Люси Краун - Шоу Ирвин. Страница 55

Тони вошел и они поздоровались за руки. Оливер вложил слишком много усилия в это рукопожатие, будто в те времена он не отдавая себе отчета, во всех ситуациях чувствовал необходимость доказывать каждый раз, что в военной форме он был моложе и сильнее, чем выглядел. В армии он немного похудел, и ремень его гимнастерки плотно прилегал к подтянутому животу. Темные волосы, подернутые сединой, были коротко подстрижены. На расстоянии его обветренное лицо и жесткие короткие волосы, в сочетании со стройной талией гимнастерки, делали его похожим на портреты старших офицеров, которые наполняли рекламные страницы журналов. Однако он не был старшим офицером. Он носил нашивки майора (с момента комиссования он получил только одно повышение) и приблизившись к нему, можно было заметить сероватые мешки под глазами с нездоровым желтым отливом. Сами глаза нервно бегали, как у человека, стеснявшегося носить очки или боявшегося, чтобы начальство заподозрило, что зрение у него уже не то. Лицо его, на расстоянии казавшееся здоровым и холеным, при ближайшем рассмотрении оказывалось скорее изможденным, чем мускулистым, и сама кожа выдавала скрытый намек на смертельную усталость.

Он широко улыбнулся Тони, пожимая ему руку.

— Ну, — сказал он. — Рад тебя видеть. Что ты будешь пить?

Тони предпочел бы отказаться, потому что не любил спиртного. Но он подумал, я не армии и это единственное, что я могу для него сделать. И посмотрев на бокал отца, он спросил:

— Что ты пьешь?

— Бурбон. Старый добрый бурбон «кентукки», ответил Оливер.

— Бурбон, — заказал Тони у бармена.

— Это лучший напиток в этом заведении, — сказал Оливер и сделал бармену веселый неопределенный знак рукой, так что Тони сразу же подумал, что отец пьет уже давно.

— Да, сэр, — ответил бармен.

— Выглядишь ты прекрасно, сын, — начал Оливер. — Просто прекрасно.

— У меня все в порядке, — ответил Тони, которого покоробило обращение «сын».

До армии Оливер всегда обращался к нему по имени. Тони хотелось бы знать, какая именно военная привычка вызвала в отце эту перемену.

— Немного похудел, — оценивающе обратился к Тони Оливер. — Немного побледнел. И ты по всей видимости не занимаешься никаким спортом.

— Я хорошо себя чувствую, — оправдывался Тони.

— Ты просто не поверишь, — продолжал Оливер, — сколько молодых мальчиков не проходят комиссию. Юношей. Можно было бы подумать, что они в самом отличном состоянии, а на деле просто букет болячек. Городская жизнь. Беспечность. Белый хлеб. Отсутствие физического труда.

— Даже если бы я имел сложение Джо Люиса, меня бы не взяли в армию, — спокойно возразил Тони, стараясь уйти от этой темы.

— Конечно, конечно, — поспешно согласился Оливер. — Я не имел в виду тебя. Я говорил вообще. Я не беру особые случаи — последствия автокатастроф и тому подобное.

Оливер смутился, и Тони испытал настоящее облегчение, когда отец поставил свой бокал на стойку бара и можно было сменить тему разговора. Тони поднял бокал.

— За победу, — торжественно произнес Оливер.

Тони предпочел бы, чтобы отец пил за что-то другое, но он все же чокнулся с ним, ощущая всю мелодраматичность своего положения — в гражданском костюме в этом полуосвещенном баре, полном красивых женщин в мехах и с пианистом в углу.

— Слышно здесь есть одно местечко, где подают бифштексы, — сказал Оливер. — На Третьей Авеню. Ближе к черному рынку. — Он осклабился. — Но к черту! Для армии самое лучшее! Там, куда я собираюсь, будет чертовски мало бифштексов. — Ты едешь за океан? — спросил Тони.

Оливер застенчиво огляделся.

— Не могу сказать ни да ни нет. — Он похлопал сына по плечу и рассмеялся. — Во всяком случае, могу намекнуть тебе. Посмотри на своего старика повнимательнее. Ты его еще очень долго не увидишь.

Он не был таким, подумал тогда Тони устало. Как бы молод я ни был, не мог я настолько ошибаться.

— Может скоро все закончится, — сказал Тони.

