Богач, бедняк... Том 1 - Шоу Ирвин. Страница 75

– Не нужно так говорить, – возразил Рудольф. – Бог ничего не видит, ни за кем не следит. – Его атеизм оставался непоколебимым. – Просто тебе не повезло в жизни. Вот и все. Все может измениться завтра.

– «Воздай за все», – говорит Бог.

У Рудольфа в эту минуту возникло ощущение, что его отец уже не разговаривает с ним, его сыном, что он говорит одно и то же своим сонным, глухим голосом, как будто никого, кроме него, в подвале нет.

– «Воздай за все, грешник, – продолжал отец, – ибо я нашлю несчастья на тебя и сыновей твоих за дела твои». – Он сделал большой глоток, вздрогнул всем телом, словно по нему пробежала холодная судорога. – Ступай, ложись спать, – сказал он. – Мне пора приступать к работе.

– Доброй ночи, па! – пожелал ему Рудольф. Он снял с крючка пальто. Отец ему не ответил.

Аксель Джордах сидел, уставившись перед собой, держа в руке бутылку виски.

Рудольф поднялся к себе. Боже, мысленно произнес он, а я-то думал, что у нас в доме только одна сумасшедшая – моя мать.

Аксель, глотнув из бутылки еще раз, принялся за работу. Он по ночам активно работал. Он что-то мурлыкал себе под нос, ходил взад-вперед по подвалу. Он не вспомнил сразу мотивчик. Его это обеспокоило. Как это так? Он не знает, что напевает. Потом вспомнил. Эту песенку обычно напевала его мать, возясь на кухне.

Аксель низким голосом тихо запел:

Родной его язык. Далековато заехал он от родины. Или, может, следовало уехать еще дальше? Он уже приготовил последний противень с булочками. Сейчас он его сунет в печь. Оставив противень на столе, он подошел к полке, снял с нее жестянку с угрожающим предупреждением на этикетке – нарисованным черепом и костями крест-накрест. Аксель высыпал из банки немного порошка – с чайную ложку. Подойдя к столу, он из одного рядка сырых булочек наугад поднял одну. Старательно вложил в булочку яд, потом, повертев ее между ладонями, положил на место, на противень. Вот мое последнее послание этому миру, подумал он.

Кошка внимательно наблюдала за ним. Сунув противень в духовку, он подошел к раковине, сняв с себя рубашку, вымыл руки, лицо, тело. Вытерся мешковиной, оделся. Снова сел на свое место перед печью, поднес пустую бутылку к губам.

Он все мурлыкал под нос эту песенку, которую пела мать ему, маленькому мальчику.

Когда булочки испеклись, Аксель вытащил противень из печи. Все булочки были абсолютно одинаковыми. Выключив газ в печи, он надел картуз и пестрое драповое пальто. Поднялся по лестнице, вышел на улицу из пекарни. Кошка пошла за ним следом. Он не стал ее прогонять. На улице было темно, дождь все еще шел. Ветер посвежел, стал холоднее. Он пнул кошку ногой, и она убежала.

Прихрамывая, Аксель направился к реке. Открыл ржавый замок на двери заброшенного склада и включил свет. Подняв свою одноместную гоночную лодку, отнес ее к шаткой пристани. Река бурлила, по ней неслись белые барашки, и стремительное ее течение издавало хлюпающие, журчащие звуки. Пристань от реки отделяла невысокая дамба, там вода была абсолютно спокойной. Оставив ялик на пристани, Аксель вернулся за веслами. Выключил свет на складе, щелкнул ржавым замком. Принес весла к лодке, бросил на дно, столкнул лодку в воду. Бодро вступил в него и вставил весла в уключины. Оттолкнувшись от берега, Аксель направил свою лодку к открытой воде. Течение тут же подхватило его лодку, и он, ритмично работая веслами, погреб к середине реки. Он плыл по течению, волны свирепо перехлестывали через борта ялика, ветер с дождем бил его по лицу. Очень скоро лодка была уже наполовину наполнена водой. Но он продолжал методично грести, а река стремительно неслась к Нью-Йорку, к гаваням и дальше, в открытый океан. Наконец он выгреб на середину. Лодка почти до краев наполнилась водой.

