Вечер в Византии - Шоу Ирвин. Страница 2

В последний раз была осень, сезон уже кончился. На побережье стояло индейское лето, а индейцев-то здесь никогда и не бывало. Золотистая дымка, неяркие осенние цветы. Канн он помнил другим – тогда вдоль берега среди зелени садов стояли розовые и янтарно-желтые особняки, а теперь взморье обезображивали крикливые многоквартирные дома с оранжевыми и ярко-синими навесами, прикрывающими балконы. Города одержимы страстью к самоуничтожению.

В дверь постучали.

– Entrez, [1] – сказал он, не поворачивая головы и не отрывая глаз от моря. Нет нужды говорить официанту, где поставить столик. Крейг прожил здесь уже три дня, и официант знает его привычки.

Но когда он вернулся в комнату, там оказался не официант, а девушка. Невысокого роста – пять футов и три, может быть, четыре дюйма, по привычке прикинул он. На ней была серая трикотажная спортивная рубашка, слишком длинная и непомерно широкая. Рукава, рассчитанные, очевидно, на руки баскетболиста, она вздернула, обнажив тонкие, бронзовые от загара запястья. Рубашка, доходившая ей почти до колен, висела поверх измятых, выцветших джинсов. Она была в сандалиях. Длинные каштановые волосы, неровно высветленные солнцем и морем, спутанной гривой падали ей на плечи. У нее было узкое, с острым подбородком, лицо; огромные солнечные очки, за которыми не видно глаз, придавали ему таинственное, совиное выражение. На плече у девушки висела итальянская кожаная сумка с медными пряжками, слишком элегантная для нее. Увидев его, она ссутулилась. У него возникло подозрение, что если он взглянет на ее голые ноги, то обнаружит, что она давно их не мыла – во всяком случае, с мылом.

«Американка, не иначе», – подумал он. В нем говорил сейчас шовинизм наизнанку.

Он запахнул полы халата. Пояса не было: халат не предназначался для приема гостей. При малейшем движении полы разлетались.

– Я думал, это официант, – сказал он.

– Я боялась упустить вас, – сказала девушка. Выговор у нее был американский, только непонятно, из какой части страны.

Его раздражало, что в комнате такой беспорядок. Раздражало и то, что эта девица ворвалась к нему, когда он ждал официанта.

– Вообще-то полагается сначала звонить по телефону, а потом уж подниматься, – пробурчал он.

– Я боялась, что вы не захотите меня принять, поэтому и не позвонила.

«О господи, – подумал он. – Из тех самых».

– А может, вы все же попробуете, мисс? Спуститесь вниз, назовите портье свою фамилию, он мне позвонит и…

– Но ведь я уже здесь. – Она была явно не из числа робких, застенчивых девиц, что благоговеют перед великими мира сего. – Я сама представлюсь вам. Моя фамилия Маккиннон. Гейл Маккиннон.

– Я должен вас знать? – В Канне ведь все возможно.

– Нет, – сказала она.

– Вы всегда вот так вторгаетесь к людям, когда они не одеты и ждут завтрака? – Ему было неловко: халат все время распахивается в самом неподходящем месте, с волос капает, на груди видны седеющие волосы, в комнате не прибрано.

– Я пришла по делу, – сказала девушка. Она не сделала к нему ни шагу, но и не отступила. Просто стояла, шевеля большими пальцами босых ног в сандалиях.

– У меня тоже есть дела, мисс, – сказал он, чувствуя, как с мокрых волос на лоб потекла струйка воды. – Я хотел бы позавтракать, просмотреть газету и в тишине и одиночестве подготовиться к тяготам дня.

– Не будьте занудой, мистер Крейг. Ничего дурного я против вас не замышляю. Вы действительно одни? – Она многозначительно посмотрела на неплотно прикрытую дверь спальни.

– Милая мисс… – «Тон у меня как у девяностолетнего старика», – подумал он с досадой.

– Я три дня за вами слежу, – сказала она. – Никого с вами не было. То есть никого из женщин. – Пока она говорила, ее темные очки шарили по комнате. Он заметил, что взгляд ее скользнул по рукописи, лежавшей на письменном столе.

– Кто вы? – спросил он. – Сыщица?

Девушка улыбнулась. Во всяком случае, зубы ее сверкнули. Что при этом выражали глаза – определить было невозможно.

