Воспоминания - Шпеер Альберт. Страница 2

Мои предки были швабами или происходили из бедных крестьян Вестервальда, они происходили также из Силезии и Вестфалии. В большинстве своем они были ничем не примечательными людьми. За одним исключением: им был наследственный рейхсмаршалл 1«» граф Фридрих Фердинанд цу Паппенгейм (1702 — 1793), который с моей незамужней прародительницей Хумелин произвел на свет восьмерых сыновей. По всей вероятности, его не очень-то заботила их судьба.

Спустя три поколения мой дед Герман Хоммель, сын бедного шварцвальдского лесника, в конце своей жизни стал единоличным владельцем крупнейшего в Германии торгового дома, ведущего торговлю станками, и фабрики, производящей инструменты. Несмотря на свое богатство, он жил скромно, был добр к своим подчиненным. Он не только был прилежен, но и владел искусством заставлять других самостоятельно работать на себя: задумчивый шварцвальдец, который мог часами сидеть на скамейке в лесу, не проронив ни слова.

В то же самое время другой мой дед, Бертольд Шпеер, стал в Дортмунде состоятельным архитектором, он создал многочисленные постройки в господствовавшем тогда стиле классицизма. Хотя он умер рано, средств, оставшихся после него, хватило на то, чтобы дать образование его четырем сыновьям. Дедам помогла в их подъеме начавшаяся во второй половине 19 века индустриализация. Но она не помогла многим, начинавшим в лучших условиях. Рано поседевшая мать моего отца в моей юности вызывала у меня скорее чувство благоговения, чем любви. Она была серьезная женщина, придерживавшаяся простых взглядов на жизнь, энергичная и упорная. Она царила в своем окружении.

В воскресенье, 19 марта 1905 г., в полдень я появился на свет в Мангейме. Весенний гром заглушал, как мне часто рассказывала моя мать, благовест расположенной неподалеку церкви Христа. Мой отец, открыв в 1892 г. в возрасте 29 лет свое дело, был одним из наиболее модных архитекторов Мангейма, в то время находящегося на подъеме баденского промышленного города. Он уже успел создать себе крупное состояние к тому моменту, когда в 1900 г. женился на дочери богатого коммерсанта из Майнца.

Характерный для крупной буржуазии стиль нашей квартиры в одном из его мангеймских домов соответствовал успеху и престижу моих родителей. Большие чугунные ворота с коваными арабесками распахивались вам навстречу: импозантный дом, во двор которого могли въезжать автомобили. Они останавливались перед лестницей, соответствовавшей богато украшенному дому. Впрочем, мы, дети — два моих брата и я — должны были пользоваться задней лестницей. Она была темная, крутая и узкая и безо всяких затей завершалась задним коридором. И все же детям было нечего делать на фешенебельной, устланной ковром лестнице.

Наш детский мир находился в задних комнатах от наших спален до похожей на зал кухни. Мимо нее можно было пройти в парадную часть 14-комнатной квартиры. Из обставленного голландской мебелью зала с бутафорским камином из ценного дельфтского кафеля гостей проводили в большую комнату с французской мебелью и драпировками в стиле ампир. Особенно прочно, и сегодня физически ощутимо врезались мне в память сверкающие хрустальные люстры со множеством свечей, а также зимний сад, дизайн которого мой отец купил на всемирной выставке в Париже в 1900 г.: с индийской мебелью с богатой резьбой, занавесями с ручной вышивкой и покрытым ковром диваном, с пальмами и экзотическими растениями, пробуждающий мечты о таинственно-далеком мире. Здесь мои родители завтракали и здесь отец делал нам, детям, бутерброды с ветчиной со своей вестфальской родины. Воспоминания о прилегающей гостиной, правда, стерлись в памяти, но облицованная деревянными панелями в неоготическом стиле столовая сохранила свое очарование. За стол могли одновременно сесть более двадцати человек. Здесь праздновали мои крестины, здесь и сегодня проходят наши семейные торжества.

Моя мать ревностно и упоенно следила за тем, чтобы мы входили в число лучших семей мангеймского общества. Со всей определенностью можно сказать, что было не больше, но и не меньше 20-30 домов в этом городе, позволявших себе подобные расходы. Для представительности держали многочисленную прислугу. Помимо по понятным причинам любимой нами, детьми, кухарки, у моих родителей служили также «кухонная девушка», горничная, часто лакей и всегда шофер, а также для присмотра за нами гувернантка. Девушки носили белые наколки, черные платья и белые фартуки, лакей — фиолетовую ливрею с позолоченными пуговицами; самым великолепным был шофер.

Мои родители всеми силами стремились обеспечить своим детям прекрасную и беззаботную юность. Но осуществлению этого желания противостояли богатство и престижные соображения, светские обязанности, большое хозяйство, гувернантка и слуги. Я и сегодня еще ощущаю искусственность и дискомфорт этого мира. Кроме того, у меня часто кружилась голова, иногда я падал в обморок. Гейдельбергский профессор, которому меня показали, поставил диагноз: вегетососудистая дистония. Этот недуг означал существенную нагрузку на психику и рано поставил меня в зависимость от внешних обстоятельств. Я страдал тем более оттого, что мои товарищи по играм и оба моих брата были физически крепче, и я чувствовал, что уступаю им. Они сами нередко давали мне это почувствовать.

Какой-либо недостаток часто пробуждает компенсирующие силы. Во всяком случае, эти трудности привели к тому, что я научился гибче приспасабливаться к окружению мальчика. Если позднее я проявил упорство и ловкость в отношении противодействующих мне обстоятельств и людей, то это, по всей видимости, не в последнюю очередь связано с моей тогдашней физической слабостью.

Когда наша гувернантка-француженка выводила нас на прогулку, мы, в соответствии с нашим общественным статусом, должны были нарядно одеваться. Конечно, нам запрещали играть в городских парках или, тем более, на улице. Поэтому наше поле игры находилось у нас во дворе — ненамного большем, чем несколько наших комнат взятых вместе — ограниченном и зажатом между задворками многоэтажных доходных домов. В этом дворе росли два-три чахнущих без воздуха платана, была увитая плющом стена, туфовые блоки в углу изображали грот. Толстый слой копоти уже с весны покрывал деревья и листья, и все остальное, к чему мы только могли притронуться, способно было лишь превратить нас в совершенно неблагородных грязных городских детей. До того, как я пошел в школу, я больше всего любил играть с Фридой, дочерью нашего домоправителя Альмендингера. Я любил бывать у нее в скромной, темной квартире в полуподвале. Атмосфера скудной непритязательности и сплоченность живущей в тесноте семьи странным образом притягивали меня.