Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение - Штрик-Штрикфельдт Вильфрид Карлович. Страница 20

При наших посещениях лагерей военнопленных мы видели, что настроение было подавленное. Советские генералы, в большинстве, становились просоветскими, вернее, стали думать в отчетливо национально-русских категориях. Во всяком случае, враждебность к немцам росла. Разочарованы и озлоблены были и те офицеры, которые, попав в плен, еще год назад были готовы бороться против коммунистической диктатуры на стороне немцев.

Я не говорю здесь о карьеристах и оппортунистах, которые верно служили советской власти, а теперь шли в лагерную полицию или становились доносчиками. Остальные пленные их презирали.

Среди штаб-офицеров и молодого офицерства многие проявляли интерес к политике и были весьма интеллигентны: ученые, инженеры, учителя, специалисты сельского хозяйства. Солдатская же масса отупела, стала ко всему равнодушной. Лишь когда с солдатами заговаривали на родном языке о жене или детях и о возможности возврата домой, глаза их загорались. Лица, искаженные страданиями, прояснялись.

Власов ездил из лагеря в лагерь и спрашивал, спрашивал, спрашивал. Лишь немногие генералы сами узнавали Власова. Остальным он скромно называл свое имя. Свои разговоры с пленными товарищами он обычно начинал со слов о долге помочь, по добровольному решению, страдающим соотечественникам. При этом он подчеркивал, что это служение народу становится тем более высшим долгом бывших советских штаб-офицеров, что национал-социалисты следят за всем с недоверием и стараются подавить каждое проявление этого осознанного долга. В такой тяжелой обстановке надо помогать друг другу и быть примером. Это были простые и в то же время необычные слова. И они производили впечатление.

Генерал Василий Федорович Малышкин говорил мне, что ему стало стыдно перед Власовым. Ибо – что до сих пор сделали они все, генералы и офицеры, для своих людей в плену? В конце концов, борьба против Сталина и его террористического режима – дело самих русских:

– Почему же мы не подумали об этом раньше?

Малышкин был начальником штаба Дальневосточной армии, или Дальневосточного военного округа. Во время чистки армии в 1937 году он был арестован и подвергся пыткам, но никакой вины доказать ему не смогли. В начале войны, летом 1941 года, из тюрьмы он был отправлен на фронт, получив высокую командную должность. Теперь, в конце 1942 года, просидев почти девять месяцев в плену, он и голодал и, к сожалению, испытал на себе жестокое обращение, перенес, к тому же, дизентерию и тиф. Очень тонкий и весьма одаренный в области искусства, он часто по просьбе товарищей декламировал стихи русских классиков, а особенно охотно и хорошо он читал стихи Есенина.

Генералы Малышкин и Благовещенский пошли на сотрудничество с Власовым, когда он заверил их, что не получает от немцев никаких субсидий. Власов заявил:

– Я – русский, один из миллионов пленных. Я не изменник, что бы Сталин ни говорил о военнопленных. Я люблю свой народ и хочу ему служить. Я могу это делать, только выступая за свободу и благополучие каждого. Пока что я больше ничего не могу. Я могу достичь каких-то успехов в борьбе за улучшение положения в лагерях военнопленных, если я твердо встану на защиту свободы и человеческого достоинства русского человека. Я не немецкий наемник! Многие немецкие офицеры искренне хотят помочь русским людям. Они предложили мне поддержку. Я решился сотрудничать с ними. Будущее покажет, что надо делать дальше.

Это вступление Власова к разговорам с бывшими штаб-офицерами Красной армии отвечало духу нашего соглашения в Виннице, когда он принимал свое окончательное решение. Как меня самого и моих товарищей-офицеров, так и Власова вдохновляла надежда, что право и здравый смысл неизбежно должны, в конце концов, победить. Эта надежда, даже, пожалуй, вера связывала нас. Сильное впечатление производило на меня, как он, не отступая от правды, откровенно признавая все трудности, с которыми ему и его немецким друзьям ежедневно приходилось бороться, всегда находил путь к сердцам своих земляков.

Путь, на который мы вступили, был труден, и только вера в правоту нашей борьбы поддерживала нас.