– Не бойтесь. Я в своем роде журналистка.

– Ничего нового в этом сезоне у Джесса Крейга не предвидится, мисс. Так что мое почтение. – Он шагнул к двери, но девушка не двигалась.

Раздался стук. Вошел официант, неся на подносе апельсиновый сок, кофе, рогалики и тосты. В другой руке у него был складной столик.

– Bonjour, m'sieur et dame, [2] – сказал он, бросив косой взгляд на девушку. Крейг подумал: «Умеют они, французы, одним взглядом раздеть женщину и при этом даже не изменить выражения лица». Понимая, какое впечатление мог произвести на официанта костюм девушки, он с трудом подавил в себе желание отчитать его за этот косой взгляд. Сказать бы ему без лишних церемоний: «Черт побери, неужели ты думаешь, что я не смог бы подыскать себе что-нибудь получше?»

– Я думал, только один завтрак, – сказал официант на плохом английском языке.

– Да, только один, – подтвердил Крейг.

– А вы бы раздобрились, мистер Крейг, и велели ему принести вторую чашку! – попросила девушка.

Крейг вздохнул.

– Вторую чашку, пожалуйста. – Всю жизнь он подчинялся правилам этикета, которым учила его мать.

Официант накрыл столик и поставил возле него два стула.

– Момент, – сказал он и пошел за второй чашкой.

– Садитесь, пожалуйста, мисс Маккиннон, – предложил Крейг, надеясь, что девушка поймет иронию, скрытую в его подчеркнутой корректности. Одной рукой он отодвинул для нее стул, а другой придерживал халат.

Все это явно забавляло ее. По крайней мере насколько он мог судить по выражению ее лица от носа и ниже. Она опустилась на стул, а сумку поставила на пол рядом с собой.

– А теперь, если позволите, я пойду надену что-нибудь более подходящее.

Он взял со стола рукопись, сунул ее в ящик (смокинг и рубашку он решил не убирать) и, пройдя в спальню, плотно закрыл за собой дверь. Вытер голову, зачесал волосы назад, провел рукой по подбородку. Побриться?. Нет, сойдет и так. Надел белую тенниску, синие бумажные брюки и сунул ноги в мокасины. Мельком взглянул на себя в зеркало. Плохо дело: белки глаз тусклые, цвета слоновой кости.

Когда он вернулся в гостиную, девушка разливала кофе.

Он молча выпил апельсиновый сок. Девушка вела себя так, словно и не собиралась уходить. «Со сколькими женщинами садился я завтракать в надежде, что они будут молчать», – подумал он.

– Рогалик? – предложил Крейг.

– Нет, спасибо. Я уже ела сегодня.

Он занялся тостом, радуясь, что все зубы у него целы.

– Как мило, не правда ли? – сказала девушка. – Гейл Маккиннон и мистер Джесс Крейг в минуту затишья в бешеном каннском водовороте.

– Итак… – начал он.

– Вы хотите сказать, что теперь я могу задавать вам вопросы?

– Нет. Я хочу сказать, что сам намерен задавать вам вопросы. Какого рода журналистикой вы занимаетесь?

– Я радиожурналистка. Между делом, – пояснила девушка, поднеся чашку ко рту. – Делаю пятиминутные репортажи для одного агентства, которое продает их частным радиостанциям в Америке. Пользуясь магнитофоном.

– О чем репортажи?

– Об интересных людях. По крайней мере о тех, кого мое агентство считает интересными. – Она говорила быстро, монотонно, словно ей надоели вопросы. – О кинозвездах, режиссерах, художниках, политических деятелях, уголовниках, атлетах, гонщиках, дипломатах, дезертирах, о тех, кто считает, что надо узаконить гомосексуализм и марихуану, о сыщиках, президентах колледжей… Продолжать?

– Нет. – Крейг наблюдал, как она с видом хозяйки дома подливает ему кофе. – Вы сказали: между делом. А что же у вас за дело?

– Потрошу души для больших журналов. Отчего вы сморщились?

– Потрошите души? – повторил он.

– Вы правы. Ужасный жаргон. С языка сорвались. Больше не буду.

– Значит, утро у вас не пропало даром, – заметил Крейг.

– Интервью вроде тех, что в «Плейбое» печатают. Или как у этой Фалаччи, в которую стреляли солдаты в Мексике.