Богач, бедняк... Том 1 - Шоу Ирвин. Страница 95

Он взвесился на напольных весах в ванной. Сто шестьдесят фунтов. Нормально. Руди презирал тучных людей. В магазине он старался избавиться от полных продавцов, хоть и не открывал Калдервуду истинных причин их увольнения.

Прежде чем одеться, брызнул дезодорантом на подмышки. Впереди длинный день, а в холодную погоду в магазине всегда жарко натоплено. Надел серые фланелевые брюки, мягкую голубую сорочку с темно-красным галстуком, коричневый твидовый спортивный пиджак. В первый год, когда он работал помощником менеджера, он обычно ходил в скромных, строгих черных деловых костюмах, а когда стал продвигаться по служебной лестнице вверх, перешел на более неформальный стиль одежды. Он, конечно, слишком молод для такого важного поста, и он следил за тем, чтобы не выглядеть напыщенным. Именно по этой причине он приобрел мотоцикл. Разве мог кто-нибудь сказать, что этот молодой человек слишком много о себе воображает, если помощник менеджера с ревом подкатывает на своем мотоцикле к магазину в любую погоду без головного убора. Он старался не вызывать зависть окружающих. Рудольф мог теперь позволить себе купить и автомобиль, но отдавал пока предпочтение мотоциклу. От частых поездок на нем у Рудольфа был всегда здоровый цвет лица, будто он проводил много времени на свежем воздухе, на природе. Ну а если ты еще и загорелый, особенно зимой, то это позволяет чувствовать себя гораздо выше всех этих бледных, немощных людей. Теперь Рудольф понимал, почему Бойлан всегда пользовался кварцевой лампой. Дешево и сердито, думал он, своего рода мужская косметика. Но он никогда не будет пользоваться кварцевой лампой, он легко может стать мишенью для насмешек со стороны тех, кто знал о существовании этих ламп и догадывался, к каким недостойным уловкам он прибегает.

Рудольф вошел на кухню, поцеловал мать и поздоровался с ней. Она улыбнулась ему кокетливо, как девчонка. Если он забывал поцеловать ее, то приходилось выслушивать за завтраком нудный, длинный монолог о том, как плохо она спала сегодня ночью и что все лекарства, выписываемые ей врачами, напрасная трата денег. Он не говорил матери, сколько зарабатывает, и даже не намекал, что мог бы найти для них куда более просторное, комфортабельное жилище. Руди никогда не устраивал в доме никаких развлечений, так как деньги ему нужны были для других целей.

Сев за стол, он выпил апельсиновый сок, чашку кофе, сжевал тост. Мать ограничилась кофе. У нее были гладкие, прямые волосы, а под глазами ужасные, фиолетовые мешки. Но даже сейчас, на его взгляд, она выглядела нисколько не хуже, чем три года назад. Вполне возможно, она дотянет до девяноста. Руди даже в мыслях не упрекал ее за долгожитие. Ее присутствие на этом свете обеспечивало ему отсрочку от воинского призыва. Ведь он – единственный кормилец матери-инвалида. Последний и самый дорогой подарок от матери – она уберегла его от промерзших окопов в далекой Корее.

– Сегодня ночью мне приснился сон, – сказала она. – Я видела во сне Тома, будто ему только исполнилось восемь лет. Он был похож на мальчика из церковного хора на Пасху. Он пришел ко мне в комнату и сказал: «Прости меня, мама…» – Она мрачно допила свой кофе. – Том не снился мне целую вечность. Ты что-нибудь знаешь о нем?

– Нет, ничего.

– Может, ты что-то скрываешь от меня?

– Нет. Зачем мне что-то скрывать?

– Мне хотелось бы взглянуть на него перед смертью, – печально сказала она. – Все же он моя плоть и кровь.

– Ты еще долго будешь жить, – успокоил ее сын.

– Может быть, – подхватила она. – У меня такое чувство, что, когда наступит весна, мне станет значительно лучше. И мы снова сможем ходить с тобой на прогулки.

– Это было бы замечательно, – Рудольф допил кофе и поднялся со своего стула. Он поцеловал ее на прощание. – Я куплю все к обеду, – сказал он. – По дороге домой.

– Только не говори мне что, – кокетливо сказала она. – Пусть это будет для меня сюрприз. Идет?

– Идет! – весело откликнулся он. – Постараюсь тебя удивить!

