Героиновые пули - Щелоков Александр Александрович. Страница 11

Грибов скрыл смущение. Ответил, отводя глаза в сторону.

— Нет, ничего срочного. Обычный звонок…

Богданов с незаинтересованным видом собрал хлеб и сложил в полиэтиленовый пакет. Смущенно улыбнулся и объяснил, будто оправдывался.

— Не могу допустить, чтобы хлеб сох. С детства отец приучил. — И без перехода, тем же тоном, с той же улыбкой. — Если ты беспокоишься об Абрикосе, то причин для волнения нет. — Богданов приподнял руку, бросил взгляд на часы. — Точно, причин уже нет. Дело улажено.

Грибов выдал себя, задав опрометчивый вопрос.

— Улажено в смысле? Твои архаровцы его взяли?

Богданов засмеялся.

— Все-таки, Владимир Семенович, ты меня держишь за мелкого портяночника или за крупного провокатора. Пока не пойму. Неужели я стал бы финтить вокруг простого дела?

— Прости, но я чего-то не понял. Этот рассказ об Абрикосе, для чего он был сделан?

— Для чего? Скорее всего, чтобы тебе стало ясно, насколько сегодня изменились условия и пора перестраивать всю систему, чтобы сохранить себя и дело.

— Абрикоса арестовали?

— Конечно нет. Он просто попал в беду. В какую мне пока что не доложили. Телефона не имеется. — И опять неожиданный переход. — Сегодня мы уже ничем заниматься не будем. Только отдых. А завтра на зорьке с ружьем в болота. Ты ведь охотник? Верно? Потом — банька… Короче, все как положено. А потом обсудим мои предложения. Вечером вернемся в Москву. Тебя устроит?

В квартиру позвонили.

Алексей подошел к двери, встал за бетонный простенок.

— Кто там?

Раньше он никогда не остерегался неожиданных звонков. Но после отбитого нападения на грузовик стал опасаться наезда. Вполне возможно, что его постараются выследить и убрать. Слишком уж велики убытки, которые он нанес крутой братве: потерянный миллиард (кровь из десен от одного сознания какой куш ускользнул из рук!), отстреленное ухо и взятый с поличным наводчик — разве этого не достаточно?

— Милиция, участковый…

Голос за дверью молодой. Интонация будничная, деловая. Взгляд в глазок, и Алексей щелкнул замком.

— Входите.

Молодой офицер в форме темно-серого цвета ткнул пальцами правой руки под козырек картуза с кокардой.

— Лейтенант Крячкин. Вы Алексей Моторин?

— Проходите. В чем дело?

— У вас был брат Николай?

— Почему был? — Алексей смотрел на милиционера с удивлением.

— Ваш брат погиб.

Крячкин долго думал, как сообщить гнусную новость гражданину Моторину, а все оказалось не так уж сложно.

— Как погиб?!

Подобного рода сообщения разными людьми воспринимаются по-разному. Одних — чаще всего людей пожилых — они буквально сражают нокаутом. Другим не сразу удается понять, как это так может быть — ещё вчера, ещё час или даже всего несколько минут назад они видели человека живым и вдруг говорят: его нет. Алексей, для которого Чечня свела границу между жизнью и смертью в тончайшую, еле видимую глазом черту, понял случившееся сразу.

— Где он?

— Надо поехать в морг и опознать…

— Поехали.

Мертвые не пугали Алексея. Первые два дня, проведенные на чеченской войне, выбили из него детскую боязнь чужой смерти, оставив в душе только страх за себя, за собственную, брошенную государством на растоптание, жизнь.

Однажды в бою под Бамутом, спасаясь от пуль, Алексей четыре часа укрывался за трупом бородатого рыжего чеченца. Когда плотность огня становилась невыносимой, Алексей подпихивал голову под отвердевшего, удушливо пахшего тленом противника и слушал, как жирно и мокро чвакают пули, попадавшие в другой бок трупа.

В зале морга под серыми, давно не беленными сводами, было холодно и сыро. Шаги по бетонному полу звучали с неприличной для тихого заведения громкостью. Из крана в эмалированную раковину с бурчанием лилась тонкая струйка воды. На стене, совсем не нужные мертвым, громко тикали ходики с кукушкой. Единственное, что роднило этот предмет с учреждением, была сама кукушка. В какой-то момент она выглянула из окошечка, умерла, да так и застыла, не имея сил ни улететь, ни скрыться за дверцей.

