Генеральские игры - Щелоков Александр Александрович. Страница 47
— Знаешь, что мне в тебе нравится? Отсутствие стремления лизнуть. Другой бы в панику впал, а тебе…
— Не все так просто. Вот думаю, зачем нужно поднимать кавказский шухер. Что за этим стоит?
Комков достал из сейфа бутылку водки, разлил, подвинул Капитану.
— Выпей. И не мучай себя вопросами. Мы с тобой мастодонты, которые ещё не вымерли. Хуже нет, когда переживешь сам себя и свою эпоху.
— В чем же мы её пережили?
Капитан взял стакан и одним глотком выпил. Закрыл глаза и с минуту сидел зажмурившись.
— В том, Капитан, что не по нам новые правила игры. Мы с тобой все ещё пытаемся стеречь амбары от волков, а добро растаскивают хозяева. Мы не в состоянии принять новые правила игры и гавкаем под руку.
— Мне этот взрыв не понравился с самого начала.
— А кому вообще нравятся взрывы, кроме террористов?
— Не в этом смысле. Подумай, какой-нибудь наглец снимает трубку, изменяет голос и кричит: «Заложена бомба». И что называет в таких случаях? Школа, больница, вокзал. Короче, места, где много людей. Здесь же все было сделано так, чтобы пострадало как можно меньше. Сто граммов взрывчатки. На конечной остановке. Заряд без оболочки. Закладывается в пустой троллейбус. После взрыва никто на себя ответственности не берет. Зато тут же появляется губернатор с готовой версией…
— Похоже на провокацию.
Комков ничего не выражавшим взглядом смотрел в окно.
— Почему похоже? Это и есть провокация. А кому это выгодно, гадать не приходится. Подумай: зарубит Носенко большую часть казино в городе, но игроков-то никуда не денутся. Так? Значит, они пойдут играть в те, которые останутся. Кому эти притоны принадлежат, ты знаешь. Следовательно, кавказский след — это путь к большим деньгам. А мы пытаемся доказать, что кавказцев трогать не надо. Я так рассуждаю?
— Все складно, но верить не хочется, совесть же есть?
— О чем ты? Деньги, власть — вещи реальные. Деньги взял, пересчитал, положил в карман, в дело пустил, пропил. Совесть — явление неосязаемое. Я пацаном был, так у нас рядом жил сосед-алкаш — Семирожин. Пропьется в пух и прах и орет на сына: «Санька, совесть у тебя есть? Дай отцу на опохмелку!» Вот и совесть!
Комков продолжал глядеть в окно. Вдалеке светились желтые огни ожерелья, надетого на береговую линию океана. В открытую форточку влетал монотонный уличный шум — шурша по мокрому асфальту, мчались машины. Скрежетал трамвай на вираже у Приморского бульвара.
Комков отошел от окна, взял бутылку за горлышко, потряс, посмотрел на просвет.
— Пусто. Пора по домам. И не переживай. Если утром что-то будет не так, не волнуйся.
— Не понял.
— Я уверен, в ночной сводке мы встретим фамилию Тюфяка. Если он ещё где-то бегает, его сегодня же и уроют.
Капитан задумался.
— Возможно. Но в сводку он не попадет. Скорее всего исчезнет из города.
— Нет, Миша. Его выложат на видное место. Для нас с тобой. Чтобы не возникало желания его искать.
Они ушли из отделения за полночь. А утром в оперативной сводке Капитан прочитал:
«3. 00. На углу Охотской и Магаданской экипажем патрульной машины обнаружен труп. В кармане найдены документы на имя Родиона Антоновича Шишкина…»
— Тюфяк, — сказал Комков.
— Нас что, за дураков держат?
Капитан брезгливо отодвинул сводку, словно бумажка в чем-то была перед ним виновата.
— Наоборот. — Комков сказал это спокойно, убежденно. — Они знают — мы с тобой все поймем как надо и дальше копать не станем. Находить виновных никому не выгодно. Зато война с кавказцами будет оправданна.
