Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - Штерн Борис Гедальевич. Страница 34

— Так вы ему прямо скажите.

— Пустое, не поверит. Ты, Люся, декольте для него ещё приоткрой, пониже, поглубже, ему что-то плохо видно, шею сломает и косым станет. Вот так, молодчинка, красиво! Выпей с нами, Люсьена!

— Так у вас же тут в кабинете все прослушивается и записывается, все записывается и прослушивается! — ответила Люся, слегка подмигивая Гайдамаке и поправляя декольте в нужном направлении, как и просил майор. — У вас же здесь даже телефона нет, потому что все прослушивается. Вам же звонить никуда не надо, и так все слышно.

— Плевать, что прослушивается. Выпей с нами, Люсинька. Для дела нужно. Ты тихо выпей — возьми на грудь, и готово, — никто не услышит и не запишет. Тем более, для кого это ты четвертую рюмку принесла?… Для себя же и принесла. Я наблюдательный. — Майор Нуразбеков уже наливал коньяк в три рюмки, а водку — в одну, для Скворцова, — Николай Степаныч! Опять в молчанку играем?… Уже налито! Вам что, особое приглашение?

Стул за спиной Гайдамаки заскрипел и заелозил по паркету. Николай Степанович верхом на стуле продвигался к обеденному столу.

Гайдамака вдруг почувствовал запах Люськи, самогона и сгоревшей человеческой плоти, в его голове зазвучал «Интернационал». Он что-то вспомнил, его чуть не стошнило под стол, и он, опережая Люську, одной рукой зажимая рот, а другой схватив ключ со стола, опять рванул в женский туалет.

ГЛАВА 15. Сколько ног у купидона?

«Pohouyam умер, Pohouyam родился!» — французы скалькировали с этой офирской фразы свое знаменитое: «Король умер, да здравствует Король!»

Тело Фитаурари I положили в трехэтажную дровяную гробницу и подожгли. Благоуханный дым вишневых веточек и сикоморовых поленцев поднялся над Офиром и разнесся над всей Африкой быстрее беспроволочного телеграфа.

«В Офире жгут Pohouyam'a! — ликовала вся Африка. — Значит, Офир живой!»

Гробница еще не успела сгореть, а к Гамилькару под предводительством колдуна Мендейлы уже явились послы от всех племен и предложили рассказать тронную байку. Никто не удивился их выбору, а Гамилькар не отказывался, как много лет назад в другой реальности. Гамилькар устал. Самое время было усесться на трон с львиной шкурой и попивать коньяк с молоком. Мендейла подмигнул Гамилькару, и тот рассказал байку о купидоне с одной ногой:

«Когда— то в Офире жил мудрый негус по имени Ро Houyam. В те времена в каждом селении был свой негус, но впоследствии его именем стали называть нгусе-негуса, царя царей. Однажды он подстрелил жирного купидона и сказал своему новому повару:

«Приготовь его так, как готовила моя покойная матушка».

Юный повар ощипал купидона, выпотрошил, опалил, приправил перцем и чесноком, нафаршировал бананами, сварил в бронзовом горшке, украсил eboun-травой и уже хотел отнести негусу, как вдруг в хижину, привлеченная вкусным запахом, заглянула девица, которую повар давно хотел, и попросила отломить ей хотя бы ножку.

«Это купидон негуса, я не могу оторвать даже крылышко».

«Я впервые пришла к тебе. Неужели две мои ножки не стоят одной ножки этого купидона?»

«Значит, за ножку купидона ты дашь мне то, что находится между твоими ножками! — воскликнул повар. — Но что я скажу негусу?»

Девушка что-то прошептала ему на ухо.

«Была не была!» — воскликнул повар, отрезал ножку и отнес блюдо негусу.

«Где вторая нога?!» — вскричал Ро Houyam.

«Нгусе, да будет долгой твоя жизнь, у этого купидона была только одна нога», — ответил повар.

Его сердце от страха ушло в живот, а живот вздулся.

«Дурак! Где ты видел купидона с одной ногой?»

«На каждом болоте».

