Моя жизнь среди индейцев - Шульц Джеймс Виллард. Страница 42

Мы разошлись в разные стороны. Я пошел в свою палатку, где застал Пожирателя Камней, беседовавшего с Нэтаки. Я сразу увидел, что она чем-то взволнована. Как только я рассказал нашему другу о решении совета, она начала:

— Слушай, что мы обнаружили. Его мать, — она указала на Пожирателя Камней, — двоюродная сестра моей матери, моя родственница. Он мне родственник. Как странно, он пришел в нашу палатку как чужой, а мы установили, что он нашей крови, из нашей семьи. И ты говоришь, что мы должны встретиться с кроу, когда созреет ирга. Как я рада, как рада! Как будет рада моя мать увидеть ту, которую мы считали умершей. Мы будем добры к ней. Мы заставим ее забыть все, что она выстрадала.

Я протянул руку, и мы с Пожирателем Камней обменялись рукопожатием.

— Друг и родственник, — сказал я, — я рад этому известию.

И я действительно был рад. Мне очень нравился этот молодой человек, рассказавший нам так бесхитростно и просто о своих страданиях и унижениях среди, можно сказать, совсем чужих людей. Ведь дети от брака между членами разных племен и народов почти всегда считаются родными материнской, а не отцовской родней.

В честь гостей Общество Друзей устроило танцы — танцы племени Носящих Пробор, или сиу; это было великолепное грандиозное зрелище. Чтобы не отстать, кроу решили исполнить один из своих особых танцев, называвшийся, кажется, танец Собачьего Пира. Но как только о нем упомянули, пикуни внезапно утратили к танцам всякий интерес. Не потому, что они не хотели смотреть этот танец; им очень этого хотелось. Все дело было в собаке. Для пикуни собака священное животное, которое нельзя убивать и — пуще всего — употреблять в пищу. Опасаясь гнева богов, никто из пикуни не смел подарить гостям собаку, зная, что ее убьют и съедят. Я разрешил эту проблему, купив собаку у одной старухи, перед которой сделал вид, что мне нужен сторожевой пес, а затем отдал собаку кроу. Это была большая, толстая, очень старая собака, почти беззубая, полуслепая и мохнатая, как волк. Кроу отвели ее вниз в лес у реки; когда я снова увидел собаку, она висела на дереве, очищенная от шерсти и выскобленная; ее белая кожа блестела, как кожа свиньи в мясной. На следующий день им понадобился котел, чтобы варить собаку; никто не решался предоставить им для этого котел. Снова я пришел им на выручку, «одолжил» у Ягоды две пустых пяти-галлоновых банки из-под спирта и пожертвовал их. В этих банках кроу превосходно приготовили собачье мясо.

У этих кроу были, пожалуй, самые красивые из виденных мною военные наряды. Каждое орлиное хвостовое перо в их головных уборах было совершенством, а спускающаяся вниз часть убора свисала до пят и волочилась по земле. Их рубашки и леггинсы были изящно обшиты по краю бахромой из хорька, прядей волос со скальпов и замши и украшены так же, как их пояса и мокасины, вышитыми рисунками из превосходно уложенных игл иглошерста ярких цветов. Дымящиеся банки с собачьим мясом принесли на ровное открытое место между лагерем и рекой и поставили около разведенного здесь перед этим костра. Два кроу забили в барабан; танец начался, огромная толпа собралась в большой круг, чтобы посмотреть на танцы. Никто не хотел подходить близко к банкам с запретной пищей. Насколько я помню спустя столько лет, песня, сопровождавшая танец, была совсем не похожа на песни черноногих, но фигура танца — прыжок вперед на одной ноге, потом на другой, со слегка наклоненным вперед корпусом, — походила на фигуры танца Носящих Пробор. Танцуя, кроу двигались взад и вперед, то направо, то опять налево через небольшие промежутки времени совершая полный круг около костра и банок, с протянутыми руками, как бы благословляя пищу. Обойдя в танце круг, они отдыхали и курили в это время трубки. Затем танец повторялся. Представление длилось около часа, затем участники его отодвинули банки от костра и приготовились насладиться их содержимым. Не прошло и двух минут, как все до единого пикуни покинули площадку. Нескольких женщин стошнило от одной мысли о еде запретной пищи.

Пробыв с нами еще два-три дня, кроу стали готовиться к уходу; им самим и для их вождя надавали много подарков. Они унесли с собой фунтов десять табаку в знак того, что пикуни принимают их шаги к заключению мира, и, кроме того, красивую трубку из черного камня — подарок их главному вождю от Большого Озера. Им дали также много лошадей, хорошие одеяла, кожаные сумки с отборным сушеным мясом и наполненные пеммиканом кожи. Нэтаки велела пригнать свой маленький табун.

— Мои лошади — твои лошади, — сказала она мне, — дай Пожирателю Камней вот эту вороную четырехлетку.

