Тусовка класса «Люкс» - Шрефер Элиот. Страница 16

Ной ступил в длинный полутемный коридор; ему было боязно, и тем не менее он был исполнен решимости: он в одиночку покорил неизведанную страну, и легко было представить, что в руке у него палица или меч. Идя по коридору, он подумал, что колебания консьержа, пускать ли его наверх, имеют основание: кто знает, зачем ему понадобилась Таскани и зачем сейчас этот худощавый верзила в прикиде, пожалуй что, дагерного вожатого пробирается к двери шестнадцатилетней красотки.

Ной услышал звонок мобильника и постучал костяшками пальцев в полуоткрытую дверь. Дверь открылась, за ней стояла Таскани.

– О, привет.

Она носила приспущенные на бедрах, облегающие ярко-красные брючки. Волосы были обильно начинены муссом и уложены в большую арку, обрамлявшую плечи, с которых сползла маечка. Она пригласила Ноя войти, и они остановились посреди комнаты. Таскани наматывала прядку волос на оранжевый, не по-зимнему загорелый палец.

Девушка восседала в роскошном антикварном кресле. Ною достался причудливо украшенный плетеный стульчик, на котором очень уютно бы разместился плюшевый мишка. Кое-как пристроившись, Ной улыбнулся и, доставая принесенные материалы, постарался найти тему для разговора. Однако его изобретательность иссякла, стоило ему заметить, что фотография новоявленного секс-символа Джоша Хартнетта над столом Таскани вставлена в золоченую, затейливо украшенную рамку восемнадцатого века.

– Значит, вы учитесь в школе Мурпайк? – спросил он наконец.

– Да. – Она собралась, но нервничала.

– А вам она нравится?

– Да, там классно. Мы чуть не каждый день гуляем; уходим пораньше.

– Жаль, что там нет мальчиков, верно?

Она изумленно уставилась на Ноя. Глаза у нее были широко распахнутые, ярко-синие. Ресницы накрашены черным. Губы расплылись в улыбке, во взгляде появилось что-то заговорщицкое.

– В школе для девочек со скуки подохнуть можно, – объявила она.

– Но это хорошие школы.

– Для лесбиянок.

Они принялись обсуждать, как лучше наполнить вокабуляр («этот чертов вокабуляр, ничего не могу с ним поделать»), и Ной показал ей, как «мухлевать с цифирью», – тактика, которая самый затейливый алгебраический арифмоид могла свести к заданию в рамках стандартного теста. Таскани была потрясена.

– Ну надо же, как легко, – объявила она. – Проще простого.

Он не ответил. Это было действительно проще простого и объясняло, почему ученики Ноя после занятий с ним добирали прежде недостающие двести пятьдесят баллов. Ему нравилось их учить, видеть, как растут их познания, и все же… успехи его учеников давали им преимущество, которого был лишен низший класс – и он сам. Он принимал участие в том, чтобы свести к минимуму шансы честолюбивой, но бедной молодежи получить высшее образование.

Ной обвел глазами комнату. Половину ее занимала громадная кровать с альковом. Полог ниспадал из-под самого потолка. Прямо-таки венценосная барка, благоуханная ладья Клеопатры. Вся постель была завалена подушками – из шелка-сырца, рубчатого плиса, вельвета, некоторые украшены вышивкой, на других надписи вроде «Шопинг навсегда». Тиковый письменный стол был отодвинут к противоположной стене. Огромный, изысканно-старинный, он мог бы украсить собой любую музейную коллекцию, стоило только убрать с него «Макинтош».

Таскани в упор смотрела на него. Ной почувствовал, что мысли у него путаются. «Работа репетитора невозможна без установления дружеских отношений, – вертелось у него в голове, – как минимум пятую часть времени разговаривайте с учеником о его жизни». Математическая точность этой установки всегда внушала ему отвращение, но сейчас он решил на нее опереться. Эти сто минут принадлежали не ему, а Таскани.

– Ты самая популярная девочка в классе, да? – спросил Ной. Он задавал этот вопрос доброй половине своих учеников. Немного поколебавшись, они обычно с ним соглашались.

– Нет, не самая, – великодушно ответила Таскани. – Мы с девочками из школы редко вместе тусуемся.

– Ас кем ты тусуешься?

Таскани лукаво улыбнулась;

– Ко мне никого не пускают. Совсем рехнулась старушка.

– А почему к тебе никого не пускают?

– Да ко мне сюда мальчики приходили, когда ее не было. Не понимаю я ее. Знает же, что я подросток. Знает, что мне охота потусоваться. И чего она, спрашивается, от меня хочет?

