Вечер в Византии - Шоу Ирвин. Страница 36

– Как нажито, так и прожито, – сказал Клейн. Легко говорить так человеку, который только что получил чек на три с половиной миллиона долларов.

– С осени я буду руководить семинаром по искусству кино в Калифорнийском университете, – сказал Хеннесси. Слово «кино» он произнес насмешливым тоном. – Все, что я здесь сказал, войдет в мою первую лекцию. Слушайте, Крейг, не хотите ли выступить в качестве моего гостя на семинаре и рассказать ребятам о том, что происходит в восхитительном мире целлулоида?

– Я могу отпугнуть их от кино на всю жизнь, – сказал Крейг.

– Вот и отлично, – улыбнулся Хеннесси. – По крайней мере поменьше будет конкурентов. Но я серьезно говорю. Вам действительно есть о чем рассказать.

– Если будет время и если я буду в Штатах…

– Где я вас найду?

– Через меня, – быстро вмешался Клейн. – Мы уже разговаривали с Джессом о том, что он, возможно, скоро вернется в кинематограф, и тогда я буду знать, где найти его.

«А Клейн, пожалуй, не очень-то врет, – подумал Крейг. – Он просто ускоряет события для своей и, может быть, моей выгоды».

Оба режиссера бросили на Крейга пытливый взгляд. Томас спросил:

– Что-нибудь конкретное, Джесс? Или вы не хотите сказать?

– Предпочел бы пока не говорить. Да и реального ничего еще нет. – «Только мечта, как у Мэрфи», – подумал он.

В дверях произошло небольшое замешательство, и в гостиную вошли Фрэнк Гарленд с женой и еще какая-то супружеская пара. Гарленд снимался в главной роли в одном из первых фильмов Крейга. Несколькими годами старше Крейга, но выглядит молодо – лет на тридцать пять, не больше. Темные волосы, высокий рост, атлетическое сложение, красивое волевое лицо. Отличный актер и предприимчивый деловой человек, он основал собственную компанию, которая выпускает не только его фильмы, но и чужие. Пышущий здоровьем, веселый, открытый человек и муж хорошенькой жены, с которой живет уже больше двадцати лет. В фильме Крейга он был великолепен. Когда-то они дружили, но сегодня Крейгу не хотелось с ним встречаться – неприятны ему были и это удивительное здоровье, и это здравомыслие, и постоянное везение, и неподдельная, щедрая доброта.

– Я вас покидаю, друзья, – сказал он Клейну и режиссерам. – Пойду подышу свежим воздухом. – Он вышел в патио и направился по мокрой лужайке к освещенному плавательному бассейну. Оркестр играл «В ясный день».

Крейг посмотрел на прозрачную воду. Бассейн подогревали, и над водой стлался легкий туман. Оргии в плавательном бассейне, вспомнил он слова англичанки. Не сегодня, Николь.

– Привет, Джесс, – услышал он чей-то голос. Крейг обернулся. Из тени кустов, с другого конца бассейна, к нему направлялся какой-то человек. Когда человек подошел ближе, Крейг узнал его. Это был Сидней Грин. Крейгу пришло в голову, что Грин ищет уединения в этом холодном мокром саду по той же причине, что и он. Проигравшие, пожалуйте вон. Скоро и Йен Уодли сюда явится.

– Здравствуй, Сид. Что ты тут делаешь?

– Душновато там стало для моих сосудов. – Голос у Грина был печальный, тихий – голос человека, привыкшего к тому, что его постоянно третируют. – Вышел вот и помочился на дорогую зеленую лужайку Уолтера Клейна. Каждый находит удовлетворение в том, что ему доступно. – Он тихо засмеялся и попросил извиняющимся тоном: – Только не говори Уолту, ладно? Пусть не подумает, что я неблагодарный. Он оказал мне честь, пригласив меня. Вместе со всеми этими людьми. Солидная публика, много богачей. – Грин медленно покачал головой, как бы подчеркивая свое уважение к могуществу тех, кто собрался в этот вечер у Уолта Клейна. – Знаешь, Джесс, среди них есть люди, которым достаточно пальцем шевельнуть, и завтра же начнут снимать любой фильм, даже если он обойдется в десять миллионов долларов. Выглядят они так же, как я, может быть, даже хуже, носят такие же смокинги – допускаю, что наши костюмы и шьет-то один и тот же портной, – но, господи, какая между нами разница! Ну, а ты как, Джесс? О тебе тут разговоры ходят, все гадают, зачем ты приехал. Говорят, у тебя сценарий готов и ты приехал сюда заключать контракт.