Лодку обнаружили на следующий день возле Медвежьей горы. Она плавала, перевернутая вверх днищем. Тело Акселя Джордаха так и не нашли.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1949 год

Доминик Джозеф Агостино сидел за маленьким письменным столом в своем кабинете позади спортзала, раскрыв газету на спортивной странице. Он читал статью о себе самом. На носу у него – большие очки для чтения, как у Бена Франклина, и они придавали мягкое ученое выражение его круглому лицу бывшего боксера с перебитым носом и маленькими черными глазками над мясистой, усыпанной шрамами плотью. Три часа дня. Время послеполуденного затишья. В спортзале – ни души. Лучшее время дня. Ему практически нечего делать до пяти, когда предстояло провести занятие по ритмической гимнастике с группой членов клуба, бизнесменов среднего возраста, которые с помощью физических упражнений пытались сохранить свою талию, не набрать лишнего веса. После этого – несколько раундов по спаррингу с партнером из числа наиболее честолюбивых членов, стараясь при этом никому не нанести травмы.

Статья о нем в рамке на спортивной странице появилась накануне, в вечернем выпуске. День проходил без особых событий. «Ред Сокс» отдыхали за городом, никуда не собирались, и из-за отсутствия «горячего» материала журналистам приходилось забивать полосу чем угодно.

Доминик родился в Бостоне. И в то время, когда он активно занимался боксом, все болельщики знали его под другим именем – Джо Агос по кличке Бостонский Красавчик, потому что у него не был как следует поставлен удар и ему приходилось много «танцевать» вокруг партнера, чтобы не пропустить сильнейший удар и не свалиться замертво на ринге. Он провел несколько удачных боев с неплохими легковесами в конце 20-х – начале 30-х годов, и один спортивный репортер, слишком еще молодой, который поэтому не мог лично видеть его бои, писал будоражащие исторические отчеты о его поединках с такими боксерами, как Канцонери и Макларнин, когда оба эти боксера были на взлете спортивной карьеры. Этот журналист утверждал, что Джо Агос по-прежнему в отличной форме, но это, к сожалению, было далеко не так. Он цитировал слова Доминика, который якобы в шутливой форме сказал, что некоторые молодые члены клуба «Эксклюзив» доставляют ему немало хлопот при проведении спарринг-боев в спортзале и он уже подумывает об ассистенте или о том, чтобы напялить на свою физиономию маску кэтчера, чтобы ему не попортили в будущем его красоту. Он, конечно, шутил. Статья была вполне дружелюбной по отношению к нему, и ее автор представлял Доминика как мудрого старого ветерана прошлых «золотых» деньков спорта, который умел философски подходить к жизни в годы, проведенные на ринге. К сожалению, он промотал все, до последнего цента, заработанные деньги, и поэтому в его жизни не оставалось почти ничего хорошего, если не считать философии. Правда, он этого не сказал репортеру, и об этом в статье не было ни слова.

На столе зазвонил телефон. Звонил снизу швейцар. Какой-то парень хотел его видеть. Доминик распорядился пропустить парня к нему.

Парню на вид было лет девятнадцать-двадцать. На нем полинявший голубой свитер и спортивные туфли на резиновой подошве. Блондин с голубыми глазами, с лицом младенца. Он напоминал своим видом Джимми Макларнина, который здорово его отделал, едва не разнес на куски во время того памятного боя в Нью-Йорке. Руки сплошь покрыты масляными пятнами, хотя Доминик опытным взглядом сразу заметил, что парень пытался их вывести. Такого типа ни один член его клуба никогда не пригласил бы ни на разминку, ни на игру в бейсбол.

– Ну, что у тебя? – спросил Доминик, поглядывая на него поверх своих очков как у Бена Франклина.

– Вчера вечером я прочитал газету, – сказал парень.