Уничтожить Израиль - Щелоков Александр Александрович. Страница 28

— Нет, — ответил Андрей.

— Вы что, не русский?

— Русский, однако не соотечественник. Я подданный эмира Туркмении Супернияза Великолепного.

— Ага, — понимающе протянул Гордов. — В конце концов, разница небольшая.

— Как сказать, — возразил Андрей и посмотрел на Гордова с ехидным прищуром.

Гордов смешался.

— Вы поезжайте туда, — сказал Андрей насмешливо. — Я научу вас, как произносить ежедневную клятву верности эмиру.

— Простите, — извинился Гордов. — Этого я не учел.

— О чем вы? — Андрей улыбнулся. — Этого никто не учитывает.

— Вы в Россию насовсем?

— Вы знаете тех, кому я там нужен?

— Ладно, сдаюсь, — Гордов признал поражение и сменил тему. — Лучше расскажите, что тут у вас случилось. Все в вагоне говорят, а я мало им верю.

— Да так… — Андрей не хотел вспоминать о случившемся.

— Собачка ошиблась адресом? — не уступал Гордов.

— Почему ошиблась? — В конце концов, решил Андрей, почему не рассказать? Может, его опыт поможет кому-то стать умнее. — Адрес она угадала. По запаху.

— По запаху? Простите, не совсем понял.

— Я тоже. Был на завтраке. Сумку оставил в купе. В ней у меня ничего ценного нет. Думал, утащат, мне будет только легче. Не утащили, даже нагрузили лишнее. Вошел в купе — пахнет конопелькой. У меня ее отродясь не бывало. Полез в сумку — там пакет. Понюхал — она, незабвенная. Я и шуранул ее за окно.

Гордов засмеялся. Не верить у него не было причин, и его предположение о том, что кто-то собирался круто подставить русского, оправдывалось.

— Вы молодец, — сказал Гордов, протянул руку Андрею и представился. — Гордов.

— Назаров, — Андрей пожал поданную ему руку. — Русский иностранец.

— Тогда с возвращением. Думаете найти работу?

— Почему думаю? Найду обязательно. Мотнусь на север. Там промыслы.

— Вы институт кончали в Москве?

— Да, «керосинку».

— Тогда у вас должны быть знакомые в министерстве.

— Министерство?! Я об этом даже и не подумал!

Слово «министерство» оказалось для Андрея ключом к избавлению от давивших на него забот. Конечно, не в ФСБ и уж тем более не в МВД надо сообщать о возможной диверсии в Казахстане. Есть же кто-то плотно занимающийся атомными проблемами. Только вспомнить, как такое ведомство называется. В Советском Союзе, когда все секретилось на корню, Министерство тяжелого машиностроения клепало для страны трактора и танки, общего машиностроения — лепило ракеты, среднего — ядерные устройства. А сейчас это Минатом. Точно!

— Конечно, — Андрей сразу ожил. — Так я и сделаю: пойду сперва в министерство…

Абдужабар Хакимов изнывал от ярости, которую никак не мог унять. Потеря упаковки наркотика всерьез вывела его из равновесия. Погоняла и надсмотрщик над караванами вьючных верблюдов, которые в поездах везут в Россию наркотики, был подлинным азиатом — крутым и безжалостным. Он не марал руки о белый порошок героина, не млел, почуяв пряный запах анаши, но не из соображений морали. Он всего лишь строго соблюдал правила личной безопасности, которые сам для себя определил. В то же время он не раз и не два брал в руки нож, чтобы пустить кровь неудачливым «мулам» своего каравана, которые теряли осторожность и тем приносили делу Хакимова денежные убытки.

Когда таможенник Карабаев, даже не предложил, а просто приказал ему подложить наркотик в багаж пассажира из третьего купе Андрея Назарова, Абдужабар не увидел в операции особой опасности. Таможенники были людьми Карабаева, они знали правила игры и, изловив Назарова, поступили бы с ним так, как им велено, а пакет зелья вернулся бы Хакимову.

Но этот ушлый русак повел игру не по правилам, которые для него сочинили другие, и ценный груз, исчезнув, пробил в финансах Абдужабара большую дыру. За такое стоило наказать. Вопрос стоял: кого именно?

Если человек больно спотыкается о камень, он не бьет ногой по нему второй раз — будет еще больнее. Он ищет бездомного пса, чтобы от души врезать ему по ребрам. И дело сделано: чужая боль облегчает страдания жестокой души.