Рудольф вошел в магазин, когда ночной сторож сидел еще на своем месте, у служебного входа. Он принес с собой утренние газеты – купил их по дороге на работу.

– Доброе утро, Сэм, – поздоровался с ним Рудольф.

– Привет, Руди, – радушно ответил ночной сторож. Рудольф попросил всех старых служащих, которых он знал со времени поступления сюда, обращаться к нему только по имени.

– Ранняя птаха, – сказал сторож. – Когда мне было столько, сколько тебе сейчас, никакой силой меня нельзя было вытащить из теплой постели.

Именно поэтому ты в твоем возрасте всего лишь ночной сторож, Сэм, подумал Рудольф, но ничего не сказал. Лишь улыбнувшись в ответ, он прошел в свой кабинет через весь пока еще слабо освещенный, до конца не проснувшийся магазин. Опрятный, просторный кабинет, два стола: один для него, второй – для его секретарши, мисс Джайлс, пожилой, но еще энергичной старой девы. На широких полках разложены стопки журналов – американский «Вог», «Вог» французский, «Севентин», «Глэмор», «Харперс базар», «Эсквайр», «Хаус энд Гарден» – все они были для него кладезем информации. Он читал их внимательно, от корки до корки. Из них Рудольф черпал новые идеи для более эффективной работы универмага. Сам город и его жизнь менялись стремительно. Из Нью-Йорка сюда приезжало все больше людей, и они, не задумываясь, щедро тратили свои деньги. Местное население жило теперь гораздо лучше, чем прежде, и постепенно начало перенимать более изысканные манеры приезжих. Калдервуд вел упорные оборонительные бои, пытаясь предотвратить превращение его солидного, для удовлетворения нужд среднего класса, магазина в то, что он презрительно называл ярмарочным мешком всевозможных причуд и мишуры, но годовой финансовый отчет говорил в его, Рудольфа, пользу, и он продолжал вводить одно новшество за другим, и с каждым месяцем ему становилось все легче осуществлять свои идеи на практике. Калдервуд даже согласился после целого года стойкого сопротивления отделить стеной часть слишком большой торговой площади в зале доставки товаров на дом и превратить этот отсек в винный магазин, где посетителям предлагались изысканные французские вина, которые Рудольф, помня, чему научил его в этой области Бойлан, выбирал для своего магазина лично.

Рудольф не видел Бойлана с того дня, когда получил диплом. Тем летом он дважды звонил Рудольфу, осведомлялся, свободен ли он, не хочет ли с ним пообедать, но Рудольф ограничивался отправлением Бойлану чека по сто долларов в счет выплаты ему четырехтысячного долга. Бойлан не обналичивал его чеки, но Рудольф был уверен, что когда-нибудь он все же пойдет в банк и сразу получит приличную сумму, за которую не будет стыдно ни ему, Рудольфу, ни Бойлану. Рудольф нечасто думал о Бойлане, но когда такое случалось, осознавал, что испытывает к этому человеку довольно сложное чувство – смесь презрения с благодарностью. С его деньгами, его свободой, размышлял Рудольф, этот человек позволяет себе быть несчастным. Вот он, основной симптом его, Бойлана, слабости, и Рудольф, который всегда старался искоренить любые признаки слабости в себе, не переносил ее ни в ком другом. Вилли Эбботт, Тедди Бойлан – два сапога пара!

Рудольф разложил перед собой газеты. «Новости Уитби», утренний выпуск «Нью-Йорк таймс», только что доставленный первым поездом. На первой полосе сообщалось о тяжелых боях вдоль 38-й параллели1, о новых обвинениях, выдвинутых в Вашингтоне сенатором Маккарти в отношении государственной измены и «красного» проникновения. На первой странице «Новостей Уитби» было сообщение о голосовании по поводу введения новых налогов для нужд школьного совета (законопроект не прошел). Тут же рассказывалось о лыжниках, облюбовавших с началом зимнего сезона новое место для катания неподалеку от Уитби. Естественно, у каждого города – свои заботы, свои интересы.

Он раскрыл «Новости Уитби» на внутренних страницах. Цветное рекламное объявление на полстраницы о поступлении в универмаг новой партии шерстяных платьев и свитеров. Как, однако, все небрежно сделано, аляповатые краски расплылись. Рудольф сделал пометку в блокноте – сегодня же нужно будет позвонить в редакцию, выяснить, в чем дело.