Розанн. Смеющийся полицейский (сб.) - Шеваль Май. Страница 36

— Ассистент Стенстрём? Конечно, припоминаю. Очень симпатичный. Я попрошу вас передать ему привет от меня.

— Он мертв.

— Мертв? Не понимаю. Такой молодой человек… Как это случилось?

— Вот об этом-то я и хотел бы поговорить с вами.

Колльберг вкратце объяснил, что ему нужно.

— Я прослушал все, что было записано на пленку, — сказал он в конце. — Однако догадываюсь, что он не всегда включал магнитофон, например, во время еды или когда вы пили кофе.

— Верно.

— Но ведь вы и тогда разговаривали друг с другом.

— Конечно. Так часто бывало.

— О чем вы разговаривали?

— Так, обо всем.

— А может быть, какая-то тема особенно заинтересовала Стенстрёма?

Биргерсон задумался и покачал головой.

— Мы в основном просто болтали. О том, о сем. Какая-то особенная тема? Что бы это могло быть?

— Именно это я и хотел бы знать.

Колльберг вынул из кармана блокнот, который обнаружил в квартире Осы, и показал его Биргерсону.

— Вам это о чем-нибудь говорит? Почему он написал «Моррис»?

Лицо собеседника просветлело.

— Мы, по-видимому, разговаривали об автомобилях. У меня был «моррис» восьмой модели, такой большой, ну, вы, наверное, знаете. Очевидно, как-то при случае я упомянул об этом.

— Ага, вот как. Если вы что-нибудь вспомните, позвоните мне. В любое время.

— Мой «моррис» был старенький и выглядел не очень представительно, зато как ездил. Моя… жена стыдилась его. Говорила, что это развалина, а у других новые автомобили…

Он заморгал и умолк.

Колльберг быстро закончил разговор. Когда надзиратель вывел убийцу, в комнату вошел молодой врач в белом халате.

— Ну, и какого вы мнения о Биргерсоне? — спросил он.

— Он производит приятное впечатление.

— Да, — сказал врач. — Он в полном порядке. Единственное, что ему нужно было сделать, так это избавиться от стервы, на которой он женился.

Колльберг внимательно посмотрел на врача, спрятал свои записи и вышел.

В субботу вечером — было уже половина двенадцатого — Гюнвальд Ларссон едва не замерз, хотя на нем было самое теплое пальто, меховая шапка, лыжные брюки и зимние ботинки. Он стоял в подъезде дома номер 53 на Тегнергатан так тихо и неподвижно, как умеет стоять только полицейский. Стоял он здесь не случайно, и его нелегко было бы заметить в темноте. Торчал он здесь вот уже четыре часа, причем это был не первый вечер, а десятый или одиннадцатый.

Он намеревался поехать домой, когда погаснет свет в окнах, за которыми он наблюдал. Без четверти двенадцать у подъезда дома на противоположной стороне улицы остановился серый «мерседес» с иностранными номерами. Из него вышел какой-то мужчина, он открыл багажник и вынул оттуда чемодан. Потом пересек тротуар и открыл входную дверь. Через две минуты за опущенными шторами в двух окнах первого этажа зажегся свет.

Гюнвальд Ларссон широким быстрым шагом перешел улицу. Нужный ключ он подобрал еще две недели назад. Войдя в дом, он снял пальто и, старательно сложив его, повесил на поручень мраморной лестницы, а меховую шапку положил на пальто сверху. Потом он расстегнул пиджак и положил руку на пистолет, висящий на поясе.

Он давно знал, что дверь открывается внутрь. Секунд пять он глядел на дверь и думал: «Если я выломаю дверь и войду без всякого законного основания, это будет служебное преступление и меня, вероятно, понизят или даже уволят».

Потом он одним ударом ноги выломал дверь. Туре Асарсон и мужчина, который приехал в автомобиле с заграничными номерами, стояли с двух сторон письменного стола. Как ни банально это выражение, но стояли они, словно пораженные громом. Открытый чемодан лежал между ними.

Гюнвальд Ларссон, держа их под дулом пистолета, одновременно закончил мысль, начатую на лестничной площадке: «Ну и пусть, я всегда смогу снова уйти на флот». Он поднял трубку и набрал номер 90000. Сделал он это левой рукой, не опуская оружия. Он ничего не говорил. Те двое тоже молчали. Говорить здесь было нечего.