– Пока еще нет ничего определенного, – сказал Крейг. С точки зрения Мэрфи все уже достаточно определенно, но говорить об этом Грину не было никакого расчета.

– Я видел, ты разговаривал с Дэвидом Тейчменом. – сказал Грин. – В свое время он кое-что значил, верно?

– Безусловно.

– Конченый человек.

Крейг не любил этого выражения.

– А я не очень в этом уверен.

– Он не выпустит больше ни одной картины. – Грин произнес эти слова тоном приговора.

– У него, Сид, могут быть планы, в которые он тебя не посвящал.

– Если думаешь сотрудничать с ним, то напрасно. Он умрет еще до конца этого года.

– Что ты болтаешь? – резко спросил Крейг.

– Я думал, что все знают, – сказал Грин. – У него в мозгу опухоль. Его мой двоюродный брат оперировал. Странно, что он вообще еще ходит.

– Бедный старик, – покачал головой Крейг. – А еще сказал, что парик сделал его на двадцать лет моложе.

– Я не стал бы уж очень его жалеть. Он достаточно пожил, и неплохо. Дай бог мне прожить такую жизнь, пусть даже и с опухолью напоследок. По крайней мере все его хлопоты будут позади. А как ты, Джесс? – С мертвыми и умирающими в арендованном саду Уолтера Клейна было покончено. – Возвращаешься в кино?

– Все может быть.

– Когда окончательно решишь, не забудь про меня. Ладно, Джесс?

– Конечно.

– Меня, как режиссера, недооценивают. Сильно недооценивают, – убежденно заговорил Грин. – И не я один так считаю. Я там встретил одного журналиста из «Кайе дю синема». Он познакомился со мной специально для того, чтобы сказать, что, по его мнению, моя последняя картина, снятая для фирмы «Колумбия», – шедевр. Тебе не довелось ее посмотреть?

– К сожалению, нет, – ответил Крейг. – Редко я стал ходить в кино.

– «Фанфара и барабаны», – сказал Грин. – Так она называлась. Ты уверен, что не видел?

– Абсолютно.

– Если хочешь, я познакомлю тебя с этим парнем. Ну, с тем, из «Кайе дю синема». Он очень неглуп. Большинство тех, кто пришел сюда сегодня, вызывает у него только презрение. Презрение.

– Как-нибудь в другой раз, Сид. Сегодня я хочу пораньше уехать.

– Ну, тогда скажешь. У меня есть его адрес. Вот незадача, – с грустью продолжал он. – А я-то думал, что этот год в Канне будет для меня счастливым. У меня ведь уже было соглашение с «Апекс энд Истерн» на две картины с правом выбора или замены. Это – одно из крупных, известных объединений. Три месяца назад казалось, что фирма процветает. Я думал, что у меня все в порядке. Снял новую квартиру в Шестнадцатом округе, и теперь там делают boiserie. [26] Это обошлось мне в пятнадцать тысяч долларов, которых я еще не заплатил. К тому же мы с женой решили, что можем позволить себе второго ребенка, и в декабре она рожает. И вдруг – все к черту. «Апекс энд Истерн» обанкротилась, и теперь я даже апельсинового сока не могу выпить за завтраком. Если в течение ближайших двух недель я не получу в Канне контракта, то считай, что Сиднею Грину конец.

– Что-нибудь да подвернется, – сказал Крейг.

– Надеюсь. Очень надеюсь.

Когда Крейг уходил, Грин все еще понуро стоял у бассейна и глядел на туман, поднимавшийся от подогретой зеленой воды. Входя в дом, Крейг думал: что по крайней мере не должен пятнадцать тысяч долларов за boiserie, и моя жена не беременна».

Весь остаток вечера он пил. Разговаривал со множеством людей, но к тому времени, когда почувствовал, что пора возвращаться к себе в отель, уже ничего не помнил. Помнил только, что хотел взять с собой Натапи Сорель, но не нашел ее и что обещал Уолту Клейну показать свою рукопись, и тот сказал, что утром пришлет за ней в отель одного из своих помощников.

Он стоял у бара и допивал свой последний бокал, когда увидел в дверях гостиной запыхавшуюся Гейл Маккиннон в плаще, накинутом на плечи. Он не заметил, когда она уходила. Она постояла немного, оглядывая комнату, и, увидев Крейга, подошла к нему.