Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение - Штрик-Штрикфельдт Вильфрид Карлович. Страница 35

Генерал Гелен задал мне вопрос: как будет реагировать Власов?

– Я должен, – сказал я, – переговорить с ним открыто. Это принципиальное и, может быть, окончательное решение, которое выбивает почву из-под соглашения, заключенного между мною и Власовым.

– Фюреру, – заметил Гелен, – Власов не нужен, но нам всем он очень и очень нужен. Скажите ему это.

Власов и его соратники всегда надеялись, что здравый смысл должен когда-то победить. Было роковым для германского народа, что в то время не оказалось рядом с Гитлером никого, кто мог бы ему противостоять.

Я сказал Власову, что все усилия офицеров изменить политический курс в пользу Русской Освободительной Армии окончились провалом. Гитлер отказался следовать предложениям Клюге, Шенкендорфа, Линдеманна и Гелена.

Объяснение с Власовым произошло в присутствии Малышкина и Деллингсхаузена, на активную помощь которого я всегда мог рассчитывать.

Эта новость была самым тяжелым ударом, поразившим Власова с тех пор, как он связал все надежды для своего народа с германской поддержкой. Теперь он знал правду. Власов сказал:

– Я всегда уважал германского офицера, насколько я его знал, – за его рыцарство и товарищество, за его знание дела и за его мужество. Но эти люди отступили перед лицом грубой силы; они пошли на моральное поражение, чтобы избежать физического уничтожения. Я тоже так делал! Здесь то же, что и в нашей стране, – моральные ценности попираются силой. Я вижу, как подходит час разгрома Германии. Тогда поднимутся «унтерменши» и будут мстить. От этого я хотел вас предохранить… Я знаю, что будут разные оценки нашей борьбы. Мы решились на большую игру. Кто однажды уловил зов свободы, никогда уже не сможет забыть его и должен ему следовать, что бы ни ожидало его. Но если ваш «фюрер» думает, что я соглашусь быть игрушкой в его захватнических планах, то он ошибается. Я пойду в лагерь военнопленных, в их нужду, к своим людям, которым я так и не смог помочь.

Власов был потрясен и подавлен. Я попытался ободрить его, передав ему слова Гелена. Больше мне нечего было сказать. Малышкин перевел разговор на декабристов и вспомнил слова одного из них: «Наша вина – в нашем стремлении к свободе». Мне трудно передать атмосферу подавленности, охватившую наш маленький кружок.

Наконец, по предложению Деллингсхаузена, мы решили еще раз всё спокойно обдумать.

Несколько дней спустя мне позвонил генерал, которого я знал лишь по имени. Он спросил меня, нельзя ли устроить, совершенно незаметно, его встречу с Власовым. Как место встречи, он предложил служебный кабинет одного профессора Берлинского университета. Власов дал свое согласие. Мы явились в гражданской одежде, немецкий генерал был в полной форме и при орденах.

Генерал представился и сказал:

– Я думаю, что после всего происшедшего у вас нет больше желания и дальше поддерживать стремя для этого правительства.

Власов резко возразил:

– Я никогда не держал стремени ни для вашего правительства, ни для вашего фюрера. В интересах моего народа и его свободы я работал с немцами, поскольку я был убежден, что немцы тоже хотят свергнуть Сталина. Я пошел тем же путем, что и Черчилль с Рузвельтом, когда они стали союзниками Сталина, или, если хотите, Сталин в своем союзе с Черчиллем и Рузвельтом.

– Точно, – заметил немецкий генерал, – я вас вполне понимаю. И поэтому я прошу вас сейчас не сдаваться.

Власов хотел что-то возразить, но генерал продолжал:

– Не будем говорить о деталях. Я знаю всё. Сегодня я могу только сказать, что не исключено преобразование или смена германского правительства. Не исключен вопрос и о назначении нового Верховного главнокомандующего. Тогда нам понадобится ваше сотрудничество и помощь, генерал Власов. Даты я вам также не могу назвать, но я прошу вас доверять мне, как я сейчас доверяю вам. В начале нашего разговора я не ставил никаких условий, но теперь, при окончании нашей встречи, я прошу сохранить в полной тайне сказанное мною, а также и мое имя. Всё сказанное должно остаться между нами тремя.

Говоря это, он протянул мне руку, как бы скрепляя тем свою уверенность и в моей лояльности. После минутного молчания Власов сказал:

– Я уже отчаялся во всем, но я думаю, что понял вас, генерал, и я буду пытаться работать дальше. Я благодарю вас за доверие!

Весь разговор длился едва ли более двадцати минут.

Порознь вышли мы из помещения. Мы были уже в нашем маленьком «фольксвагене», когда генерал, не оглянувшись, садился в свой «мерседес».

