Мнимая любовница - де Бальзак Оноре. Страница 4

Клемантина встала, подошла к мужу, села к нему на колени, обвила руками его шею и поцеловала в лоб со словами:

— Сокровище мое, как ты благороден! А что сказал Паз?

— Тадеуш побледнел и ничего не сказал… — ответил граф.

— А-а, его звать Тадеуш?

— Да, Тадеуш сложил чек и вернул его мне со словами: «Я думал, Адам, что мы друзья до гробовой доски и никогда не расстанемся; значит, я тебе надоел?» — «А, ты так меня понял, — сказал я, — хорошо, не будем больше подымать этот вопрос. Если разорюсь я, разоришься и ты». — «Твое состояние не позволяет тебе жить так, как подобает одному из Лагинских; разве тебе не нужен друг, который занялся бы твоими делами, был бы тебе отцом, братом, верным человеком?» Ни взор, ни голос Паза, дружочек мой, когда он произносил эти слова, не выдавали волнения, но за его спокойствием скрывалась любовь матери, признательность араба, преданность пуделя, дружба дикаря, готового, не произнося громких слов, пойти на любую жертву. Я обнял его, как обнимаем друг друга мы, поляки, и поцеловал в губы. «Итак, до гробовой доски! Все, что принадлежит мне, — твое, распоряжайся как хочешь!» Этот особняк купил мне он и, можно сказать, за бесценок. Он продал мои бумаги, когда они поднялись, и снова купил их, когда они упали в цене, и вырученными деньгами заплатил за эту хижину. Он знает толк в лошадях и так хорошо умеет купить и продать их, что моя конюшня досталась мне почти даром, а лошади у меня прекрасные, выезды одни из лучших в Париже. Наши люди — честные польские солдаты — наняты им, они пойдут за нас в огонь и воду. Я мог прокутить все состояние, а Паз так разумно и аккуратно ведет наше хозяйство, что возместил кое-какие мои незначительные проигрыши, пустяки, грехи молодости. Мой Тадеуш хитер, как два генуэзца, жаден до прибыли, как польский еврей, экономен, как образцовая хозяйка. Мне так и не удалось уговорить его жить, как жил я, пока был холост. Иногда даже надо было применять дружеское насилие, чтобы убедить его пойти в театр, если я шел туда один, или принять участие в обедах, которыми я угощал в кабачке веселую компанию. Светскую жизнь он не любит.

— А что же он любит? — спросила Клемантина.

— Он любит Польшу и оплакивает ее. Единственно, на что он тратился, это на поддержку кое-кого из наших неимущих изгнанников, которым посылал деньги, чаще от моего, чем от своего имени.

— Знаешь, я начинаю чувствовать к нему любовь, это такой хороший человек! Он, мне кажется, незлобив, как все действительно большие люди.

— Красивые вещи, что ты здесь видишь, приобретены Тадеушем на распродажах или по случаю, — продолжал Адам, в похвалах которого сквозила благородная уверенность в друге. — Он любого торговца за пояс заткнет. Если ты увидишь, что он стоит во дворе и потирает руки, знай, он выменял хорошую лошадь на лучшую. Вся его жизнь во мне, для него радость, что я элегантно одет, что у меня шикарный выезд. Без шума, без громких слов выполняет он добровольно взятые на себя обязанности. Как-то я проиграл двадцать тысяч франков в вист. «Что скажет Тадеуш?» — думал я, возвращаясь домой. Тадеуш вручил мне их, но при этом глубоко вздохнул. Этот вздох оказался сильней увещеваний, к которым прибегают в подобных случаях дядюшки, жены или матери. «Тебе жалко этих денег?» — спросил я. — «Ах, не из-за нас с тобой; нет, я просто подумал, что на эти деньги целый год могли бы прожить двадцать бедных Пазов». Ты понимаешь, род Паззи не уступает роду Лагинских. Поэтому я никогда не считал подчиненным моего дорогого Тадеуша. Я старался не уступать ему в благородстве. Я ни разу не вышел из дома и не возвратился, не повидав Тадеуша, все равно как если бы он был мне отцом. Все, что принадлежит мне, — принадлежит и ему. Словом, Тадеуш уверен, что и сейчас я не испугаюсь никакой опасности, чтобы спасти его, как это уже было два раза.

— Ты много на себя берешь, мой друг, — заметила графиня. — Самоотверженный поступок — это вспышка. Самоотвержение понятно на войне, но не в Париже.