«Твой рот подставляет свою шею под нож. Идем, покажешь мне живого купидона без одной ноги. Иначе останешься без головы».

Начальник дверей обнажил меч, и два здоровенных раба повели повара к ближнему болоту. Юноша шел ни жив, ни мертв. На болоте они увидели целую стаю купидонов, которые, как и положено, висели на ветках на одной ноге, вторую ногу поджав под крыло. Повар сказал:

«Нгусе, да будет долгой твоя жизнь, я не могу спорить с тобой. Взгляни: у них у всех по одной ноге».

«На одной ноге они только спят! Смотри! — Ро Houyam замахал руками и закричал: — Кыш-ш! Кыш-ш!»

Купидоны выпустили недостающие ноги и улетели, начальник дверей дал знак, рабы вытащили ножи, но повар воскликнул:

«О, нгусе, я не знал, что ты великий волшебник!»

«Почему это я волшебник?» — удивился негус.

«Потому что когда ты крикнул волшебное слово „кыш-ш“, у всех купидонов стало по две ноги! Но купидону, которого я сварил, ты, конечно, не крикнул „кыш-ш“?»

Негус застыл в изумлении, а начальник дверей и рабы покатились со смеху.

«Твоя правда, — сказал Ро Houyam. — Утреннему купидону я не крикнул волшебного слова, и он остался с одной ногой».

Юный повар живым вернулся домой, где любимая девушка уже расставила ему обещанное».

Вожди и старейшины нашли, что тронная байка великолепна, Гамилькару преподнесли первые палочки и поленца для будущей дровяницы, и Гамилькар по праву стал очередным Роhouyam 'ом Офира.

Нужно было что-то делать, с чего-то начинать, менять, назначать, объявлять шум-шир, а попросту шухер. Но Гамилькару ничего не хотелось делать. На трон сядешь, править не хочется. Рай, все голые и богатые. Как можно править голыми и богатыми людьми? Скучно. Вся Африка ждала от него шум-шира, шушукалась по углам. К нему, как к Владимиру Святому, приходили иудеи, христиане и мусульмане, демократы, социал-демократы и республиканцы — всех он ласково принял, напоил, накормил и послал до фени. Фашисты не посмели сунуться. Наконец пришли к нему офирские коммунисты, описали государственное устройство в Советском Союзе и предложили марксистско-ленинское устройство Офира.

— А нам до фени, можно попробовать и марксизм-ленинизм, — задумался Гамилькар III. — Почему бы и не попробовать? Но приход к власти «класса» влечет за собой имидж и образ жизни этого класса. Если к власти придут сапожники, плотники, портные, слесари, дворники, шахтеры, ткачихи и поварихи — они тут же перестанут работать и быть рабочим классом, их с трона не сгонишь, страна завоняется столярным клеем, луком, самогоном; все начнут танцевать вприсядку, вставать по фабричному гудку, устраивать итальянские забастовки — т. е., приходить на работу и ничего не делать. Весело. Наступит голод и запустение. Но это в России. В Офире же сойдет и марксизм-ленинизм.

Гамилькар, обучаясь в Кембридже, был убежденным троцкистом-ленинцем, переболел этой детской болезнью, как корью, стал убежденным последователем дофенизма и лишь иногда с удовольствием вспоминал «прибавочную стоимость», «шаг вперед, два шага назад» и в особенности «примат примата» — догму о труде и обезьяне. И вот теперь он должен был работать Роhouyam 'ом.

— Попробуем. Сойдет.

Из любви к России он даже назначил коммунистическое правительство и… сошло!

Правительство загрузило лопатами две сотни мешков золотым песком, купило в России мавзолей и поставило его в Амбре-Эдеме под названием «Бистро Лэнина-Сталына». Выглядело не хуже «Мак'Дональдса».

— Вперед! Быстро! — закричало коммунистическое правительство.

И сошло с рельсов.

— Вперед! Вперед!.. — говорил Гамилькар. — Что это значит; где он, этот «вперед»? Вперед спереди! Закрой глаза, раскрутись, открой глаза — куда глаза глядят, там и будет «вперед». Пусть все идет как идет.