В те дни 1942 года в «штабе Власова» на Викториаштрассе и вокруг него случались эпизоды, иногда комические, даже гротескные, а иногда и опасные. Таким был, например, эпизод с доставкой в «штаб» Малышкина из лагеря Вульхайде под Берлином.

Как на зло, именно в этот день Отдел ОКВ/ ВПр получил приказ Гитлера (несколько дней назад бежал из плена один французский генерал), грозивший, в случае побегов, самыми строгими (вплоть до расстрела) наказаниями лицам, ответственным за охрану пленных штаб-офицеров. Полковник Мартин ознакомил меня с этим приказом и предложил мне взять конвой для препровождения Малышкина. В моих глазах русский генерал был уже нашим союзником. И я подумал, что вряд ли Малышкин под конвоем почувствовал бы себя союзником.

– Нет, – сказал я, – конвоя не нужно.

– Ну, как знаете, я должен был вас предупредить. Вы несете ответственность.

Полковник Мартин, как всегда, понял меня, и в то же время он должен был подчиняться приказу. Он оставил дело на мое усмотрение, хотя и сам рисковал при этом.

На вокзале Фридрихштрассе Малышкин, одетый в гражданский костюм и не имевший еще никаких документов, вдруг исчез из моих глаз в людской толчее, – я просто потерял его из вида. В панике я бегал взад и вперед по лабиринту незнакомого мне вокзала городской электрички. Нет Малышкина. Наконец я вспомнил старое правило, что нужно вернуться на то место, где видел человека в последний раз. Там он и стоял – на платформе прибывающих поездов! Он сказал мне, улыбаясь:

– Старое правило, также и у блатных.

От Власова он слышал только, что попадет в особый лагерь ОКВ, но местонахождения его не знал; поэтому он решил, подождав некоторое время, добираться, расспрашивая встречных, в Военное министерство на Александерплац.

– Почему именно на Александерплац? – спросил я.

– Мы еще в школе учили, что в Берлине есть Александерплац, в честь Александра I, освободившего немцев от Наполеона, – сказал Малышкин.

Того, что на Александерплац помещалось Главное управление полиции, он не подозревал, как и серьезной опасности для его «охранника» из-за приказа Гитлера.

Выдающейся личностью был также вскоре примкнувший к маленькой группе «конспираторов» на Викториаштрассе генерал-лейтенант Георгий Николаевич Жиленков, которому пришлось, наряду со Власовым, сыграть решающую роль в Русском Освободительном Движении.

Один из безымянных, выживших среди миллионов круглых сирот, так называемых беспризорников (которые после бурь революции и гражданской войны кочевали по широким просторам России и частью были перевоспитаны, а частью массами уничтожены самым жестоким образом), он, подобно многим другим, благодаря врожденному уму и выносливости, выбрался из болота полного социального разложения. Он быстро сделал карьеру и стал комиссаром в Главном политическом управлении Красной армии.

В начале войны он был назначен комиссаром одной из армий, а когда был убит командующий армией, сам принял командование.

Армия была разбита, Жиленков скрылся в массе бежавших красноармейцев, но попал в плен. Потом он вызвался добровольно работать шофером и перевозил боеприпасы и продовольствие в районе между Минском и Смоленском и тем спасся от расстрела по «комиссарскому приказу» Гитлера или от голодной смерти в лагерях.

Благоприятная возможность открылась ему летом 1942 года, когда Треско и Герсдорф решили создать так называемое пробное соединение – русскую бригаду. Жиленков рискнул и открыл им свое комиссарское прошлое, но Треско был человеком, не боявшимся опасной ответственности. (Тогда оба они еще не могли знать, что отдадут свои жизни за те же идеалы свободы и человеческого достоинства в борьбе против диктатуры – по ту и по эту сторону фронта.)

Треско передал Жиленкову и Боярскому командование «пробным соединением» группы армий «Центр», образованным из части, носившей название «Русской национальной народной армии». Бывший до, тех пор ее командиром, любимый и уважаемый солдатами полковник К. Г. Кромиади, должен был сдать командование, как и другие старые эмигранты, – на основании уже упоминавшегося приказа Гитлера.