– Это потому консьержи не хотели меня пускать?

– Не хотели? – развеселилась Таскани. – Ну надо же. Наверное, приняли вас за моего парня, только мой одевается по-другому.

Ной кивнул и нервно заулыбался.

– Мой парень – да он вас куда как старше.

– А как вы думаете, сколько мне лет? – помолчав, спросил Ной.

– Ну, не знаю, может, двадцать.

– Двадцать четыре.

– А, ну, тогда вы не так намного его младше, -она вздохнула. – Мама думает, я должна встречаться с мальчиками своего возраста.

– В этом есть рациональное зерно, – сказал Ной.

– Нуда, конечно. Я же не дурочка. Но мальчики моего возраста все как один дубари.

– А на той тусовке что-нибудь случилось? Когда у вас были эти ребята?

– Я не поняла, о чем вы. Что вы хотите узнать?

Ной пожал плечами. И правда: что он хотел узнать? Он всего-навсего старался завязать разговор, хотя и не в кассу. Как исчислить объем куба…

– Я сделаю так, что консьерж кого угодно пропустит. – Таскани посмотрела на него многозначительно и, как ему показалось, оценивающе.

– Я в школе тоже не тусовался, – доверительно сообщил Ной, – я был жуткий зануда.

– Ох, да не надо, все равно не поверю. Наверняка вы были прикольным парнем.

Мобильник Таскани запел мотив «Весны» Вивальди. Она нажала кнопку.

– Извините.

– Приятная мелодия, – сказал Ной.

– Да, это что-то вроде с весной связано. Скачала откуда-то.

Мобильник снова зазвонил.

– Ух! Да вырубить его – и все.

Таскани порылась в ящике стола, вынула оттуда сигарету и вставила ее в рот.

– Не хотите сигаретку? – предложила она; ее собственная при этом чуть не выпрыгнула у нее ИЗО рта.

Ной покачал головой.

– А твоя мама разрешает тебе здесь курить?

– Шутите? Да она же знает, что если не даст мне курить, я буду наедаться.

Таскани выдвинула пепельницу с надписью «Оторва». Пепельница была украшена орнаментом из грубо прочерченных силуэтов невероятно стройных женщин, какие фигурируют на обложках романов из манхэттенской жизни. Она сидела ссутулившись, напоминая известное скульптурное изображение Сократа, держа в вытянутой руке сигарету. На фильтре виднелись следы розовой помады.

– Сегодня она наверняка отпустит меня в спортзал, я в последнее время объедаюсь как корова. Уж не знаю, чем она думает, откуда мне взять время на домашнюю работу.

Ной попросил Таскани вычислить средний рост игроков условной бейсбольной команды. Потом он попросил ее назвать число, обратное наименьшему простому числу. Она затруднилась с ответом, и он обвел глазами комнату. Прямо посреди кровати лежала большая подушка. С боков ее подпирали подушки поменьше, на них значилось: «Моя карта – Виза» и «Принцесса Всего». Средняя же, самая большая, подушка была скромной и вполне домашней. Таскани, запинаясь, выговорила какое-то число, но Ной не расслышал, какое именно. Надпись на центральной подушке гласила: «Мальчики любят девочек стройных – забей на калории и спи спокойно».

Ной сидел в кофейне, было самое начало вечера. Он обзванивал своих знакомых. За эту неделю подушка приобрела в их кругу широкую известность. Незатейливая рифма за короткий срок превратилась чуть ли не в цитату из греческой трагедии. Его друзья Тайсон и Джефф решили, что это пародия. Та-бита решила, что это здорово, и захотела заказать себе такую же. Его мать это опечалило, а Кента -позабавило. Гера сказала, что такую подушку нельзя держать дома, а Федерико предположил, что доктор Тейер специально ее купила.

Высказал он это предположение во время двойного свидания. Они сидели в самом темном углу пуэрто-риканского ресторанчика, который и так был освещен всего-навсего флюоресцентными лампами, Федерико пригласил ту самую девушку, с которой познакомился на дискотеке в одном из пакгаузов Куинса, и уговорил ее привести с собой подругу. Ту девушку, с которой они тогда вернулись с вечеринки, Ной пригласить не мог, потому что не мог вспомнить ее имя. Девушка Федерико то и дело хихикала, клала на стол пухленькие, в браслетах ручки, наклонялась вперед и хитренько улыбалась, глотая пиво, словно то была содовая вода. Отвечая Ною, она всякий раз смотрела на Федерико. Ее подруга тоже, судя по всему, была на том вечере, однако Ной никак не мог вспомнить ее лицо. На шее у нее расположилась татуированная бабочка.