На рабочем столе Гуляева — стандартный конверт из желтой плотной бумаги. Такие используются для деловой переписки учреждений. Судя по штемпелям, письмо шло четыре дня.
«Здравствуйте, товарищ следователь!
Пишу эти слова и надеюсь, что не делаю ошибки. Поверьте, если бы у меня хоть на миг возникло подозрение, что вам надо писать «господин следователь», этого письма вы бы не увидели.
Я понимаю, что вам при всей смелости и честности не по силам противостоять армии паханов и паханчиков, «папочек» и «папиков», как их сегодня именуют в обществе демократической интеллигенции с её университетским и академическим образованием. Именно эти люди сделали все, чтобы превратить некогда великую страну в немощный паханат, и сами вкушают то, чего добивались.
Надеюсь, вы знаете, что армия в любом государстве — инструмент власти. Чтобы безнаказанно растащить страну на части, её надо опорочить. Поэтому её долгое время со страниц газет, с экранов телевидения поливали дерьмом, втаптывали в грязь. Сейчас для окончательного разложения вооруженных сил избрана другая форма: армия и флот лишены довольствия. Офицерам не платят жалованья. Солдат кормят так, что не доеденное ими не жрут даже свиньи в подсобных хозяйствах полков.
Как же жить тем, кто носит форму?
Каждый из нас решает эту задачу по-своему. Смекалки хватает. Вспомните, как солдат из топора кашу варил.
К сожалению, а может, к нашему общему счастью, сегодня в сусеках армии есть нечто более существенное, нежели топоры. Первыми это поняли многозвездные генералы. В их руках оказались ключи от хранилищ, где находились материальные ценности, которые страна создавала и берегла на случай войны. Люди недоедали, получали гроши, а их убеждали, что лишения — ерунда, главное — чтобы не было войны. И войны не было, а богатства, которые создавал народ, оказались в руках генералов. Уж они-то сумели распорядиться ими на собственное благо.
Откуда я это знаю? Все очень просто.
Хочу облегчить душу и признаться в том, что делаю. Делаю не первый день, не первый месяц. Я продаю боеприпасы и оружие, к которому по службе имею доступ.
Давайте так. Постарайтесь вспомнить, держали ли вы в руках пистолет-пулеметы «кедр», «кипарис», «клин», «бизон»? Уверен, что нет. Между тем все они через мои руки за большие деньги ушли к людям, которые, мягко говоря, ведут противозаконный образ жизни.
Вам известны мировые и наши внутренние цены, по которым все это можно продать? Уверен — нет. Мне известно. Я знаю, где такое оружие достать, кому продать.
Я понимаю, оружие приобретают не для домашних коллекций. Все стреляющее и взрывающееся попадает в «горячие» точки. Правда, не хватает духу сказать, что их разогревает наше правительство. Так вот в этих точках бандиты и наемники стреляют и будут стрелять по моим товарищам, по чьим-то детям из оружия, которое делалось на наших заводах, руками людей, которые во многом отказывали себе ради того, чтобы не было войны. Но война, которую политики стыдливо стараются не называть войной, вошла в нашу жизнь. В ней есть свои герои, свои подлецы. Кому-то ставят надгробия, кому-то на погоны капают большие звезды. Такова жизнь, верно? Но верно ли это?
Это я все понимаю. Казалось бы, самое время покаяться. Но каяться не могу, не буду.
Да, мне выпало играть роль мелкого хищника (но учтите — не стяжателя). Только, если разобраться, меня подставили, а точнее — вогнали в роль вора и продавца. Четыре месяца нам не выплачивают денежного содержания. Не на что покупать продукты. Нечем заплатить за свет, за газ, за квартиру… Нет денег, чтобы бросить этот забытый начальством и правительством гарнизон и уехать к чертовой матери! И я…
Кажется вам сейчас самое время вам сказать: «А где ваша честь офицер? Долг? Присяга?»
