Живым не брать - Щелоков Александр Александрович. Страница 4

Капитан Лев попал в категорию людей, обреченных постоянно выслушивать шуточки в свой адрес благодаря остроумию папаши, который нарек первенца Львом. Сочетание имени и фамилии — Лев Лев постоянно ставило офицера в дурацкое положение и обрекало его выслушивать разного рода подначки. Младшие и равные по званию в своем остроумии упражнялись чаще всего за глаза, потому что Лев был мужчиной крупным и сильным. Он одно время занимался самбо и мог дать урок обидчику, не ломая ему ребер или носа. А вот с начальниками дело обстояло сложнее. Начальник в армии — священная корова, которая может бодать других сколько угодно, а ей самой стегануть хворостиной по боку никто не имеет права.

Принцип «я начальник — ты дурак, а дураки должны молчать» — это основополагающее правило дисциплины. Отступишь от него — впадешь во грех, которому нет искупления. В военных уставах противодействие командиру именуется нарушением субординации, а в уголовном кодексе названо «нарушением уставных правил взаимоотношений».

Замкомбрига полковник Оборванцев (Тоже фамилия, верно? А попробуй над ней пошути) любил поддразнить капитана и с серьезным видом называл его «наш тигр Лев». Комбриг полковник Зотов всегда был подчеркнуто вежлив со всеми, но ни разу не пропустил случая сострить: «Дежурный, двух Львов срочно ко мне».

Так вот и в этот раз, хотя обстоятельства не располагали к шуткам, Зотов приказал:

— Двух Львов ко мне. И быстро!

Капитан Лев Лев в бригаде был военным дознавателем, которому поручалось расследование правонарушений до того как командир примет решение передавать дело в прокуратуру или обойтись взысканием в объеме прав, предоставлявшихся ему уставом.

Лев до армии окончил два курса юридического факультета и достаточно хорошо знал процессуальные тонкости следствия. Он попал в бригаду после того, как расформировали отдельный батальон МВД специального назначения. А расформировали его по вине того же Льва. Не служилось ему в большом городе, не жилось в хорошей двухкомнатной квартире с женой и дочкой, захотелось залететь в глухомань, получить комнатенку в офицерском общежитии и трубить ротным, не видя перспектив на продвижение и не получая месяцами зарплату.

А кто виноват? Все его большевистская принципиальность и житейская дурость. Ведь только дурак не понимает собственной выгоды, хотя понять не трудно: что-то не так, а ты это увидел, ну и хрен с ним, пусть проистекает все своими путями, знай себе, помалкивай в тряпочку, не вставай на дыбы. А Лев встал в позу. Забыл должно быть, что он не царь зверей и живет не в Танзании в национальном парке Серенгети, а в цивилизованном государстве, под живительной сенью Российской конституции, прикрытый крыльями орла.

Отдельный специальный батальон, в котором служил Лев, по замыслу тех, кто его формировал, стоял в областном городе и должен был усиливать милицию в случаях возникновения каких-либо народных беспорядков. Поскольку оснований опасаться их у властей было не так уж мало, а сами беспорядки все же не возникали, командир батальона подполковник Межинский и его заместитель по тылу майор Гаврилюк стали наряжать своих подчиненных в наем частным предпринимательским структурам. Солдаты строили коттеджи быстро обогатившимся предпринимателям, копали огороды дачникам, вкалывали на погрузке-разгрузке вагонов по заказам открытых и закрытых акционерных обществ. Деньги, которые платили за работу, после пропорциональной дележки, естественно, в свой карман клали начальники батальона.

Лев — обычный сентиментальный дурак — с таким положением не смирился. Он считал, что солдат — имущество казенное и, кто бы то ни был, наживаться на нем не имеет права. Лев написал рапорт, поперся с ним в прокуратуру. Может быть, начальству все удалось бы смикшировать и спустить дело на тормозах, но в то самое время окружную прокуратуру проверяла прокуратура московская. Безобразия всплыли, и дело пошло, закрутилось.

Правда, кто-то из своих, прокурорских, успел вовремя настучать о возникшей опасности командующему округа внутренних войск. Тот всполошился: подполковник Межинский был его близким родственником. Скандальный батальон по-быстрому расформировали, но было поздно.