— В таком случае для Тадеуша я всегда на войне, — ответил Адам. — Мы оба резки, у нас есть недостатки, но каждый хорошо знает сердце другого, и это еще крепче спаяло нас дружбой. Можно спасти жизнь человеку и убить его потом, если он окажется плохим товарищем; но наша дружба неразрывна: мы непрестанно делимся всеми впечатлениями, и в этом смысле дружба дает, может быть, больше, чем любовь.

Красивая ручка зажала рот графу таким быстрым движением, что жест этот можно было принять за пощечину.

— Ну да, ангел мой. Дружбе незнакомо банкротство чувства и несостоятельность наслаждения, — сказал он. — Сначала любовь дает больше, чем у нее есть, а затем она дает меньше, чем получает.

— Обоюдно, — улыбнулась в ответ Клемантина.

— Да, — согласился Адам. — А дружба может только расти. Не надувай губок, мой ангел: нас связывает не только любовь, но и дружба; во всяком случае, я надеюсь, что в нашем счастливом браке соединились оба эти чувства.

— Я объясню тебе, почему вы так дружны, — сказала Клемантина. — Столь разный, как у вас, образ жизни обусловлен вашими вкусами, а не положением, выбран по собственному желанию, а не принудительно. Знаешь, насколько можно судить о капитане по твоему рассказу и по мимолетному знакомству, я думаю, что тут нижестоящий в иных случаях может превзойти вышестоящего.

— О, Тадеуш действительно превосходит меня, — простодушно ответил Адам. — Все мои преимущества перед ним — чистая случайность.

За такое благородное признание жена вознаградила его поцелуем.

— Поразительное искусство, с которым он скрывает свои чувства, огромное превосходство, — продолжал граф. — Я сказал ему: «Ты скрытный человек, у тебя богатый душевный мир, и ты замыкаешься в нем». Он имеет право называться графом Пазом, а для Парижа — он просто капитан Паз.

— Словом, флорентинец средних веков возродился через три сотни лет, — сказала графиня. — В нем есть что-то от Данте и от Микеланджело.

— Знаешь, ты права: в душе он поэт, — ответил Адам, — Итак, я, оказывается, замужем за двумя поляками, — сказала графиня, сопроводив свои слова очаровательным жестом, которому могла бы позавидовать талантливая актриса.

— Милая моя детка! — воскликнул Адам, привлекая к себе Клемантину. — Я был бы искренне огорчен, если бы мой друг тебе не понравился: мы оба этого боялись, хотя он и был в восторге, что я женюсь. Он будет безмерно счастлив, если ты ему скажешь, что ты его любишь… Разумеется, как старого друга.

— Я пойду переоденусь, погода прекрасная. Мы поедем на прогулку втроем, — сказала Клемантина, позвонив своей горничной.

Капитан Тадеуш вел такой замкнутый образ жизни, что весь парижский бомонд заинтересовался, с кем это катается Клемантина в Булонском лесу, когда она появилась там в сопровождении Тадеуша и мужа. Во время прогулки графиня потребовала, чтобы Тадеуш обедал с ними. Он подчинился желанию неограниченной властительницы и принарядился к обеду. Воротясь с прогулки, Клемантина оделась с большим кокетством, так что произвела впечатление даже на Адама, когда вошла в гостиную, где ее ждали оба друга.

— Граф Паз, мы вместе поедем в Оперу, — заявила она.

Это было сказано тем тоном, который в устах женщины означает: если вы откажетесь, мы поссоримся.

— Охотно, сударыня, — ответил капитан. — Но поскольку у меня нет графского состояния, зовите меня просто капитан.

— В таком случае, капитан, вашу руку, — сказала она, беря его под руку и уводя в столовую с той восхитительной непринужденностью, которая так умиляет влюбленных.

Графиня посадила капитана рядом с собой, а он держал себя за столом, как бедный лейтенант на обеде у богатого генерала. Он слушал Клемантину с той почтительностью, с которой внимают словам начальника, не возражал ей и ждал, чтобы к нему обратились с вопросом, раньше чем высказать свое мнение. В результате графиня, кокетство которой не могло преодолеть его ледяной серьезности и дипломатической почтительности, сочла его просто глупым. Напрасно Адам старался его подбодрить: «Чего ты так дичишься, Тадеуш. Можно подумать, что ты у чужих! Ты, верно, побился об заклад, что разочаруешь Клемантину!» Но Тадеуш так и не стал разговорчивее и оживленнее. Когда господа за десертом остались одни, капитан признался, что ведет образ жизни прямо противоположный тому, к которому привыкли люди светские: он ложится спать в восемь часов и встает чуть свет; итак, он сослался на сильное желание спать, которым и объяснил свое поведение.