Свисток - Шумахер Тони. Страница 3

Маттеус выглядит мрачным и решительным. Он осознает тяжесть своей ответственности, но она не подавляет его. Он приставлен «сторожевым псом» к Марадоне и должен «выключить» его. Наша игра с аргентинцами, если быть точным, должна стать матчем «десять на десять». И плюс дуэль Маттеус – Марадона.

Стратегия команды до глупого проста. Объявить им мат, обезвредить аргентинцев, этих гениев мяча. Остальное решит наш боевой дух.

Мне жаль Румменигге. Он симпатичен мне, несмотря на глупые замечания в мой адрес и «кельнскую мафию», которая, как ему кажется, всюду его преследует. Бедный «мученик».

Сегодня цвет его лица свеж, как марципановый поросенок. Только у носа глубокие складки. Говорит, что он в порядке. Терпеливо сносил все, чтобы дойти до кондиции. Честь и хвала ему. Но в каком состоянии его голова? Не станет ли его мозг тормозить или, хуже того, блокировать созидательную волю и притуплять чувство гола? Мне знакомы такие последствия травмы. Робость, которая в решающий момент возникает в сознании: а выдержат ли мои травмированные кости и мышцы? Не захрустят ли, не разорвутся? Нужна железная воля в борьбе с собственным телом. Вечная борьба, чтобы отодвинуть границу боли, оттеснить ее до предела возможного. Боль – воображение. Знает ли об этом Карл Хайнц? Я надеюсь. За всех нас.

Мы на пути к стадиону «Ацтека». Я сижу на своем привычном месте в самом конце автобуса справа. Грязноватый свет города проникает через занавеску, которую я задвинул. Воздух Мехико угнетает меня, несмотря на кондиционеры. Мы запаздываем, но все еще болтаемся в стальном потоке городского транспорта. Жара и хаос.

Наушники моего плейера слегка сдавливают голову.

Музыка Петера Маффая помогает замкнуться в себе, забыть про город, жару, тысячеглазую толпу, которую я скорее чувствую, чем вижу через задернутую занавеску. Текст песни подходит к ситуации: «Мне хорошо, лишь когда я наполнен яростью… Ради тех, кто принадлежит к друзьям, я разорвусь на куски… Я дам вам охотно реванш, мне хорошо, лишь когда во мне кипят любовь и ярость».

«Ацтека». Яркие краски. Флаги. Изображения голубя мира на каждом шагу. Ревущая, визжащая, стонущая человеческая масса. «Хлеба и зрелищ». Я – гладиатор? Или зверь? Я никого не люблю на этом стадионе. И вовсе не чувствую себя наполненным яростью. О каком реванше поет он вообще, этот Маффай?

Я только хочу стать чемпионом мира.

«Мне хорошо, лишь когда во мне кипят любовь и ярость», – поет Маффай. Черт возьми. Мои соперники совсем не враги. Я был до сих пор порядочен по отношению к ним. Несколько дней тому назад в Монтеррее я массировал мексиканца Санчеса, когда он кричал от боли, я утешал на краю футбольного поля Негрете после поражения в Мехико. Это был не спектакль, не шоу, не было никакого «расчета», как сообщили о том некоторые циничные писаки.

Разминка нашей команды. Второй тренер – Хорст Кёппель – разогревает меня. Я потею. Пересыхает горло. Газон, как засохший навоз, жесткий, чужой, враждебный. Я наблюдаю за Карл Хайнцем Фёрстером. От него исходит надежная сила. Его спокойная плотная фигура рождает во мне уверенность. Я хотел бы расцеловать его только потому, что он есть. Здесь и сейчас. Солнце, висящее над стадионом, обрушивается на наши головы. Мы не отбрасываем теней. Говорят, это хорошо для телевидения, которое отсюда наводняет футболом целый мир.

1,5 миллиарда смотрят на нас. Жутковато. Лучше об этом не размышлять. Размышления – яд. Парализующий яд.

Национальные гимны.

