Босиком по горячим углям - Щелоков Александр Александрович. Страница 2

— Спасибо за моральную поддержку, — невесело усмехнулся Бакалов, — Но ты лучше скажи, как станешь чувствовать себя, если известный тебе Собир Караханов вдруг станет президентом республики?

— Не станет. Он пока на свободе только потому, что до сих пор не попался. По нему давно тюрьма плачет. За него ни один человек в здравом уме голосовать не будет.

— Насчет здравого ума ты точно заметил. Помнишь свалку в Ташхоне, которую потом в прессе назвали «незначительным межнациональным конфликтом»? Ну, так куда тогда подевался у людей здравый ум? И кто стоял за всем этим бардаком? Кто все организовал и подтолкнул?

— Насколько я знаю, — неуверенно пожал плечами Иргашев, — это осталось невыясненным.

— Вот видишь! А за всем стоял Караханов. Знаешь, как его зовут соратники?

— Хотите сказать — собутыльники?

— И эти тоже. Они именуют его Эмиром. Да, это он организовал погром в Ташхоне, хотя ты прав: ни следствие, ни партийное расследование к такому выводу не пришло. Ты знаешь, во сколько оценивается Эмир по нашим данным? В пять-шесть миллионов!

— И все равно ему в президенты не выскочить.

— Он уже выскочил в областной Совет. Это ему обошлось в полмиллиона. Причем, Таштемир, примерно половину в фонд Эмира внес вор в законе — Ургпмчак. Деньги были переданы Караханову из рук в руки при надежных свидетелях.

— Республика — не область.

— Верно. Потому и затраты потребуются миллионов в двадцать. Кого-то подпоить, кого-то испугать, а то и убрать с доски, если станет дергаться. Сколько случаев избиения по выборным мотивам зарегистрировано в области? То-то. Теперь экстраполируй на республику. Избиратель приходит к урне сам по себе и имеет один-единственный голос. А те, о ком я говорю, мощно организованы. Это не коммунисты, которые перепугались и боятся поднять голову. Потом, Караханов умнее всех этих Лигачевых и Полозковых. Он сам не полезет в президенты. Деньги умеют двигать руками наемников. Возьми такую фигуру, как профессор Саидходжаев. Восходящая наша звезда. Доктор марксистской философии, исламский богослов, тридцать лет был коммунистом, а теперь — беспартийный. Чем не доморощенный Ельцин!

— Он что, тоже с ними?

Бакалов помрачнел и угрюмо сверкнул глазами.

— Будет время, ты просмотришь материалы и откроешь рот. Там такие фигуры, брат, на которые до сих пор мы смотрим снизу вверх и придерживаем фуражки, чтобы не свалились.

— Одного не пойму, Николай Александрович, зачем вам искать исполнителя? Вы бы сами это дело…

— Мне, Таштемир, из этого здания уже не выбраться. За мной постоянно следят. Если быть точнее, я на мушке. Был бы моложе — ушел бы, но у меня семья, Таштемир. Пятеро детей. Ты знаешь, я азиат, как и ты. Своих мне удалось отправить в Россию, но, если скроюсь, их достанут без труда.

— Почему же они с вами не расправились сразу?

— Потому что, во-первых, я не лыком шит. Во-вторых, мне дали срок. Сегодня до пяти вечера я должен позвонить Эмиру и сказать «да». Это означает, что они получают все документы следствия, все материалы, а я — сто тысяч и сижу в говне по уши без возможности отмыться.

— Скажите «да», и черт с ними!

— Ты думаешь, сто тысяч — гарантия, что меня не пристукнут? Они это сделают при первой возможности. Через неделю, через две…

— Николай Александрович, скажите честно, почему вы решили обратиться именно ко мне? Мы работали рядом, но тепла между нами не было. Я не приучен лезть на глаза начальству, а вы были моим начальником. У меня случались проколы, мне от вас попадало. Говорю это не в упрек, это все нормально… И вот вдруг вы обращаетесь ко мне.

— Значит, честно? Тогда начну с главного. Ты самая незаметная фигура в этой ситуации. Близким ко мне тебя никогда не считали. В то же время ты не замазан взятками. Значит, предельно честный человек… Если скажешь «да», я уверен — сделаешь.

— Признаюсь, все это странно звучит, — пожал плечами Таштемир.

