Маска чародея - Швайцер Дарелл. Страница 42

Он взял с собой нарядный плащ и фонарь. Он отправился в город в ожидании того, что люди будут восхищаться им. Но никто и не думал этого делать.

И снова он возвратился в клетку. «Я забыл свой трон», – сказал он. Он нес с собой плетеное кресло и садился на него на всех углах, полагая, что выглядит истинным принцем в своем ярком плаще с фонарем в руках.

Люди принимали его за нищего и бросали монетки к его ногам.

«Я забыл свой дворец, – наконец решил он. – Вот в чем дело».

Он стал перетаскивать свой дом и упорно трудился много дней подряд, пока не воссоздал часть своего тронного зала, установив его на повозке, которую тащил сам.

Но по-прежнему никто и не думал преклонять перед ним коленей. Никто не приветствовал его должным образом. Дети попросили его поиграть с ними, но он ответил им на языке духов: «Не могу: Я принц». Они не поняли его и убежали прочь.

Как-то раз женщина предложила ему пищу, если он придет к ней в дом и разделит с ней трапезу. Но он ответил ей на языке духов: «Принц должен вкушать пищу в собственном дворце». Так он и сидел в своем плетеном тронном зале, а она – у себя дома, грустно качая головой. Она поела и отнесла ему все, что осталось.

Наконец к нему пришел мудрец и сказал на языке духов, которым владел свободно: «Глупый мальчишка, ведь ты по-прежнему остаешься узником, так как повсюду таскаешь за собой свою клетку. Выйди из нее и освободись».

Мальчик лишь печально склонил голову: «Я не могу. Она стала частью меня. Прутья растут из меня, как иглы из спины дикобраза».

Так оно и было, так как за время долгого пути, после многих дождей, плетеная клетка ожила и стала расти вновь, привязав руки мальчика к ручкам, за которые он тащил повозку. Узник и его тюрьма стали единым целым.

– Ну и что это за вздор? – заявил мой потный клиент. – Если бы я хотел выслушать глупейшую историю, я бы отправился на базар.

Я сложил зеркала у себя на коленях.

– Ты понял мое предсказание?

Он сплюнул на пол.

– Нет. А ты сам? – Он вышел, не сказав ни слова, и громко протопал по лестнице.

После него остался всего один клиент – древняя старуха, которая, вместо того, чтобы сесть, оперлась на палку и спросила:

– Твои глаза, дитя… Что у тебя с глазами?

– Что вы хотите сказать?

Она воскликнула:

– В них огонь! Ты горишь изнутри!

Я взял зеркало, чтобы посмотреть на собственное отражение, но вначале увидел лишь мерцающий свет лампы. Затем появились два горящих пятна, и действительно, это были глаза. В зеркале отразилось лицо, лицо моего отца. Он шел ко мне по крутому склону, шел с трудом, но полный решимости, шаг за шагом.

Наши взгляды встретились. Я закричал и бросил зеркало на пол. Неку подбежала ко мне, я прижался к ней. После этого я помню лишь, что старуха закричала, Неку позвала Тику, и они втроем пытались успокоить меня. Затем старуха ушла, а Неку с Тикой уложили меня в постель.

В ту ночь я видел во сне, как отец поднимается ко мне шаг за шагом и становится рядом с моей кроватью, источая запах смерти. На нем была искореженная серебряная маска, которую он оставил на столе в обмен на зеркальный складень.

– Сын, – сказал он мне, – для мертвых не существует времени, так что нельзя отсрочить встречу с ними. Для них что миг, что столетие – и один-единственный шаг, и вся длина Великой Реки. Это справедливо как для мертвых, так и для чародеев.

Глава 9

ГОРОД-В-ДЕЛЬТЕ

Я проснулся в кромешной тьме от удушья. Я решил, что умираю. Сон и не думал кончаться, и мне по-прежнему виделось, что отец стоит на коленях у меня на груди, обхватив мое горло своими громадными ручищами, и душит меня. Он низко склонился надо мной, и я чувствовал его дыхание, полное тлена, а он качался взад-вперед и тихо напевал:

– Я с тобой, сынок, навеки, навеки…

– Нет! Ты не можешь…

Я скатился на пол, задыхаясь и не в силах закричать, легкие мои горели, я задел стол, опрокинув его. Раздался металлический звон. Я покатился, пытаясь подняться, но снова упал – простыня обвила меня, словно саван. Почему-то мне не удавалось освободить ноги, и я пополз по комнате на руках, безуспешно пытаясь встать, и ухватился за створку окна. По счастью ставни не были заперты. Я просунул между ними голову и свесился наружу, с силой вцепившись в подоконник, и жадно вдыхал прохладный утренний воздух.