Прокурорская проверка уже выяснила, что в батальоне ко всему по-крупному воровали. Со склада боеприпасов исчезли два цинковых ящика с патронами, ящик светошумовых гранат, упаковка баллончиков со слезоточивым газом. Потом был ограблен склад вещевого имущества, который с двух сторон бдительно охраняли часовые. И все равно, несмотря на серьезные признаки приближения бури, на то, что гром гремел, дождь не пролился, а немногие капли, которые все же упали на землю, тихо ушли в песок.

Зато капитан Лев залетел в дальний глухой гарнизон с большими шансами не выбраться из него до конца службы. Здесь помимо основной должности он получил дополнительную обязанность и был назначен дознавателем.

Комбриг полковник Зотов понимал, что при самом стремительном развитии событий штатный следователь из военной прокуратуры может появиться в гарнизоне не раньше чем через сутки и потому решил, что будет полезно, если первые следственные действия — осмотр места происшествия, сбор и закрепление вещественных доказательств произведет дознаватель. Тем более, что он имел на это право.

Капитан Лев, как и большинство офицеров внутренних войск, побывал в Чечне, видел тела людей, разорванные на части бомбами и минами, видел убитых, искалеченных, и приобрел иммунитет, позволявший ему без содрогания относиться к чужой смерти. Но когда он вошел в дежурку и увидел двух сослуживцев, лежавших в лужах крови, густой и черной как автомобильное масло, ему стало не по себе.

Лев машинально потянулся к графину с водой, стал искать глазами стакан, но вдруг вспомнил, что в этом месте, где ночью совершено преступление, лучше пока ничего не трогать, и отдернул руку.

В дежурке уже пахло тошнотворным сладковатым тленом. Так уж устроена смерть, что даже запах её вселяет страх. Он вызывает у слабодушных испуг, у людей нормальных — инстинктивное отвращение.

Успокоившись, Лев обернулся к лейтенанту Скворцову, которого взял к себе в помощники. Лицо молодого симпатичного офицера было бледным, словно припудренным, и эту бледность с особой силой подчеркивали черные усики под губой.

Лев положил на погон лейтенанта ладонь.

— Успокойся, Валера. Зрелище не из приятных, но нам с тобой надо работать.

Впервые за два года службы капитан назвал подчиненного офицера по имени, и тот прекрасно понял, что изменилось в их отношениях: гибель товарищей сближает оставшихся в живых.

— Я готов, — сказал Скворцов и сделал судорожное глотательное движение, стараясь прогнать тугой комок, стоявший в горле.

— Пиши. Капитан Бурков лежит на левом боку… рядом опрокинутый стул… Судя по пятнам крови на куртке, в грудь ему попало три пули… Прапорщик Щербо лежит на спине. Выстрелами его опрокинуло на стенку вместе со стулом. Четыре попадания в грудь и одно в горло чуть ниже кадыка… У двери на полу обнаружены восемь стреляных гильз автомата Калашникова АК-47, калибром 7,62 мм… Кобура на поясе капитана Буркова расстегнута. Табельный пистолет Макарова отсутствует. В кобуре в кармашке остался запасный магазин, снаряженный патронами…

— Наверное, не нашел его, — высказал мнение Скворцов и спросил. — Разрешите закурить, товарищ капитан?

— Подожди, Валера. Здесь курить не надо. Скоро сделаем перерыв. А магазин он в запарке забыл взять. Пистолет схватил и ладно. Идем дальше.

— Почему вы говорите «он»? Это же ясно, что Чикин сделал.

— Тебе ясно, мне нет. Может и кто другой.

— Куда же Чикин с автоматом делся? Он же стоял на первом посту?

— Разберемся — поймем. А пока Чикин — только версия. Идем дальше.

— Идем.

— На вешалке, имеющей вид трехрожковой стойки, справа от входа в комнату дежурных на ремне автомат прапорщика Щербо. Магазин из него вынут…

— Сколько же он унес патронов? — Скворцов не спрашивал, он просто подсчитывал. Пятьдесят четыре автоматных и семь «макаровских» Так?