«Ты лучший вратарь в мире. Ты возьмешь любой мяч. Ты хищный зверь…» – это слова аутогенной тренировки, мой метод концентрироваться. Всегда получалось. До сих пор. Я использую для этого время, когда исполняют гимн соперников. Мои глаза закрыты. Многие думают, что Тони проникся национальным духом, он опьянен патриотическим чувством. Это не так. Я просто переношу себя на миг в другой мир: бесконечный пляж, легкий бриз гуляет между пальмами, я плыву в темно-синей лагуне где-нибудь в Тихом океане. Потом, когда я возвращаюсь из этой «поездки про себя», чувствую облегчение и полную собранность. У меня только одна мысль: «Ты – лучший вратарь. Ты поймаешь летящий мяч. Ты – хищная кошка, а мяч – твоя добыча». Этого достаточно, чтобы быть собранным на 150 процентов. Напряженно и жадно караулить каждый удар. Перед финалом я так все и проделал. Я сказал себе: «Сегодня игра, игра твоей жизни. Ты в отличной форме. Против Мексики: взял одиннадцатиметровый. Против Франции: стоял безупречно, просто здорово». Я парю, я почти на небесах.

Игра начинается. Я мечусь вправо, влево, но нигде нет и следа моей добычи, целых двадцать бесконечных минут. Жажда мяча все сильнее и сильнее. Но ничего нет!

А потом приходит миг фатального свободного удара с фланга, который приводит к первому голу. Один из аргентинцев устанавливает мяч. Моя добыча! Она полетит в моем направлении. «Сейчас ты получишь свою добычу, что бы ни произошло. Мяч будет твоим. Ты вцепишься в него!» Подача. Я бросаюсь вперед. После первого шага я знаю: он моим не будет. Сотые доли секунды длятся вечность.

Последняя надежда: «Быть может, мяч примет на голову кто-нибудь из немцев». Богу не было того угодно. Подставлен аргентинский лоб. Я вижу летящий в ворота мяч, и все во мне кричит.

Быть может, напряжение и концентрация подавили мою способность действовать? Я в отчаянии! Мне нет прощения.

«Я дам вам охотно реванш», – пелось у Петера Маффая. Но возьму ли я реванш? Я мокрый с ног до головы, потерял снова за игру минимум три кило. Но мне холодно, несмотря на жару. Я сказал себе: «Хочу быть лучшим вратарем мира». Это значит, я должен действовать превосходно. Сейчас. В финале. Только однажды должен быть превосходным. В этой игре… Я не могу быть богом, но в ближайшие 65 минут я непременно хочу играть безукоризненно, быть совершенной машиной. Этот проклятый смехотворный козлиный прыжок в пустоту. Где же ты, хищный зверь?

Вратарь не забивает голов. Он не может исправить ошибку подобно нападающему, которому за один забитый мяч прощается сто ударов мимо. Его принцип – все или ничего! Пан или пропал. Я ненавижу себя. Сейчас во мне действительно кипит ярость.

Добыча скачет по полю. Она далеко в стороне, холодная, непредсказуемая, послушная немецким и аргентинским ногам, выматывающая. Маттеус нейтрализовал Марадону, но аргентинцы на каждом шагу. Один из них, Вальдано, свободен, мяч у него. Я бросаюсь со всех ног навстречу и хочу обмануть его, открывая ближний угол. Он разгадывает замысел и точно бьет в дальний. Неуловимая добыча лишь слегка задевает мои колени. Отчаяние наваливается снова.

«Оставайся в воротах», – кричат Фёрстер и Магат.

Румменигге забивает ответный гол корпусом после того, как Бреме подал угловой. 1:2. Чуть позже происходит невероятное: счет равный. Ликование. Наступление немецких нападающих. Мы слишком увлеклись?

«Оставайся в воротах», – сказали друзья.

За пять минут до свистка аргентинец в одиночку выходит на мои ворота. Мне нужно бы выйти вперед. Теперь я делаю это слишком поздно. В наказание достаю из сетки третий мяч. Финальный свисток. Не будет ни дополнительного времени, ни одиннадцатиметровых, которые я мог бы взять, должен был бы взять, чтобы искупить свои ошибки.

«Хороший вратарь – это игрок, который, действуя индивидуально, упрямо выходя за рамки полномочий, которыми он наделен, многократно спасал команду», – так сказал французский философ Жан Поль Сартр. И он прав. Я в этот раз не спас никого и не перешагнул «полномочия, которыми наделен».

Значит, я был плохим вратарем? Подавленность, нет, депрессия – вот подходящее слово для чувства, которое после проигранного финала заполнило все во мне. Кажется, что ты умираешь. Победители, отбушевав, словно забывают о своем изнеможении. Побежденные истощены и разбиты. У Бригеля на глазах слезы. Румменигге бледен как смерть. Нет предела разочарованию немецкой команды. В ликующей толпе побежденные одни. Каждый из одиннадцати сам за себя. Одиннадцатый, вратарь, по природе своей отшельник, чувствует одиночество еще острее других. Он одинок потому, что только победа рождает чувство сплоченности. Я ощущаю себя виноватым.