Укрытый с головой грязной серой простыней, Николай лежал на столе обитом оцинкованным железом. Служитель морга отдернул покрывало, чтобы дать Алексею возможность взглянуть на мертвеца.

Брат мало походил на себя, на того, каким его привык видеть Алексей. Слишком длинным казалось тело, исхудавшим и пепельно-бледным выглядело лицо. Глазницы глубоко провалились под лобную кость черепа. Нос заострился и слегка согнулся, став похожим на клюв хищной птицы. Щеки покрывали бурые кучерявившиеся волосы.

— Эх, Николай! Как же это я упустил тебя? Проглядел, когда ты начал оттягиваться балдой. Надо было бы сразу повыдергивать ноги из задницы и взять обалдуя на иждивение, как инвалида — недоумка.

Алексей вышел из морга с сухими глазами, с сухим комком горечи, подкатившимся к горлу.

Казенные слова протокола опознания, который ему пришлось подписать, соболезнование, глухо произнесенное милицейским офицером с серым усталым лицом, для него ничего не значили, как не значит в жизни все, что не способно её изменить.

На улице было шумно, светло и солнечно. Воздух, густо пропитанный выхлопной гарью, казался удивительно свежим, ободряющим. Алексей огляделся. Посмотрел на милиционера, с которым приехал в морг. Тот стоял рядом, также должно быть размышляя, куда ему сейчас пойти.

— Слушай, лейтенант, ты что делать собрался?

— А что?

Алексея злило, когда на вопрос отвечали вопросом. Однако неудовольствие выказывать он не стал.

— Пошли ко мне, посидим. Как тебя зовут?

— Старший лейтенант Крячкин.

— По погонам ты вроде бы…

— Третью шайбу сегодня подкинули. — Крячкин смущенно улыбнулся. — Недавно сам узнал.

— Вот как все ладно складывается. У тебя — радость, у меня — горе. Пошли, разопьем. По-маленькой. Будь человеком… Как тебя все же зовут?

— Денис.

— Хорошее имя. Под него и тяпнем. Заодно твою звезду обмоем.

— Это я в отделении обязан сделать… Раньше, вроде, нельзя.

Крячкин сказал и с неудовольствием подумал, что именно со своими в отделении выпивать ему меньше всего и хотелось. Там все ещё у него не было настоящих душевных приятелей, которые искренне воспримут его повышение. Все будут радоваться будут тому, что он принесет пару «пузырьков» и можно на дармовщину «вздрогнуть», не затратив ни рубля из своего кармана. Конечно, каждый постарается его поздравить, похлопают по спине, по плечам, выжмут сколько сумеют масла из руки, благо силенкой никто не обделен, но все это по ритуалу и необходимости, чтобы оправдать дармовую рюмаху. Но если по чести, то каждому наплевать на него, на Дениса Крячкина, а может даже больше, чем наплевать. Если у него дела пойдут хуже, чем у других, то не других, а его будут пилить и выстругивать, а когда обдирают шкуру с другого, за спиной неудачника удобней отсиживаться со своими грехами и быть как можно менее заметным среди других. Диалектика… А этот Моторин вроде мужик ничего…

— Да не раздумывай ты, старшой… — Алексей одобряюще улыбнулся. — Я тоже старший. Только армейский. Был… Нам есть о чем выпить…

— Пошли!

Алексей взял в киоске две бутылочки «Столичной» и рассовал по карманам камуфляжа. Крячкин осуждающе качнул головой.

— Не много? Чего доброго ужремся…

Алексей посмотрел на него пристально.

— Под сало и малосольные огурчики? Два старших лейтенанта? Не, Денис, меньше нам нельзя… Международная обстановка не позволяет.

Первую они опрокинули за усопошего. Молча, без тоста, лишь понимающе переглянулись. Вторую Алексей тут же налил за звездочку. Полагалось бы её бросить на дно стакана, чтобы потом их опустошенного взять губами и возложить на погон. Но звездочки не было. И они долбанули стопаря под призрак.

Сало, мягкое как масло, с розовыми легкими прожилками и малосольные огурцы, да ещё свежий хлеб-черных, который они прихватили по дороге, могли дать вперед сто очков лягушачьей осклизлости пискучих устриц, умение глотать которые все больше становится признаком принадлежности к высшему свету.