, что твоя жена без ума от Феликса де Ванденеса. Если бы мне не пришло в голову отправиться в поездку на Восток вместе с Монриво, Ронкеролем и еще кое-какими бездельниками из наших знакомых, я мог бы подробнее рассказать тебе об этом романе, который завязывался, когда я уезжал; твое несчастье зародилось на моих глазах. Но кто из светских людей настолько испорчен, чтобы вмешиваться в такие дела без основательного повода? Кто осмелился бы нанести ущерб репутации женщины? Кто решился бы разбить зеркало иллюзий, куда с таким удовольствием глядел один из моих друзей, теша себя волшебной сказкой так называемого счастливого брака? Ведь в иллюзии — все счастье любви.

Твоя жена, голубчик, была светской женщиной в полном смысле этого слова. Она думала только о своих успехах, туалетах, ездила то на бал, то в Итальянский театр, то в Оперу; вставала поздно, каталась в Булонском лесу, обедала в гостях или принимала гостей сама. По-моему, такая жизнь для женщины — все равно что для нас, мужчин, война: общество помнит только победителей, павших быстро забывают. Женщины слабые становятся жертвой такой жизни, а те, что устояли, должны обладать железным здоровьем: сердца у них нет, но зато желудок в полном порядке. Вот где причина бесчувственности и холода, царящих в наших гостиных.

Те, у кого возвышенная душа, предпочитают одиночество; слабые и чувствительные натуры сходят со сцены, остаются лишь крепкие, как валуны, способные выдержать напор житейского моря, которое бьет их друг о друга, обтачивает, но уничтожить не может. Такая жизнь как нельзя более подходила для твоей жены и, казалось, стала для нее привычной: у нее всегда был свежий и бодрый вид. Мне нетрудно было сделать вывод: она тебя не любила, а ты любил ее до безумия. Чтобы высечь огонек любви из этой женщины-кремня, нужен был мужчина с характером твердым, как сталь.

Феликс, сумевший оправиться от неудачной любви к леди Дэдлей, жене моего настоящего отца, был именно тем человеком, какой нужен Натали. Нетрудно было догадаться, что твоя жена к тебе равнодушна; а от равнодушия до отвращения — один шаг. Рано или поздно, из-за какого-нибудь пустяка, размолвки, нечаянно сорвавшегося слова, неуступчивости с твоей стороны, твоя жена должна была броситься в объятия Феликса.

Я без труда мог бы рассказать тебе, что за сцены происходили между вами по вечерам в спальне. У вас не было детей, мой милый. Это обстоятельство многое разъясняет опытному наблюдателю. Будучи влюблен, ты вряд ли мог заметить ее холодность, весьма естественную у молодой женщины, которую ты сам выпестовал для Феликса де Ванденеса. А если даже ты замечал, что она холодна с тобою, то прибегал к глупейшей казуистике женатых людей и склонен был все объяснять ее целомудрием.

Подобно всем мужьям, ты воображал, что можешь сохранить ее добродетель в мирке, где женщины передают друг другу на ухо такие вещи, о которых не решаются говорить и мужчины, где, прикрываясь веером, смеясь, шутя по поводу какого-нибудь процесса или приключения, они обсуждают до тонкостей все то, чего им не станут сообщать мужья. Твоей жене хотелось насладиться всеми выгодами брака, но связанные с ним повинности она находила чересчур тяжелыми. Видеть тебя рядом с собой — вот в чем была эта повинность, эта обуза. Ничего не замечая, ты сам вырыл перед собой пропасть да еще прикрыл ее цветами, как любят говорить ораторы. Ты беспрекословно подчинился закону, которому повинуется большинство мужей, — закону, от которого я хотел тебя уберечь.

Дитя мое, чтобы стать окончательно похожим на глупца-буржуа, удивленного, испуганного или рассерженного изменой жены, только одного тебе недоставало: говорить мне о принесенных тобою жертвах, о твоей любви к Натали, твердить: «С ее стороны было бы черной неблагодарностью изменять мне; ведь я сделал для нее то-то и то-то; сделаю еще больше, поеду для нее в Индию…» и т.д., и т.д.