— Не тешь себя иллюзиями, сынок, — ответил Оливер. Голос его упал до шепота и он поближе склонился к Тони. Его дыхание сильно отдавало виски. -Это долгое, долгое дело, сын. Ты не видел того, что видел я. Если ты кое-что слышал… — Он многозначительно покачал головой с явной гордостью, что он владеет такой секретной информацией о длительности и грядущих тяготах войны. — Официант, — крикнул он. — Еще два.

— Один, пожалуйста, — обратился Тони к бармену. — Я еще буду допивать вот это.

— Когда я был в колледже, — сказал Оливер, — мы отказывались от выпивки только когда, уже валились о стойку бара.

— У меня много работы на завтра.

— Конечно, конечно, — Оливер нервным движением вытер губы ладонью, вдруг смутившись от запаха своего дыхания. — Я пошутил. Я рад, что ты такой серьезный. Серьезно говорю. Я думаю, что при всех своих ошибках, я не так-то плохо воспитал тебя. Слишком многие молодые люди в наши дни…. Тут Оливер остановился, потому что Тони наклонил голову и начал вертеть в руках бокал.

— Я хотел сказать, что слишком многие молодые люди в наши дни… Ну, они только и думают, что о выпивке, бабах и развлечениях, и к черту будущее.

Каждый раз, когда мы встречаемся, он произносит это слово, подумал Тони. Если он еще раз повторит его, я встану и уйду. И мне наплевать, куда он отправляется.

— Я ничего против не имею, пойми, — продолжал Оливер, — делая широкий жест рукой. — Более того. Это приносит мальчикам пользу. В своем роде. Надо же отгулять свое.

Он рассмеялся и залпом выпил свой бокал, бармен тут же подал следующий. — Я в свое время был одним из главных гуляк. Можешь себе представить. Молодой лейтенант во Франции после перемирия. — Он покачал головой и захихикал. Потом вдруг стал серьезным, будто где-то подсознательно, сквозь пары виски в голове, сквозь настоящую реальность и воспоминания о бараках, мелькнул проблеск. — Но скажу одну вещь — о себе лично. Большинство мужчин отгуляют пока молодые, и привыкают к этому, а потом уже умирая, не преминут ущипнуть сиделку. Я не такой. Я все прошел, не буду отрицать, и не стану утверждать, что стыжусь этого. Но я остановился. — И он щелкнул пальцами. — Запросто. Раз и навсегда.

Оливер опустил глаза и уставился на свой бокал, не выпуская его из рук, держа его двумя ладонями, глаза его были задумчивыми, серьезными без всякой клоунады, щеки его были впавшими и совсем не соответствовали его бравой выправке.

Пианист затянул другую песню: «Я много мест других увижу и много новых …»— тихо напевал он.

— Твоя мать, — продолжал Оливер, вертя хрупкий бокал в своих огрубевших руках. — Ты получал от нее известия?

— Нет, — сказал Тони.

— Она сейчас занимается важным делом…

— Правда? — вежливо отреагировал Тони, желая прекратить этот разговор.

— Она работает в лаборатории госпиталя в Форт-Диксе, — пояснил Оливер. «Разные анализы крови и работа с тропическими лихорадками и тому подобное. Когда началась война, она решила, что его образование может пригодится, и я поддержал ее. Она многое подзабыла, и ей пришлось работать круглосуточно, чтобы восстановить это, но она справилась, теперь у нее шесть ассистентов. Ты мог бы гордиться ею.

— Конечно, — согласился Тони.

— Знаешь, — сказал Оливер, — мы можем позвонить ей и она приедет сюда через два-три часа…

— Нет, — отрезал Тони.

— В такой вечер, — продолжал Оливер, не глядя на сына. — Я знаю, она была бы очень рада.

— Почему бы нам не пойти поесть эти бифштексы? — спросил Тони.

Оливер бросил на него короткий взгляд и отхлебнул свой бурбон.

— Я еще не допил, — ответил он. — Не надо спешить. — Затем он снова посмотрел на Тони. — Ты жестокий мальчик, не правда ли? — тихо сказал он. — Ты выглядишь как подросток с четырнадцатым размером воротничка, но наверное, ты самый жестокий в нашей семье. — И он едва заметно усмехнулся. — Ну, — сказал он. — В каждой семье есть такой человек. Кстати, я говорил тебе, что случайно встретился с Джефом во время своего последнего приезда в Нью-Йорк?