Маска чародея - Швайцер Дарелл. Страница 15

– Потому что должен быть здесь.

– Страшная это вещь – стать чародеем, – пробормотал он. – Это хуже болезни, хуже самых страшных испытаний. Словно ты открыл дверь в царство ночных кошмаров и больше никогда не сможешь закрыть ее. Ты жадно стремишься к знаниям и все глубже и глубже погружаешься во Тьму. На первых порах еще существуют определенные соблазны, какими представляются абсолютная власть, затем – слава, затем – если ты окончательно губишь себя, – мудрость. Стать чародеем – означает узнать сокровенные тайны мира, тайны богов. Но черная магия сжигает. Она уродует, изменяет – и человек, ставший чародеем, уже никогда не будет таким, как прежде. Все ненавидят его и боятся. У него множество врагов.

– А ты, отец? Разве у тебя было столько врагов?

– Сын, в свое время я убил очень многих, не одну тысячу…

Его признание снова лишило меня дара речи, повергнув в беспомощное состояние. Я смог только пробормотать:

– Но почему?

– Чародей должен овладевать знанием не только для того, чтобы отражать удары врагов, но и чтобы просто выжить. Он постоянно стремится узнавать все новые и новые заклятья тьмы, чтобы увеличить свою власть. Но узнать их можно лишь из книг. Книги тебе просто необходимы. Для того чтобы стать настоящим чародеем, надо убить другого чародея, а потом еще и еще. И каждый раз красть принадлежащее другому чародею, тоже получившему свое могущество благодаря убийству. В мире осталось бы очень немного чародеев, если бы не искушение, привлекающее в их ряды все новых и новых. И таким образом черная магия существует, процветает… и поглощает.

– Но ведь с помощью белой магии, волшебства можно творить добро, отец.

Неожиданно я осекся. Я опустил взгляд на свои руки, которые были отмечены магией, на которых с такой легкостью возникал огонь.

– Черная магия, домен чародеев – это далеко не волшебство, не белая магия. Не стоит их путать. Волшебство проистекает от богов. Волшебники, белые маги, просто являются их инструментами. Волшебство течет через них, как воздух проходит через трубку из тростника. Волшебство исцеляет. Оно приносит удовлетворение. Оно подобно свече во тьме. Черная магия, колдовство, живет внутри чародея. Она напоминает огонь, выжигающий изнутри дотла.

– Я не хочу становиться чародеем, отец. По правде говоря, у меня… другие планы.

В его голосе, как мне показалось, прозвучала невыразимая грусть.

– О возлюбленный мой сын, Секенр, мой единственный сын, ты видел эватимов и был отмечен ими. Теперь всю свою жизнь ты будешь смертельно боятся их прикосновения. Ты разговаривал с Сивиллой и был отмечен ею. Ты путешествовал среди призраков, в обществе трупа по Царству Лешэ, стране снов. Ты выпил воду пророчеств и увидел всю Ташэ, страну смерти. И наконец, ты выжег себе дорогу в этот дом огнем, возникшим на твоих ладонях. Позволь теперь спросить тебя… как это соотносится с профессией каллиграфа!

– Нет, – едва слышно сказал я, всхлипывая. Вся моя решимость куда-то испарилась. Меч выпал из рук, а сам я, соскользнув спиной по двери, безвольно опустился на пол и так и остался сидеть там.

– Нет, – прошептал я. – Я лишь хотел вернуть Хамакину.

– Тогда ты разочаровал меня, сын. Да ты просто глупец, – неожиданно грубо заявил он. – Она не играет никакой роли.

– Но разве она тоже не твой ребенок? Разве ты не любишь ее? Нет, ты никогда не любил ее. Почему? Ты должен ответить мне, отец. Ты просто обязан объяснить мне множество разных вещей.

Он в возбуждении заметался по комнате. Зазвенел металл. Но к двери он так и не подошел и даже не коснулся засова. Потом наступила тишина. Через раскрытую дверь моей комнаты был виден мамин геват, золотая птица, и я упорно, до боли в глазах, всматривался в него, словно в причудливых изломах игрушки надеялся найти ответы на все мучавшие меня вопросы.

Я замерз. Дрожа в ознобе, я энергично растер плечи. Раны, оставленные эватимами на боках и спине, вновь отозвались болью.

Через какое-то время отец вновь заговорил.

