Повесть о страннике российском - Штильмарк Роберт Александрович. Страница 33

Еще затяжка дымом, еще глоток кофе… Сладостные видения исчезают, Али-Магомет приподнимается на ковре, распрямляет затекшие ноги и хлопает в ладоши:

— Послать гонца к дому грека Зуриди! Сказать ему: мы едем!

…Высокий гость прибыл не верхом, не в карете (даже в Стамбуле они были редкостью!), а восседая на подушках носилок. Они плавно покачивались на плечах рабов-берберийцев. Шестеро атлетов пронесли носилки сквозь распахнутые ворота и опустили наземь перед крыльцом. Здесь гостя встретили хозяева дома, супруги Зуриди.

Выбравшись из носилок, Али-Магомет сперва пожелал осмотреть прилегающую часть сада. Он неторопливо шествовал по дорожкам и внимательно осматривал ряды фруктовых деревьев. О, его собственные сады содержались не так образцово, как этот! Здесь по-настоящему заботились о саде, любили его, там — безрадостно трудились подневольные руки. Али-Магомет похвалил и абрикосовые, и персиковые, и сливовые деревья, долго осматривал на южном склоне виноградник, пощупал руками зреющие кисти и даже заглянул в подвалы.

Наконец, оставив своих телохранителей во дворе, Али-Магомет, сопровождаемый хозяином, проследовал в комнаты. В гостиной, увешанной коврами, Анастасия Зуриди с поклоном поднесла гостю бокал отлично приготовленного шербета. Но Али-Магомет не взял с подноса бокал. Хитро подмигнув хозяину, гость погрозил ему пальцем и заявил, что примет напиток только из рук наследницы дома.

Делать было нечего. Анастасия отправилась в горницу за дочерью.

Притихшая Зоя почувствовала родительскую тревогу еще во время приготовлений к приему забита и сидела теперь в уголке, понурившись над своим девическим рукоделием.

Мать набожно перекрестила дочку, и Зоя, натянув темный платок на самые брови, дрожащими руками взяла поднос. Опустив глаза, она поднесла бокал турецкому гостю.

Но как она ни прятала лицо, как ни был скромен ее наряд, восхищение старого работорговца не имело границ. Шербет он не пил, а слизывал по капельке с краешка бокала, не отводя взгляда от девушки, державшей поднос. Он снял с пальца перстень и тут же отдал отцу девушки в знак особого расположения. А для самой Зои он не поскупился на похвалы, изысканные и цветистые, в лучшем восточном вкусе. Он сравнивал девушку с утренней зарей, благоуханной розой, лунным лучом на воде, назвал ее лилией долины, и розовой жемчужиной его души, и гурией эдема, и сияющим лучом бриллианта.

Наконец, когда иссяк этот фонтан любовного красноречия, Зоя смогла тихонько ускользнуть из гостиной и скрыться в своей горнице. Оставшись наедине с отцом Зои, Али-Магомет тут же категорически заявил, что берет девушку себе в жены и намерен вызвать кади еще на этой неделе, чтобы к следующей пятнице Зоя перешла бы в дом супруга.

Напрасно отец ссылался на юность Зои, на различие вероисповеданий. Турок был непреклонен и уже начал хмуриться.

— Слова твои неразумны, старик! — проговорил он холодно («старик» был на десяток лет моложе самого Али-Магомета). — Греки нередко выдают замуж дочерей и в десять, и в одиннадцать лет, а твоей дочери не меньше двенадцати. Насчет же моей и ее веры — не тревожься! Наш пророк позволил правоверным брать в жены и христианок, и евреек, только к идолопоклонницам запрещено прикасаться магометанину. Вот когда Зоя родит мне детей, то они станут мусульманами, это правда, но таков уж обычай. Ты же должен радоваться чести, тебе оказанной. И помни: тот, кто вздумал бы противиться моей воле, — заранее обречен. Его собственная мать пожалела бы, что не вытравила его из чрева. Предупреди дочь об ожидающем ее счастье и никуда не выпускай со двора до той самой минуты, когда я поведу ее к кади. За ослушание ты ответишь мне головами всей твоей семьи. Теперь прощай, и да пребудет над тобой милость Аллаха!

Мать из-за двери слышала все. И как только носилки с турком уплыли за ворота, верная служанка бегом бросилась к домику священника. Подождав до темноты, семидесятилетний отец Иоанн, кряхтя, отправился в дом Зуриди.

