Ученик чародея - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк". Страница 60

— Для террора? — спросила она и поглядела в глаза епископу. Её удивило выражение его глаз. Они лихорадочно блестели, рот был приоткрыт, из него вырывалось учащённое дыхание. Но Ланцанс тут же снова овладел собой, и его черты приняли обычное вялое выражение:

— Собирать мстителей и вкладывать в их руку оружие — такова ваша миссия, — сказал он. — Они должны действовать за вас, а вы… вы вернётесь сюда, вы… будете опять с нами!

Она молча повернулась и вышла, не посмотрев на него.

Несколько минут он продолжал стоять над столом, опершись на него вздрагивающими пальцами. Потом пригласил мать Маргариту.

— Установите наблюдение за этой девицей, — сказал он.

— Вы имеете в виду Ингу Селга? — удивилась она.

— Вы знаете о ней меньше, чем нам нужно знать.

Мать Маргарита с удовольствием чмокнула пухлыми губами руку епископа и бегло перекрестилась.

Она на цыпочках двинулась было к двери, когда вслед ей снова послышался его негромкий голос:

— Мне нужна фотография… портрет этой Селги.

— Будет исполнено, отец мой, — почтительно ответила Маргарита и остановилась. Ей показалось, что епископ хочет сказать ещё что-то. И действительно, странным голосом, в котором послышалась необычайная хриплость, он проговорил:

— Вы достанете портрет… обнажённой Селга… — И поспешно добавил: — Это нужно для дела…

— Совсем обнажённой? — деловито переспросила настоятельница, стараясь заглянуть в лицо епископа.

Но он отвернулся и только молча пожал плечами, как если бы мать Маргарита, задав свой вопрос, совершила неприличие.

— Давай-ка ещё разок просмотрим твою версию с начала до конца, — сказал Кручинин, входя к Грачику.

— Ваша критика совсем не так приятна, как вы думаете, — ответил Грачик. — Лучше я сам поищу у себя уязвимые места.

— Знаю я твои поиски! Давай, давай, выкладывай! — говоря это, Кручинин вовсе не думал так плохо о своём молодом друге. Но ему казалось, что именно, на этом критическом этапе дела не следует его хвалить, хотя многое в положениях Грачика было, по мнению Кручинина, верно. Сурово повторил: — Выкладывай!

— Мой отправной пункт — намерение эмигрантов убийством Круминьша и Силса устрашить тех, кто вздумал бы последовать их примеру, — без всякого воодушевления начал Грачик. — Обстоятельства дела дают основания отрицать самоубийство.

— И значит, есть физический убийца.

— Даже двое, — уверенно сказал Грачик. — Кто из двух выполнял «чёрную» работу, я ещё не понимаю. Один был главарём. Именно он и явился «арестовать» Круминьша. Самозванный «офицер милиции» был вооружён пистолетом.

— Погоди-ка. Ты говоришь: не знаю, кто выполнял чёрную работу? — Кручинин выжидательно поглядел на Грачика. — Ведь узел петли передвинули с затылка на бок, когда Круминьш был уже мёртв. А верёвка, на которой пистолет опущен в колодец, завязана тем же узлом, тем же человеком, который вязал узел там, в лесу, когда накидывали петлю… — Кручинин покрутил бородку, прищурившись, поглядел на своего друга. — Коль скоро оба узла завязаны одной рукой, то значит, это рука того, кто остался жив, то есть не рука «утопленника». Ведь утопленник по твоей версии застрелен не Круминьшем, а тем, кто спрятал пистолет в колодец после того, как было совершено это второе убийство. Значит, тот из соучастников, который остался жив, и есть двойной убийца. Такова логика.

Грачик покачал головой.

— Откуда у вас уверенность, будто один и тот же человек и петлю вывязывал и накидывал её на шею Круминьшу? У меня такой уверенности нет, напротив, если вожак — опытный преступник, то он поручил чёрную работу подручному: сделав безотказную петлю, велел помощнику накинуть её на Круминьша. Именно ему, главарю, должно было принадлежать право дать сигнал к убийству в более удобный момент. В протоколе осмотра сказано: на запястье правой руки есть кровоподтёк. Я считаю, что это след руки, схватившей Круминьша за кисть, чтобы помешать сбросить петлю. При этом, чисто психологически, насколько я изучил ухватки палачей, это скорее в духе подобных типов.

— Постой, постой! — воскликнул заинтересованный Кручинин. — Ты говоришь «палач»?

— Да, да, сейчас вы все поймёте. — Грачик торопился выложить то, что столько времени вынашивал втихомолку. — Если вы возьмёте документы о зверствах фашистов в Латвии, то найдёте указание: в лагере под Саласпилсом, в том его филиале, что был спрятан в лесу, работал палач. Этот кретин любил ощущать трепет жертвы: он хватал её за руку, когда затягивалась петля.

— Ты хочешь сказать… — с удивлением спросил Кручинин, — что это тот самый палач из «Саласпилса»?

— Если бы я мог это сказать с уверенностью?! — воскликнул Грачик.

— Однако!.. Ты довольно далеко забрался в своих предположениях.

— Вы же всегда хотели видеть в моих действиях логику. Вот она: кого «Перконкруст» послал на такого рода диверсию? Кто же лучше палача знает отвратительную профессию убийцы?

— Такая логика мне уже не нравится, — возразил Кручинин. — В ней мало наблюдательности. Палач — плохой исполнитель для такого рода диверсии. Прежде всего эти подлецы, как правило, трусы. А трус тут не годится. Во-вторых, здесь нужен другого рода «опыт». Мясник и браконьер — не одно и то же. Нет, нет, ты ошибся, Сурен.

Но Грачик не мог уйти от того, что оба узла определены экспертами как узлы, применяемые при повешении; их можно было условно назвать узлами палача. А слова Кручинина хотя и не меняли сути дела в полном смысле, но ломали сложившуюся у Грачика картину преступления. Это мешало ему досказать свою версию с прежней уверенностью.

— Дальше не стоит и говорить, — разочарованно сказал он, собирая разложенные по столу бумаги.

— Наоборот, — ответил Кручинин, — именно теперь-то и поговорим. Ты же знаешь, к чему приводит самонадеянность в практике расследования: человек попадает в плен своих предположений и теряет способность их критиковать… Я не хочу, чтобы ты слишком доверял своей интуиции. Когда-то я сам относился к ней чересчур доверчиво. Талант следователя без настойчивых поисков объективного решения ничего не стоит. А ты, с твоим темпераментом, хватаешься за то, что тебя пленило своей правдоподобностью, и оказываешься в состоянии самогипноза. Одним словом, — решительно закончил Кручинин, — запирай-ка это стойло Фемиды и — пошли!