Генеральские игры - Щелоков Александр Александрович. Страница 34

— Может быть, и без них. Ты не испугаешься?

— Красота — страшная сила, но пугаются её одни дураки…

Городская квартира Руфины оказалась на удивление скромной. В кирпичном доме новой постройки она занимала всего один подъезд — пять комнат с двумя выходами на лестничную клетку четвертого этажа. Обе двери стальные, обтянутые пластиком. Одна — темно-синим, другая — темно-вишневым. На левой виднелся белый эмалированный ромбик с номером. На правой номера не было. Ничто не свидетельствовало о том, что оба входа ведут в одну квартиру.

Внутри помещение поражало отделкой, дорогой и элегантной. Здесь явно трудились мастера высокого класса, которые не брали социалистических обязательств сдать объект к общенародному празднику, а делали все с расчетом на качество.

— Шикарно. — Шоркин оценил увиденное самым высоким баллом. — Как в лучших домах Лондона. — Он сделал ударение на последнем «о» последнего слова.

Руфина изящество комплимента не оценила.

— Не остри, это тебе не идет. Лучше иди помой руки.

Ванную комнату Шоркин нашел не сразу. В поисках её пришлось пройти по коридору в конец квартиры, пока он не оказался возле нужной двери. Некоторые затруднения он испытал с краном умывальника. Блестевшее золотом устройство такого рода Шоркину ещё никогда видеть не приходилось. Он несколько минут простоял у раковины, разглядывая кран, угадывая, как пустить воду и превратить её из крутого кипятка в нормальную, комнатную. Добившись успеха, остался собой доволен. Устройство было простым, но додуматься, как им пользоваться, мог далеко не каждый. Вспомнились слова из старого советского фильма: «Ишь чего для себя напридумляла, буржуазия!» Он улыбнулся.

Ополаскивая руки, Шоркин прикидывал, как удобнее сделать хозяйке ручкой, пока их отношения не зашли дальше определенной черты, и при этом не уронить мужского достоинства. Судя по всему, Руфина его намеренно провоцировала на активные действия. И в принципе он сам был бы не прочь оказать внимание её прелестям, однако беспокоил вопрос: зачем это делается? Практика давно научила Шоркина остерегаться всего, в чем сразу было трудно разобраться.

Когда он вошел в гостиную, там уже приятно пахло свежеприготовленным кофе, а в уме уже сложилась удобная с его точки зрения фраза. Однако обстоятельства не позволили произнести её до конца.

— Мы выпьем? — спросила Руфина и, не ожидая ответа, наполнила два пузатеньких бокала коньяком.

— Я… — Шоркин начал заранее заготовленное оправдание, но хозяйка его прервала.

— Не надо, господин подполковник. Я знаю, что вы собираетесь сказать. Можете уходить, я вас не задержу.

В этом неожиданном переходе на «вы» она выразила холодное презрение. Шоркин почувствовал, что его заподозрили в трусости. Ничего не поделаешь, благоразумие и боязнь разделены едва заметной границей, не всегда видимой чужому взгляду.

— Тоже мне, бабка-угадка. С чего это ты?

Шоркин прошел к дивану и сел рядом с хозяйкой.

— Не надо. — Она посмотрела ему в глаза. — Ты испугался. Теперь выкручиваешься.

— Чего же я испугался?

Ему было неприятно, что она угадала его состояние.

— Того, что я не хочу лицемерить.

— Поясни, не понял.

Она подняла бокал, протянула руку в его сторону.

— Чин-чин.

Мелодично звякнул хрусталь.

Они выпили.

— И все же, — не отступал Шоркин, — объясни.

— Если бы я изображала перед тобой невинную целомудренность, ты бы распушил хвост павлином. Обычно вас, кобелей, распаляет сопротивление, и вы любыми средствами добиваетесь женщины. Это считается нормальным. Стоило поменять стереотипы, и ты собрался дать задний ход.

— Зачем же их было менять?

— Я не привыкла считать себя вещью, которую можно взять, поиметь, потом отбросить. Ты это почувствовал и испугался.

— Я?! — Шоркин подвинулся к Руфине, полуобнял её и притянул к себе. — Налить еще?

— Для храбрости? — Она глядела на него глазами, в которых искрился смех.

Шоркин встал, потянул её за руки и заставил встать с дивана.

— Сними платье, — предложил он полушепотом, приблизившись к ней вплотную.

— Есть вещи, которые женщина не должна делать сама…

— Какие, к примеру?

— Раздевать её должен любовник.

— Я уже назначен на эту должность?

— Это не должность. Это почетное право.

Руфина приподнялась на цыпочки, запрокинула голову, закрыла глаза и подставила ему губы для поцелуя. Он обнял её за талию, притянул к себе.

— Не пожалеешь?

— Ты опять испугался?

Медленными движениями пальцев, нащупывая пуговички, он стал расстегивать блузку. Потом распахнул полы и скользнул ладонями внутрь. Одновременно стал опускать её на диван.

— Не здесь, — сказала она упрямо.

— Почему?

Он не мог понять причину её внезапного сопротивления.

— Тебе хочется экзотики? Тогда спустимся во двор и сядем в машину.

— Прости, я не собирался тебя обидеть.

Она снова прижалась к нему, теплая, мягкая.

— Пошли в спальню.

Ее голос выдавал внутреннее напряжение. Спальня была просторной, светлой, со стенами, оклеенными обоями нежных розовых цветов с муаровыми блестящими разводами. Ковер, устилавший пол от стены до стены, гармонировал с цветом стен. Кровать, огромная, широкая, с высоким изголовьем, явно предназначалась не для банального сна, а для любовных ристалищ. Потолок — и это поразило Шоркина больше всего — был выложен зеркалами. Они населяли комнату множеством одинаковых беззвучно двигавшихся фигур.

Первая схватка жаждавших близости тел чаще всего сумбурна и быстротечна. Так натерпевшийся, истомившийся без воды человек, припав к ключевому источнику, первые глотки делает с жадностью, не ощущая ни облегчения жажды, ни истинной сладости влаги. И только напившись, он может наслаждаться водой, вкушать её прелести…

Аллигатор, а в уголовном просторечии кадровый преступник, Арсений Шуба всегда был оптимистом: и когда тянул первый срок, дрожа на морозе в сером ватничке на рыбьем меху в карьере «нерудных материалов», и когда в неимоверный зной дробил камень в щебенку для железных дорог — утирал соплящийся нос рукавом и говорил уверенно: «Ништо, будет и на моей улице праздник». Словно в воду глядел: на его улицу праздник пришел. И не просто праздник — фестиваль в несколько лет длиной.