Я исполнил ее требование. Затем она собрала кое-что для его матери: новое одеяло, синее шерстяное платье, разные краски и безделушки, наконец большой запас еды в дорогу. Пожиратель Камней, покидая нас, едва мог вымолвить слово, Наконец ему удалось выговорить:

— Дни, проведенные здесь с вами, были счастливыми днями. Я уезжаю от вас, мои милые щедрые родственники, во скоро я опять встречусь с вами уже вместе с матерью. Она будет плакать от радости, когда услышит то, что вы ей велели передать, и получит эти прекрасные подарки.

И они уехали по долине, через скованную льдом реку, а мы вернулись к своим обычным делам.

ГЛАВА XVIII. НАБЕГ КРОУ

Сильный ветер-чинук в конце февраля очистил реку ото льда. Немного снега, оставшегося в лощинах, скоро растаяло. После этого холодная погода уже не возвращалась, и в марте на речных долинах зазеленела трава.

Жизнь в лагере текла вообще спокойно. Однажды ночью ассинибойны украли сорок лошадей: нагнать их не удалось, хотя большой отряд шел по их следам на восток до самого холма Хэри-Кэп. Наутро после кражи мы обнаружили в центре нашего лагеря их победный знак — длинную стрелу с привязанным к ней большим скальпом, воткнутую в землю. Наши были очень этим огорчены. Фактически это было послание нам от врага примерно следующего содержания: «Мы дарим вам скальп, который мы сорвали с головы члена вашего племени. Мы захватили у вас лошадей. Мы — ассинибойны» (племя можно было опознать по своеобразной отделке стрелы).

«Мы им о себе напомним, как только наступит лето», — говорила наша молодежь. Черноногие редко отправлялись в набеги в холодное время. Наоборот, ассинибойнские военные отряды, по-видимому, предпочитали самые суровые зимние месяцы для совершения экспедиций. Ассинибойны очень трусливый народ и понимали, что они меньше рискуют быть обнаженными и оказаться вынужденными сражаться в такое время, когда враг выходит из дому, только чтобы поохотиться по соседству с лагерем.

Я никогда не забуду другого утра, когда несколько мгновений казалось, что мы все стоим лицом к лицу с ужасной смертью. Накануне вечером в двух или трех милях в сторону от реки было обнаружено огромное стадо бизонов, настолько большое, что говорили, будто долина Кау-Крик и холмы в обе ее стороны, насколько хватал глаз, кажутся черными от этих животных. Вскоре после восхода солнца много охотников, за которыми следом ехали женщины на лошадях тащивших волокуши, отправились, чтобы устроить погоню нa это стадо и добыть мяса.

Приблизительно через час охотники на своих обученных лошадях врезались в стадо и разделили его так, что тысяча голов, или даже больше, бросилась прямо вниз по долине в сторону лагеря. За этой частью стада и направилась погоня, потому что чем ближе к лагерю происходит убой животных, тем легче убрать мясо. Испуганные животные убегали вниз по долине, упорно преследуемые охотниками. Мы, находившиеся в лагере, услышали гром копыт стада и увидели тучу поднятой бизонами пыли еще раньше, чем завидели их самих. Наши палатки стояли на нижнем конце долины, между рекой и крутым, голым, скалистым гребнем к востоку от нее. Все население — мужчины, женщины и дети — выбежало из лагеря, чтобы посмотреть на погоню; такая возможность представляется не каждый день. Право, было гораздо интереснее видеть вблизи такую погоню, чем участвовать в ней. Когда садишься верхом на охотничью лошадь и попадаешь в гущу стада, то видишь только тех бизонов, за которыми гонишься, которых застрелил или пытался застрелить. Нет времени и возможности осознать что-нибудь, кроме этого. Но зритель наблюдающий погоню, видит очень многое. Прежде всего на него производит сильное впечатление мощь громадных, мохнатых своеобразных животных, бешено проносящихся мимо него с громоподобным топотом и треском сталкивающихся рогов, заставляя землю содрогаться, как от землетрясения. А затем он видит охотников с развевающимися по ветру длинными волосами; охотники направляют своих обученных лошадей то туда, то сюда в гуще стада, намечая то жирную корову, то отборного молодого бычка, стреляют из ружей или, перегнувшись, всаживают стрелу глубоко в самые уязвимые места громадного животного; он видит, как прерию, по которой пронеслись бизоны, усеивают убитые животные, как другие, опустив голову, покачиваются, шатаются, в то время как жизнь уходит с потоками крови, струящимися изо рта и ноздрей пока наконец не рухнут на землю, обмякшей безжизненной грудой. Да, это было зрелище! Вот что мы видели в то утро стоя у своих палаток. Никто не выражал возгласами одобрения охотникам, не было ни разговоров, ни смеха. Момент был слишком торжественный. Мы видели разгул смерти; огромные сильные животные, полные неистощимой энергии, внезапно пораженные, превращались в бесчувственные груды мяса, кожи. Как это ни парадоксально, но черноногие почитали бизонов, говорили о них с благоговением, считали магическим или священным то самое животное, которое убивали для еды, шкура которого давала им кров и одежду.