Головокружение - Шоу Боб. Страница 2

— Мы не пойдем с вами, Робб, — сказал он, выключая двигатель. — Чем меньше нас будут видеть вместе, тем лучше. Нет смысла рисковать.

— Рисковать! — фыркнул Хэссон, намеренно показывая свое недовольство.

— Какой риск? Салливен бандит, но он деловой человек и знает, что если начнет убивать полицейских — ему конец.

Нанн побарабанил пальцами по неровному ободу руля.

— Мы не просто полицейские, Роб, мы — ВОЗДУШНЫЕ ПОЛИЦЕЙСКИЕ. И нас все время убивают. Сколько парней из вашего первого отряда осталось в живых?

— Немного. — Хэссон отвернулся, чтобы скрыть непроизвольную нервную дрожь губ.

— Извините, мне не следовало этого говорить. — Слова Нанна прозвучали скорее раздраженно, чем виновато.

Вечно внимательный Коулбрук схватил Хэссона за руку чуть выше локтя и крепко сжал.

— Сию минуту примите две капсулы, Роб. Это приказ.

Смущенный и пристыженный, Хэссон достал из кармана пластмассовую бутылочку, вытряхнул на ладонь две золотисто-зеленые капсулы и проглотил их. Во рту они показались сухими и невесомыми, словно выдутая скорлупа яичек крошечных птиц.

Нанн прокашлялся.

— Я хотел сказать, что дело Салливена ушло из ведения Воздушной полиции, и мы должны делать то, что нам приказывают главные следственные органы. Если они считают, что ваши показания достойны того, чтобы организация Салливена попыталась заставить вас замолчать навсегда, нам приходится им верить.

— Знаю, но все это настолько… — Хэссон огляделся. — То есть… поддельное имя, поддельный паспорт! Как я привыкну называться Холдейном?

— Ну, это как раз пустяки, — отрывисто сказал Нанн, сжимая губы. — Постарайтесь относиться ко всему проще, Роб. Отправляйтесь в Канаду, хорошенько отоспитесь, ешьте, пейте и радуйтесь отдыху, пока есть такая возможность. Мы пошлем за вами, когда надо будет давать показания.

— Как медик подтверждаю, что это вполне разумно. — Коулбрук открыл дверцу, вышел и начал выгружать чемоданы Хэссона из багажника.

— Я не буду выходить, — сказал Нанн, протягивая руку для прощального приветствия. — Берегите себя, Боб.

— Спасибо.

Хэссон пожал протянутую руку и вышел из машины. Небо уже расчистилось и стало ярко-голубым. С Атлантики задул пронзительный ветер. Хэссона передернуло при мысли о тысячах километров открытого моря, лежащего между ним и местом, куда он направляется. Дорога казалась слишком длинной для любого летательного аппарата, а еще более невозможной представлялась мысль, что всего несколько месяцев назад он, Роберт Хэссон, если ему понадобилось бы попасть в Канаду, даже не задумываясь нацепил бы свое антигравитационный ранец и полетел бы один, без всякой защиты, если не считать шлема и обогревающего костюма. При мысли о том, чтобы снова оказаться в небе, откуда можно УПАСТЬ, у Хэссона подогнулись ноги. Он поспешно прислонился к машине и постарался сделать вид, что это произошло случайно.

— Я пойду с вами до места посадки, — сказал Коулбрук. — Никто не обратит внимания на то, что с вами врач.

— Спасибо, я лучше пойду один. Все в порядке.

Коулбрук одобрительно улыбнулся.

— Правильно. Только не забудьте, что говорил вам физиотерапевт о том, как вам следует поднимать тяжести.

Хэссон кивнул, попрощался с хирургом и пошел к зданию вокзала. Он нес два чемодана — большой и маленький — и старался держать спину прямо, а груз — уравновешенным. Боль в позвоночнике и восстановленном коленном суставе была изрядная, но Роб уже знал, что движение — каким бы оно ни было неприятным — это его союзник. Настоящая боль, опустошающая и парализующая, приходила тогда, когда ему доводилось долгое время оставаться в неподвижности, а потом выполнять какое-нибудь совершенно простое действие — например, вставать с постели. Можно было подумать, что его тело, отрицающее волшебство хирургии, мазохистски стремится к инвалидности.