– Секенр, как ты думаешь, сколько мне было лет, когда я женился на твоей матери?

– Я… Я…

– Мне было триста сорок девять лет, сынок. К тому времени я уже много лет был чародеем. Охваченный лихорадкой черной магии, я побывал во многих странах, сея повсюду смерть, безжалостно уничтожая врагов, пестуя и лелея свою ненависть к богам, которых, в лучшем случае, считал себе равными. Но у меня случилось просветление. Я вспомнил, кем был прежде, очень давно. Я был… человеком. И я сделал вид, будто вновь стал им. Я женился на твоей матери. Я видел в тебе… все свои надежды на лучшее, себя, каким я был когда-то. В тебе вновь возродился обычный человек. Если бы я уцепился за эту надежду, возможно, и мне удалось бы сохранить в себе хоть что-то человеческое. Но с тобой все вышло по-другому. Я полюбил тебя.

– Но Хамакина…

– Это просто сосуд, резервуар, и ничего больше. Когда я понял, что смерть моя близка, что не в силах больше сдерживать своих врагов, я заронил семя Хамакины в лоно твоей матери, и растил ее лишь для своей конкретной цели, как весьма специфическую плату, меру обмена, сосуд, в котором будет заключен мой дух после смерти. Я привел ее сюда, чтобы в ней хранилась моя смерть. Породившее ее семя было создано в моей лаборатории. Я ввел его твоей матери через трубку, одурманив ее наркотиками. Так что теперь ты видишь, что ее жизнь была порождена не Рекой, не снами Сюрат-Кемада, а мной. Я предложил эту жизнь Всепоглощающему Богу в обмен на свою смерть. Она стала сосудом, резервуаром, в котором заключена моя смерть. Я остался чародеем и могущественным господином в Стране Мертвых, так как в действительности не принадлежу ни к живым, ни к мертвым. Я не раб Сюрат-Кемада, а его союзник. Вот так, сын мой, твоему отцу удалось перехитрить своих врагов и избежать неприятностей. Он один не был полностью поглощен черной магией. Он по-прежнему продолжает существовать. В этом есть своя прелесть, ты должен это признать…

Я поднялся на ноги, уже не испытывая ни малейших колебаний. Я снова взял меч в руки.

– Секенр, – сказал отец, – вот я и рассказал тебе обо всем – ты был прав: я был обязан предоставить тебе объяснения – и ты должен уйти. Спаси себя. Стань таким, каким хотел быть я. Ты хороший мальчик. В твоем возрасте я тоже был хорошим. Я мечтал творить добро. Но я изменился. Если ты сейчас уйдешь, ты можешь остаться таким же…

– Нет, отец. Я тоже слишком изменился.

Тогда он вскрикнул, не он страха, а от отчаяния. Я стоял перед дверью, зажав меч под мышкой, и сводил и разводил руки.

И снова это оказалось таким же простым и естественным, как дыхание.

Языки пламени взметнулись с моей ладони, на сей раз оранжево-красные. Коснувшись двери, они расползлись по ней. Я услышал, как металлический засов с той стороны падает на пол. Дверь распахнулась.

Вначале я не мог сфокусировать взгляд. Перед глазами стояла тьма. Затем появились бледные звезды, потом бесконечная черная равнина с кружащимся в воздухе песком. Я увидел сотни обнаженных мужчин и женщин с изуродованными телами, они свисали с неба на металлических цепях, медленно вращаясь в воздухе, их лица были искажены гримасой ненависти.

Тьма поредела. Звезды погасли. Отцовская комната выглядела так же, как до ее опустошения священниками. Все было на своем месте: там остались и все книги, и бутылки с ворчавшими в них странными созданиями, и кувшины на полках, и карты, и рукописи.

Он лежал на кушетке, одетый в мантию чародея, в которой я видел его в последний раз. Глаза у него были выдраны, а пустые глазницы закрыты золотыми дисками.

Он сел, диски упали ему в ладонь. В пустых глазницах вспыхнул огонь, ослепительно белый, как раскаленный металл.

Он обратился ко мне:

– Я предупреждаю тебя в последний раз, Секенр. В самый последний.

– Если ты так могущественен, отец, где же теперь вся твоя магия? Ты ведь совсем не сопротивлялся мне, во всяком случае, не делал этого по-настоящему. Ты лишь предупреждаешь меня.