— Нисколько. Все сводится к двум аргументам. Тебе можно доверить дело. Это раз. — Бакалов загнул большой палец. — То, что ты не на виду, дает возможность тихо уйти и довести дело до ума. — Он загнул все остальные пальцы и сжал ладонь в кулак. — Это два.

— Аргументы не безупречные, но кулак убеждает.

— Я именно на него и рассчитывал, — сказал Бакалов и грустно улыбнулся.

— Только пойми, Тагатемир, я не собираюсь делать из тебя слепое орудие своих заблуждений или амбиций. У тебя остается выбор. Решай сам — стать тебе курьером или тихо отойти в сторону. Сейчас не то время, когда ты должен подчиниться мне, бросить копыто под козырек и выполнять, что приказано.

— Вы сомневаетесь во мне, Николай Александрович?

— В себе, дорогой. Прежде всего, в себе. Потому имею право сохранить свободу решения для тебя.

— Вы знаете, что я отвечу.

— Ты действуешь по инерции. Пойми, если скажешь «да», то отступать будет поздно.

— Считаете, это опасно?

— И да и нет. Для меня однозначно — да. Для тебя — нет. Ты — почтальон. Человек при пакете. Напрямую тебя не возьмут. Косвенно надавить у них нет возможности. Семьи не имеешь. Значит, с этой стороны неуязвим. До Москвы — самолетом, назад, как говорят, на коне… А я для них представляю постоянную опасность. Ты помнишь, что произошло с Алимжаном Тураевым? Помнишь, но сам не видел. Это твое счастье. Ты был в отпуске. А я приехал к месту происшествия первым. Его сбил самосвал… Он был моим товарищем. Он первым вышел на след организации, начал копать и на чем-то прокололся. Правда, они не знали, кто за ним стоит. Тем более что милиция официально дела не вела. Больше того, сделали намек всем, кто мог быть в курсе его дел, чтобы не высовывались. И заметь, Таштемир, никто сверху от нас не потребовал — кровь из носа, но найдите виновных! Все ограничилось административным расследованием. Тураев, мол, был пьян, сам виноват и всякая такая чепуха. Я довел его расследование до конца, Таштемир. У меня теперь документы и материалы. Сто метров звуко-видеопленки. Нет одного — сил и возможности доставить все это в Москву.

— Один вопрос, Николай Александрович. Это точно криминальная организация? Или все в рамках закона?

— Правильный вопрос, Таштемир. Говорят, каждый из нас способен спросить академика о таком, чего он не знает.

— Я понял. Только это формулируют проще: один дурак своими вопросами может поставить в тупик всех умников сразу.

— Ты огрубляешь, но смысл уловил. Твой вопрос не имеет однозначного ответа. Пока. Завтра такой ответ будет.

— Не понял, Николай Александрович.

— Идет война, Таштемир, а у нее свои законы. Поэтому выбрось из головы, что мы с тобой представители государства, слуги правопорядка. Такое нынче горбачевское время, что государство раздрызгано правителями, а законы стали никчемными бумажками. Сегодня все решает сила. А она у тех, у кого много денег. И эти деньги восстали против системы, которая делала чиновников никем, как только их выталкивали из руководящих кресел. Теперь они хотят всегда и везде сохранять свой вес и место, потому как туго набили свои кошельки. И вот за это право идет борьба.

Таштемир поставил пиалу на стол.

— Тогда я говорю «да», Николай Александрович. Я эту сволочь ненавижу.

— Что я могу ответить? Выбор ты сделал сам. Теперь имей в виду, что на тебя окажут моральное давление. На жесткие меры они вряд ли решатся. За тобой родичи, клан. Много друзей. Обойтись с тобой жестоко — для них опасно. А вот грязи на тебя вылить они сумеют.

— Но вы-то со мной?

— Ненадолго. Они мою судьбу уже предрешили. Для меня сейчас главное — продержаться как можно дольше. Надо отвести от тебя подозрения и дать возможность уйти подальше.

— Я думаю, вы драматизируете ситуацию, Николай Александрович. Увидите, я обернусь в два счета. Побываю в Москве, и мы посмеемся еще над вашими страхами. Брать банду в кишлаке Абхора было куда опаснее для нас обоих.

— Твоими бы устами да мед пить.

— Неужели все так плохо? — Впервые за время этого разговора холодок опасности коснулся сердца Иргашева, заставив его биться чаще. — Что они могут вам сделать?