Внизу во дворе женщина негромко напевала себе нос, доставая воду из колодца. Моим первым порывом было сползти обратно в комнату, чтобы она меня не увидела; однако она уже заметила меня, но лишь улыбнулась и кивнула, продолжая петь и заниматься своим делом.

Когда она ушла, я скатился на оконный карниз и лежал там, глядя в бесконечное серо-синее небо, какое бывает только на рассвете. Совсем рядом со мной под карнизом суетились голуби, негромко воркуя. Где-то поблизости плакал ребенок. Кто-то что-то кричал. За квартал от гостиницы уличный торговец затянул свою песню. Я не мог разобрать ни слова, но тон и мотив нельзя было спутать ни с чем.

Таково было многоголосие утреннего Тадистафона – город просыпался, готовясь к дневной суете.

Должно быть, я пролежал там, опасно свесившись с края карниза, не меньше получаса, так как небо просветлело. Когда я наконец решил двинуться с места и сполз в комнату, там уже было достаточно светло, чтобы я убедился, что в комнате никого нет и что столик у кровати перевернут. Несколько мгновений я обалдело сидел под окном на полу, а затем выпутался из простыни и пополз по полу.

Рядом с опрокинутым столиком я обнаружил то, что и ожидал – отцовскую серебряную маску. Зеркальный складень исчез.

В воздухе по-прежнему стоял запах ила и разложения, но теперь я, по крайней мере, мог свободно дышать. Я подобрал с пола маску и положил к себе на колени, заглянув в пустые глазницы. Мне даже кажется, я ждал, что она заговорит со мной своим собственным голосом, а не голосом того, кто когда-то носил ее, и пообещает, что мне удастся убедить отца оставить меня в покое раз и навсегда. Об этом я мечтал сильнее всего. Как же мне хотелось стать кем-то другим или иметь совсем других родителей.

Второпях, стараясь успеть до того, как встанут слуги, я надел туфли, долго боролся с незнакомыми шнурками, стараясь завязать их как следует, и тихо соскользнул по лестнице с маской под мышкой.

Внизу в гостиной я столкнулся со служанкой – она вытирала пыль со столов. Девушка подняла глаза, но тут же поспешила их опустить.

На улице едва солнце тронуло маску, как она засветилась. Я поднял ее перед собой на расстояние вытянутой руки и поднес к лицу, но надеть не отважился. Вместо этого я побежал по лабиринту улиц, позволив свету маски вести меня. Там, где маска сияла ярче, я поворачивал, если же она тускнела, возвращался – да, конечно, это была игра света и теней, но одновременно и знаки свыше указывали мне дорогу.

Я очутился на громадной площади, которую видел накануне ночью. Теперь она была пуста, лишь несколько торговцев разбили на ней свои палатки, ватага оборванных детишек носилась от одной кучи мусора к другой, как стайка скворцов, трое или четверо пьяниц спали на скамейках, а один-единственный солдат неторопливо прохаживался перед городскими воротами, положив пику на плечо, как удочку. В центре площади возвышался грандиозный фонтан – каменный колосс, одетый в каменные листья, стоял по колено в воде и держал в руках две каменные рыбы – из их раскрытых ртов били струи воды.

Со скрещенными на груди руками, прижав к себе маску, я медленно прошел по краю площади, поначалу вздрагивая, когда эхо доносило до меня звук моих шаркающих шагов. Я направился к дальнему храму, посвященному Бель-Кемаду, Богу Смирения, который дарует прощение, приносит мир и зимние дожди. На ступенях храма отдыхали громадные стаи птиц, посланцев бога. Я осторожно прошел между ними, стараясь не вспугнуть их. Они тихо расходились в стороны, но не взлетали.