Еще до этой встречи в Берлинском университете Власов разговаривал со своими ближайшими 239 сотрудниками, в том числе с Трухиным и Зыковым, и сообщил им о своем решении вернуться в лагерь военнопленных. Оба, в особенности Зыков, пытались уговорить его отложить свое решение. Зыков сказал:

– Ведь мы русские заговорщики, а не немцы. Нам должно быть безразлично, что о нас думают немцы. Мы верим, что служим народу с чистым сердцем и чистыми руками. Вопреки Сталину, и вопреки Гитлеру Наша вина, как сказал генерал Малышкин, заключается в нашем стремлении к свободе. Если вы теперь выпустите из рук поводья, на наше место придут соглашатели. Это было бы концом борьбы за свободу русского народа. Оставьте иллюзии, Андрей Андреевич! Есть и среди русских нацисты еще большие, чем немецкие национал-социалисты. Они только и ждут вашего ухода, чтоб сесть на ваше место. Они соревнуются между собой в поддакивании немцам. Уже можно слышать, как они сходятся на погромном кличе черносотенцев: «Бей жидов – спасай Россию!» Если эти черносотенцы придут к власти – горе русскому народу! Есть и такие, кто преследует собственные, сомнительные цели. Они не верят в свободу для России, и они продаются немцам. Ни вы, Андрей Андреевич, и никто другой в нашем небольшом кругу заговорщиков этого никогда не сделает!

Всегда скупой на слова Трухин заметил:

– Гитлер показал свое подлинное лицо. Русское Освободительное Движение может теперь рассчитывать только на себя и на немногих немецких друзей, которые останутся с нами. Наше движение будет жить, пусть даже оно принесет плоды уже, может быть, тогда, когда нас не будет.

Тогда Власов попросил несколько дней на размышление. В это время и произошла встреча с немецким генералом в Берлинском университете. Власов решил продолжать борьбу.

Власов в поездках

Короткий выезд Власова в Магдебург дал толчок к проведению и других поездок. О поездке в Магдебург в ОКВ мы сообщили своему начальству, что Власов хотел ознакомиться с условиями жизни и работы немецких промышленных рабочих. Что хозяйственники, после застольных бесед с Власовым, благодарили его за конструктивную критику и за советы и давали распоряжения об улучшении отношения к «остовцам» и питания их, – этого мы в ОКВ не сообщали.

Запланированные теперь поездки должны были дать Власову возможность познакомиться с Германией и одновременно как бы соответствовали желанию фюрера держать его подальше от политической активности. У нас уже лежало много приглашений; среди них самым привлекательным было предложение Эриха-Эдвина Двингера поехать в Вену и в Баварию. Там Власов был бы пока вдалеке от неприятностей.

Итак мы решили ехать в Вену! Я сопровождал Власова в этой поездке.

Проведение программы было возложено на прекрасного человека – областного руководителя крестьянства Майрцедта. Всю поездку он сам возил нас на своем автомобиле.

Мы осмотрели достопримечательности старого имперского города и сделали круговую поездку по его изумительным окрестностям. В одном небольшом замке (Кройценштейне?) нас приветствовал сам любезный владелец замка, старый императорский офицер. В программу входили и венская опера, и бега, и осмотр многих промышленных предприятий. В соборе св. Стефана группа верующих, погруженных в молитву, стояла перед образом Богоматери.

– Я хотел бы снова уметь молиться так, как эти люди, – сказал Власов, выйдя из собора. – Я потерял свою детскую веру, но я чувствую, что есть выше нас Сила и что человек теряет свое духовное «я», если отрывается от нее. И чем больше я думаю об этом, тем яснее мне видится, что этот отрыв от Высшей Силы, от Бога, и есть корень всех зол, которыми больны сегодня и отдельные люди, и народы. У них нет больше ничего, что держало бы их на правильном пути. Только я не могу больше вернуться к простой детской вере и верить в то, что Сила над нами есть наш личный Бог, наш Бог-Отец. Может быть, два хороших русских священника, с которыми я говорил недавно в Берлине, и правы. Они сказали, что без любви к Богу-Отцу вера в Бога или в Высшую силу бесплодна. Немцы вот верят в Провидение, но у них нет любви, и они постепенно обесчеловечиваются. В России смотрят проще: нет ни Бога, ни Провидения. Отдельные люди и все народы зависят от производственных отношений. А вот в часы великой нужды Сталин обратился к патриотизму и даже к Богу, голой силы оказалось недостаточно. Часто я наблюдал у нас в селе, как душевная сила русских женщин светила через нужду и затмевала безбожие вокруг них. Может, то была Божья любовь в них. Да, смочь бы так вот молиться, как те женщины.