Абдужабар решил наказать Назарова. Позвав к себе в купе сообщников — Алима и Усмана, он сперва разразился бранью, а потом дал задание:

— Надо этого фраера из третьего купе посадить на перо.

В добрые советские времена Абдужабар прошел выучку в исправительно-трудовой колонии строгого режима и прекрасно владел русской уголовной лексикой.

Усман Рахимов положил тяжелую руку на плечо Абдужабара.

— Оставь его. Забудь. Мутный тип. Свяжешься — наживешь грыжу.

Абдужабар упрямо мотнул головой. Хмель ярости буйно бродил в нем, накаляя чувства, разжигая злость и укрепляя мстительность.

— Ты знаешь, насколько он меня выставил? Нет? Ну и не надо.

— Джабар, я сказал, не заводись. Все игралось втемную. Ты его век не знал, он тебя тоже. Мне кажется, это тебя таможенник кинул. С него и потребуй возврат.

— Я с ним толковал. Он обещал возврат товара, если менты найдут его у фраера. Но товара у того не оказалось. Этот Карабаев говорит: «Может, ты ему товар и не подкладывал, откуда я знаю?» Получается, что не он меня, а я его кинул.

— Ладно, спорить не будем: хозяин-барин. Только предупреждаю: наживешь грыжу, кто тебя тащить за уши наверх будет? Теперь Россия — это Россия. Они с нами не чикаются. Короче, Джабар, предупреждение тебе сделано и весь риск на тебе.

— Пойдет. Ваше дело найти людей, чтобы сделали все как надо.

— Найдем, — пообещал Алим. — Кончить с ним сразу?

— А ты немного подумай. Какую цель мы ставим? Сразу погореть или сделать дело? Пусть он приведет вас к дому. Ты там хоть раз был? Знаешь, где это? Нет, а хочешь сразу. Сперва твои люди должны все хорошо высмотреть, рассчитать…

— Я понял.

— Так вот, пусть доведут до места, где он живет. Присмотрятся. Потом уже перо в бок.

— Сделаем, — сказал Алим. — Разве это проблема?

Заказ на Андрея был сделан, и Абдужабар стал успокаиваться. Месть лечит приступы гнева.

Двенадцатиэтажный домина, кирпичный огромный куб, был втиснут в пространство между Большой Ордынкой, Старомонетным, Большим Толмачевским и Пыжевским переулками, оттяпав у Замоскворечья целый квартал. Построенное без особых архитектурных изысков — камень на камень, кирпич на кирпич, — по замыслу создателей, здание должно было олицетворять идею незыблемости власти, опирающейся на расщепленный атом. Огромные колонны, расчерченные желобками каннелюр, мощные карнизы являли взорам людей воплощенную в камне вечность силы.

Долгие годы мрачное здание пугало жителей Замоскворечья своей таинственностью и анонимностью. Опытные глаза обывателей легко улавливали ореол опасности, исходящий от здания, и скользили мимо него, не поднимая глаз.

Время, сменяя эпохи, делало свое дело. Здание потеряло анонимность. У парадного входа появилась доска со словами «МИНИСТЕРСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ПО АТОМНОЙ ЭНЕРГИИ. МИНАТОМ».

Само здание, все еще оставаясь организующим центром квартала, походило на орденский монастырь, монахи которого уже потеряли свое влияние на окружающий мир и неумолимо разоряются. Сквер, окружавший фасад Минатома, отделенный от улицы тяжелой чугунной решеткой, был вытоптан до черноты, усыпан пивными пробками, окурками, обрывками бумаг, пустыми сигаретными пачками и походил на загон для скота в разоренном колхозе. Снаружи на стенах твердыни, демонстрируя разрыв между амбициями и финансовыми возможностями хозяев, было навешено множество сплит-систем локального кондиционирования. Андрей насчитал их несколько десятков, причем обратил внимание, что все они были явно не высшего класса, принадлежали разным производителям — японским, южнокорейским, европейским и, должно быть, приобретались в разное время.

Державной тяжестью Минатом многие десятилетия давил не только улицу. Своей угрюмостью он угнетал и тех, кто отдал жизнь служению науке элементарных частиц, и клерков, следивших за сохранением режимности учреждения. Дефицит нормального человеческого общения в коллективе, боязнь сказать что-либо лишнее, постоянное ощущение дамоклова меча секретности над головами ломало, калечило характеры и судьбы людей…