Предвидя такое, отвечу. Да, несмотря на все тяготы службы и жизни, долгое время держался на воспитанных во мне понятиях ответственности, воинской чести, верности присяге. И продолжал бы держаться, если бы не видел происходящее: в условиях безвластия в шайку ворья превращались члены правительства, за ними — армейское руководство от министерства до дивизий и полков. Раньше, в эпоху партии и политотделов, ныне проклятых расцветающей демократией, воровать офицерство побаивалось. Знали о неизбежной каре. Теперь в стране уже никто никого не боится.
Тлен и разложение пронизали армию. Вряд ли нужно рассказывать, что первым вором и покровителем воров в генеральских погонах стал — министр обороны. О его «Мерседесах», о дачах писано-переписано, но толку что?
По мере уменьшения числа и размеров звезд на погонах идет возрастание воровства. Вы должны знать, сколько сигналов поступает в военную прокуратуру. Немало, верно? Вспомните, много ли генералов попало под суд за воровство, распродажу военного имущества, за махинации с квартирами, использование рабской силы солдат. Не вспомните. Такие случаи единичны.
Под суд попадет солдат, в кармане которого найдут пять или десять патронов. Подправляют статистику младшие офицеры и прапорщики, во имя укрепления семейного бюджета укравшие из хранилища гранату или автомат. Но те, кто грабит армию в масштабах огромных, ответственности не боятся. Ворон ворону — глаз не выклюет.
Если быть честным, исповедь, которую я затеял, мне самому ни к чему. Написать заставляют другие причины. Убит мой старый друг и сослуживец Иван Кудряшов — честный человек, который в эту лихую годину не скурвился, не сломался, не поступился честью. В том, что на Краснокаменском арсенале воруют по-крупному, вы уже разобрались. Скажу, что вам вместе с трупом подкинули возможность свалить всю вину на убитого человека, все списать и дело закрыть. Кроме того, вас лишили важного свидетеля.
Так что считайте — дело пора закрывать.
Конечно, я бы мог назвать фамилии тех, кто стоит за случившимся. Мог бы привести факты и доказательства, но делать этого не стану: сам такой же, как и они, вор и преступник. Только масштабом поменьше. Поверьте, могу украсть, продать, даже убить, но стукачом, да ещё при таком говенном режиме, как нынешний, быть не хочу.
Какой вывод? Он прост.
В криминальном государстве вы, юристы, оставлены для декорации. Вот и служите ею.
Когда гляжу на происходящее, становится страшно. Те, кто довели нас, военных, до такого состояния, первыми пострадают от страшного взрыва ненависти и недовольства, как только найдется человек, который рискнет поджечь фитиль.
И, наконец, убедительная просьба. Не ищите меня. Меня попросту не существует. Я кусок пушечного мяса, завернутый в камуфляж. По закону меня могут ежечасно послать в любой уголок страны, могут приказать мне убивать сограждан, потому что те кому-то не угодили в Москве. И попробуй я откажись — следствие, военный суд. Все законы поднимутся против меня. И вы, товарищ следователь, станете господином. Но если я сам с законом в руках пойду искать собственную зарплату, со мной никто даже говорить на станет. Ибо меня нет. Я нечто бестелесное. Личный номер в списочном составе армии.
Еще одно условие. Примете вы его или нет — ваше личное дело. Я ставлю три миллиона рублей (видите, у меня-то теперь деньги есть) против любой суммы, которую заявите вы, что в расследовании причин взрыва у вас ни хрена не выйдет. Чем ближе вы подойдете к разгадке, чем яснее вам станет, в чьи карманы текут денежки от злоупотребления с оружием и боеприпасами, тем больше шансов на закрытие дела.
В случае, если вы победите, я передам свою ставку вдове прапорщика Кудряшова Татьяне Сергеевне. При проигрыше вы можете распорядиться своей ставкой, как захотите. Для меня важен не выигрыш, а необходимость доказать (даже не вам, а себе), что я прав…»