Хэссон прошел в вокзал, где он сам и его багаж подверглись нескольким достаточно небрежным досмотрам. Кроме него летело еще около двадцати человек. Это означало, что места для пассажиров в лодке почти полностью заняты. По большей части это были супружеские пары средних лет. У всех был обеспокоенный, взволнованный вид людей, не привыкших к дальним поездкам. Хэссон предположил, что они отправляются за границу навестить родственников. Он стоял в стороне, потягивая кофе и удивляясь, почему это те, кто мог бы спокойно и безопасно сидеть дома, вдруг отправляются в путешествие через перезимовавший океан.

— Прошу вашего внимания, — обратилась к собравшимся стюардесса с короткой мальчишеской стрижкой и резкими чертами лица. — Борт 162 по расписанию улетает на Сент-Джон примерно через двадцать минут. По причине сильного ветра мы были вынуждены установить летательный аппарат несколько дальше обычного и наши катера вынуждены проходить лишний отрезок. Мы можем избежать задержки, если полетим к аппарату. Кто из пассажиров с посадочными карточками на рейс 162 не в состоянии совершить одиночный перелет в полкилометра?

У Хэссона зашлось сердце. Он бросил вопросительный взгляд на группу и увидел, что все остальные кивают, робко соглашаясь.

— Прекрасно, — сказала стюардесса. — Стандартные АГ-аппараты находятся на стеллаже около…

— Извините, — прервал ее Хэссон. — Мне запрещено пользоваться аппаратом.

Девушка быстро моргнула. Другие пассажиры разочаровано забормотали. Несколько женщин смерили Хэссона любопытными и подозрительными взглядами. Он молча отвернулся и заново ощутил как мимо него с убийственной скоростью проносится воздух и он бомбой падает в переполненные людьми пассажирские уровни Бирмингема. Огни города раскрываются под ним гигантским цветком, усыпанным драгоценными камнями…

— В таком случае лететь бессмысленно, — произнесла стюардесса бесстрастным голосом. — Устраивайтесь, пожалуйста, поудобнее, я приглашу вас, как только освободится катер. Мы сделаем все, чтобы свести задержку к минимуму. Благодарю вас.

Она подошла к переговорному устройству в углу зала ожидания и что-то зашептала в него.

Хэссон поставил свою чашку и, почти физически ощущая на себе взгляды других пассажиров, прошел в туалет. Он заперся в кабинке, мгновение постоял, прислонившись к двери, потом вынул свою баночку с пилюлями и отправил в рот еще две. Предыдущие, проглоченные им в машине, еще не начали действовать. Поэтому Хэссон замер в маленькой замкнутой Вселенной перегородок и кафельной плитки и молился, чтобы ему было ниспослано спокойствие. Только сейчас до него дошло, насколько сильным оказалось его нервное расстройство. Ему доводилось и раньше видеть, как другие ломаются под грузом чрезмерной работы, во время слишком долгих ночных патрулирований при неблагоприятных ветрах, когда опасность столкновения с диким летуном заставляла нервы гудеть, как провода в шторм. Но Хэссон всегда относился к этому с каким-то недоверием. За сочувствием и разумным отношением к заявлениям медиков у него всегда скрывалось легкое презрение, убежденность в том, что обладай бедняги его уравновешенностью, эти скуксившиеся полисмены — эти больные голубки — смогли бы отбросить свои горести и жить, как прежде. Самоуверенность Хэссона была столь велика, что он так и не успел заметить тревожные симптомы в собственном организме: чрезвычайно подавленное настроение, раздражительность, быстро растущий пессимизм. Вот почему Роб оказался так уязвим. Именно в столь неустойчивом состоянии души, практически полностью лишенный какой бы то ни было самозащиты, он вышел против ухмыляющегося врага в черном плаще и с косой за плечами…