Воспоминания - Шпеер Альберт. Страница 33

Поначалу он так же решительно отверг участие и в Парижской всемирной выставке 1937 г., хотя приглашение было уже принято и отведена площадка для немецкого павильона. Но все представленные ему варианты не удовлетворяли его. Вскоре ко мне с просьбой нарисовать эскиз обратилось министерство экономики. На выставочной территории строительные площадки советского и немецкого павильонов были расположены прямо друг против друга — продуманная шпилька французской администрации выставки. По чистому случаю, заблудившись, я попал в помещение, где увидел сохраняющихся в тайне проект советского павильона. С высокого цоколя прямо на немецкий павильон триумфально надвигалась десятиметровая скульптурная группа. Я быстро сделал новый набросок нашего павильона в виде массивнейшего куба, расчлененного на тяжелые прямоугольные колонны, о которые, казалось, должен был разбиться вражеский порыв, а с карниза моей башни на русскую пару сверху вниз взирал орел со свастикой в когтях. За это сооружение я получил золотую медаль, мой советский коллега — тоже.

На праздничном обеде по случаю открытия нашего павильона я познакомился с послом Франции Андре Франсуа-Понсе. Он сделал мне предложение организовать в Париже выставку моих работ в обмен на выставку современной французской живописи в Берлине. Французская архитектура отстает, заметил я, но «в живописи вам есть чему у нас поучиться». При первом удобном случае я сообщил Гитлеру об этом предложении, которое помогло бы мне приобрести международную известность. Гитлер просто промолчал в ответ на эту непрошенную инициативу, что должно было означать ни отказ, ни согласие, но во всяком случае исключало возвращение к этой теме.

Во время краткого пребывания во Франции я осмотрел «Дворец Шайо» и «Дворец современного искусства», а также и еще незавершенный строительством «Музей общественного труда», спроектированный знаменитым авангардистом Огюстом Перре. Я был удивлен, что и Франция в своих парадных зданиях также склоняется к неоклассицизму. Позднее было много разговоров, что стиль этот — верный признак зодчества тоталитарных государств. Это совершенно неверно. В гораздо большей мере — это печать эпохи, и ее можно проследить в Вашингтоне, Лондоне, Париже, а равно — и в Риме и Москве, и в наших проектах для Берлина (7).

Мы раздобыли немного французской валюты и отправились с женой вместе с друзьями в автомобильное путешствие по Франции. Неторопливо бродили мы по замкам и соборам, постепенно двигаясь на юг. Посетили единственные в своем роде обширные замковые сооружения Каркассона, вид которых настроил нас на романтический лад, хотя они и представляют собой всего-навсего поразительно рационально построенные средневековые военные укрепления, т.е. что-то вроде современного бункера. В гостинице при замке мы наслаждались старым французским вином и собирались еще несколько дней порадоваться тишине этих мест. Но тут меня неожиданно позвали к телефону. В этом удаленном уголке Франции у меня было полное чувство защищенности от звонков адъютантов Гитлера. К тому же никто не мог знать наш маршрут.

А между тем французская полиция следила за нашими перемещениями по соображениям безопасности и контроля, во всяком случае на запрос из Оберзальцберга она сразу же сообщила о нашем местонахождении. У телефона был адъютант Брюкнер: «Вам надлежит завтра к полудню появиться у фюрера». На мое возражение, что только на дорогу мне понадобится два с половиной дня, он ответил: «Завтра утром здесь состоится совещание, и фюрер требует Вашего присутствия». Я еще пытался слабо протестовать, но на это последовало: «Минуточку… Фюрер знает, где Вы, и тем не менее Вы завтра должны быть здесь».

Я сильно расстроился, разозлился и был просто в растерянности. Из переговоров по телефону с пилотом Гитлера следовало, что его спецсамолет не может совершить посадку во Франции. Но он постарается пристроить меня в немецкий транспортный самолет, который по пути из Африки в шесть утра совершит промежуточную посадку в Марселе. А персональный самолет Гитлера сможет доставить меня из Штутгарта на аэродром Айнринг под Берхтесгаденом.

Той же ночью мы выехали в Марсель. На несколько минут в лунном сиянии перед нами предстали римские постройки в Арле, которые, собственно, и были целью нашей поездки. А около двух часов ночи мы прибыли в гостиницу в Марселе. Еще через три часа я был уже в аэропорту, а к полудню, как и было приказано, на Оберзальцберге перед Гитлером: «Сожалею, господин Шпеер, но я перенес совещание. Мне важно было бы Ваше мнение о висячем мосте в Гамбурге». В этот день д-р Тодт собирался представить ему свой проект грандиозного моста, который должен был бы превзойти Золотой мост Сан-Франциско. Возведение этого моста намечалось лишь на 40-е годы, и Гитлер вполне мог бы дать мне недельку порадоваться отпуску.

Другой раз мы с женой сбежали в Альпы, когда меня снова настиг телефонный звонок адъютанта: «Вы должны появиться у фюрера. Завтра утром в „Остерии“, к завтраку». Он пресек мои возражения: «Нет, срочно и важно». Гитлер встретил меня в «Остерии»: «Очень мило, что Вы пришли. Что? Был вызов? Да нет же, я просто мимоходом вчера поинтересовался, где находится господин Шпеер. Но, знаете, это и правильно. Ну, зачем Вам кататься на лыжах».

Фон Нейрат проявил побольше независимости. Однажды, когда Гитлер поздно вечером приказал его помощнику: «Мне нужно переговорить с министром иностранных дел», то после короткого разговора по внутреннему телефону услышал: «Господин Имперский министр иностранных дел отошли ко сну». — «Его следует разбудить, если я желаю поговорить с ним». Снова вдали переговоры, и смущенный ответ помощника: «Господин Имперский министр иностранных дел просит передать, что завтра с раннего утра он в Вашем распоряжении, а сейчас он очень устал и хочет спать».

Перед столь твердым отпором Гитлер хотя и спасовал, но до конца вечера был в дурном расположении духа. Таких проявлений независимости он никогда не забывал и рассчитывался при первом же удобном случае.

Любой носитель власти, будь то руководитель предприятия, глава правительства или диктатор, всегда подвержен постоянному конфликту. В силу положения личное его благоволение становится для его подданных столь вожделенным, что за него всегда склонны продаться. Окружение потентата не только находится в постоянной опасности превратиться в коррумпированных царедворцев, но оно испытывает и непрерывное искушение демонстрацией своей преданности подкупать самого властителя.