Этого отца Иоанна, старика умного и хитрого, уважали даже турки. Суеверные, невежественные мусульманские женщины, а нередко и их мужья потихоньку обращались к попу Иоанну за лекарствами и советами, а то и прямо просили его: «Помолись, ата, своему богу Иссе, чтобы он умилостивил нашего Аллу!» Среди турецкого населения казы [25] поп Иоанн слыл лекарем и прорицателем, что, кстати, отнюдь не вредило его доходу.

Панайот рассказал старику все, не забыв и про Василия-беглеца. Отец Иоанн ахнул и руками развел:

— Ох, пресвятая богородица, вот уж не было печали! Маловато, знать, было у тебя забот, Панайот, что разом еще две заботушки прибавились!.. Ну, что же, господь не без милости! О рабе божием Василии-беглеце речь пойдет впереди, ему, яко брату нашему во Христе, надо помочь в дорогу снарядиться, но это — дело не больно хитрое. А вот что с твоей Зоюшкой делать — ума не приложу! Плохо дело, сын мой Панайот! Уж если эдакий срамник окаянный затеет добрую девицу в гарем свой, а наложницы утащить — не отсутпится. Еще и жениться обещал, пес проклятый, небось на двадцатой! На чем же ты порешил, Панайот, а?

— Да вот, отец Иоанн, сидим, думаем-гадаем, что делать. Видимо, придется девицу нашу потихоньку из дому спровадить в Силиврию да там тайком с Константином, женихом ее, и обвенчать. О том тебя и просим, отче! Порешили мы с женой так: наша жизнь прожита, пусть хоть молодые порадуются, поживут; да, может, еще пронесет и над нами грозу-то?

— И не помышляйте! Коли своих голов не жаль — о собратьях подумайте. Весь поселок погубите, грех на душу великий примете. Нет, коли ты как христианин не хочешь дочь греху предать, то обвенчать ее придется только с… единым господом нашим.

— В монастырь Зоюшку постричь? Опомнись, отче!

— Сие бесполезно, не пустит ее злодей, из рук у вас вырвет. Нет, бедный Панайот, монастырь — не спасение для Зоиной души! Ведите меня к ней, в светелку, хочу поговорить с вашей дочерью, узнать, тверда ли она духом…

Целый час беседовал старик наедине с девушкой. Воротясь к потрясенным родителям, старый поп сказал им:

— Дочерью вашей, Зоей, можете гордиться. Духом непоколебима, несмотря на юные ее годы! Решение ее твердо — позора избежать. Задумали мы с нею тяжкое испытание ее силам, но иного выхода нет. Благословите дочь на подвиг, как я ее благословил. Коли духовная моя дочь решилась на такое, то я, пастырь смиренный, помогу ей. Душу она в чистоте сохранит, греха мерзкого избежит, и все же будет у нее малая надежда остаться в живых и счастье земное еще познать. На великую опасность идет Зоя!

— Что ты, доченька, задумала? — в ужасе бросилась мать к девушке, но старик осторожно отстранил Анастасию от дочери и попросил обоих родителей пока ни о чем Зою не расспрашивать, никого в тайну не посвящать, а по всем соседям распространить слух, что Зоя тяжело занемогла и слегла. Если кто явится проведать — близко к больной не подпускать, чтобы видели ее только в постели, изможденной и бледной.

— Завтра в обед, — добавил отец Иоанн, — пусть Панайот сходит к срамнику Али-Магомету и расскажет ему, что дочь от волнения слегла. Мол, очень потрясена его величием, оружием и богатством. Все, что он скажет, — мне сразу же передайте. Будем дальше думать, как быть. А Василию-беглецу покамест среди батраков не выделяться, никуда не ходить, делать в доме ту же работу, что все батраки делают. Храни вас бог, дети мои! Вечерняя заря — серебро, утренняя — золото!

В глинобитном здании канцелярии сам начальник занимал две просторные задние комнаты, затененные деревьями маленького садика. В дальней комнате этого присутственного места забит пребывал в служебные часы, восседая на подушке, брошенной посреди ковра. Низкий столик перед ковром служил забиту для раскладывания служебных бумаг. Во второй, ближней к входу комнате, начальник принимал посетителей. Там сидел писец. В остальных комнатах канцелярии всегда толпились заптии, [26] просители, мелкие чиновники; сюда же приводили людей, которых заптии находили почему-либо подозрительными и задерживали на дороге, на пристани или на базаре.