В чемодане находилось двести пятьдесят тысяч таблеток с надписью «Риталин». На черном рынке наркотиков содержимое чемодана стоило около одного миллиона шведских крон.

Гюнвальд Ларссон вернулся в свою квартиру в Булморе около трех часов утра в воскресенье. Он был холост и жил один. Двадцать минут он, как обычно, провел в ванной перед тем, как надеть пижаму и отправиться в постель. Он открыл книгу, которую читал уже в течение ряда дней, но через несколько минут прервал чтение и протянул руку к телефону.

У Гюнвальда Ларссона было правило не думать о работе, когда он находился дома; он не мог вспомнить также, чтобы когда-нибудь звонил по служебным делам после того, как лег в постель.

После второго сигнала он услышал голос Мартина Бека.

— Привет. Ты уже знаешь об Асарсоне?

— Да.

— Мне тут только что кое-что пришло в голову.

— Что?

— Что, возможно, наши рассуждения были ошибочными. Стенстрём, конечно, же следил за Гёстой Асарсоном. А тот, кто стрелял, убил сразу двух зайцев. Асарсона и того, кто за ним следил.

— Да, — сказал Мартин Бек. — В том, что ты говоришь, возможно, что-то есть.

Гюнвальд Ларссон ошибался. Однако он направил расследование по верному пути.

XXIV

Вот уже три вечера подряд Ульф Нордин бродил по Стокгольму в своей охотничьей шляпе и шерстяном плаще и пытался завязать контакты с преступным миром. Он посещал кафе, кондитерские, рестораны и дансинги, где, как показала Белокурая Малин, бывал Ёранссон.

Иногда он ездил в автомобиле. В пятницу вечером он сидел в автомобиле и разглядывал Мариаторгет, причем не наблюдал ничего интересного за исключением двух мужчин, которые тоже сидели в автомобиле и что-то высматривали. Он не знал их, но догадывался, что это патруль, переодетый в штатское, или кто-то из отдела по борьбе с наркотиками.

Эти походы не прибавили ему знаний о человеке, которого звали Нильс Эрик Ёранссон. В дневное время ему все же удалось дополнить информацию Белокурой Малин. Он проверил данные по церковным книгам, в бюро трудоустройства моряков и у бывшей жены Ёранссона, которая жила в Буросе и утверждала, что почти не помнит своего бывшего мужа. Она не видела его вот уже двадцать лет.

В субботу утром Нордин доложил Мартину Беку о своих ничтожных результатах. Потом он начал писать длинное грустное письмо своей жене в Сундсвалл. При этом он время от времени виновато поглядывал на Рённа и Колльберга, которые громко стучали на пишущих машинках. Он еще не закончил письмо, когда в кабинет вошел Мартин Бек.

— Какой идиот отправил тебя в город? — спросил он.

Нордин торопливо прикрыл письмо копией рапорта, так как только что написал: «У Мартина Бека с каждым днем появляются новые странные причуды, а вид становится все более и более кислым».

Колльберг выдернул лист бумаги из каретки и сказал:

— Ты сам.

— Что? Я?

— Ну да. В среду, когда здесь была Белокурая Малин.

Мартин Бек недоверчиво посмотрел на Колльберга.

— Странно, — сказал он, — Я этого не помню. Однако в любом случае бессмысленно отправлять с таким заданием норландца, который с трудом находит Стуреплан.

Нордин сидел с обиженной миной, но в глубине души был согласен с Мартином Беком.

— Рённ, — сказал Мартин Бек, — выясни, где бывал Ёранссон, с кем дружил, чем занимался. И попытайся найти того Бьёрка, у которого он жил.

— Хорошо, — сказал Рённ.

Он был занят составлением списка всех возможных значений последних слов Шверина. Начал он с «день… рукой». А последняя версия выглядела: «один.. рак… ай».

Каждый был занят своим участком работы.

В понедельник Мартин Бек встал в половине седьмого после почти бессонной ночи. Он плохо себя чувствовал, а от шоколада, который он выпил на кухне за компанию с дочкой, лучше ему не стало. Остальные члены семьи еще не появились. У жены к утру был особенно крепкий сон, а сын, вероятно, унаследовал эту черту от нее, потому что ему всегда было трудно просыпаться по утрам. Только Ингрид вставала в половине седьмого, и без четверти восемь дверь за ней уже закрывалась. Всегда. Инга считала, что по ней можно проверять часы.