Зона зла - Щелоков Александр Александрович. Страница 37

Илич даже в глубинах сознания не хотел признаваться себе, что ведет борьбу за собственную жизнь, что его забота о подчиненных, которые попали в ловушку вместе с ним, – это попытка найти надежный мотив для своего оправдания.

Зоран во второй раз занес ногу для удара.

– Не надо! – Илич выдохнул просьбу с нескрываемым ужасом в голосе. Было видно – боль достала его… Достала… – Я согласен. Черт с вами! Согласен!

– Ты дурак, Илич! – Зоран не скрывал торжества. – Так бы сразу. Скольких бы избежал мучений.

Больше ничего Илич не услышал, ничего не запомнил. Очнулся он от монотонного гула, который назойливо лез в уши.

Илич открыл глаза.

Он лежал на полу на ватном матрасе, укрытый до подбородка серым стареньким одеялом. Над головой низко нависал подкопченный, положенный на толстые балки потолок. Помещение слабо освещалось уличным светом через стекло небольшого окна.

Илич повернул голову в сторону, откуда плыл гнусавый звук, и увидел моджахеда в старенькой солдатской форме югославской армии.

Он стоял на коленях, держал перед собой ладони, развернутые книгой, и нараспев, без каких-либо интонаций тянул слова мусульманской молитвы, периодически перемежая ее словами «Алла! Алла акбар!»

Оживавшая память медленно возвращала Илича из небытия. Он тронул рукой раненое плечо. Его перетягивала плотная марлевая повязка, наложенная умелой рукой больничаpa – военного санитара. Рана болела, но боль уже не стреляла, а стала ноющей.

– Ожил? Давно пора!

Голос Зорана раздался из темного угла. Он сидел там на стуле, как гриф, ожидавший, когда придет минута расправы с добычей.

– Ты здесь…

Интонация не позволяла понять, спрашивает ли об этом Илич или утверждает очевидное. Зоран счел нужным воспринять его слова как вопрос.

– Здесь, Илич. Здесь. Ты теперь мое любимое дитя, и я все время буду рядом.

Илич промолчал. Если вляпался в дерьмо, то, как ни ругайся, оно вонять не перестанет. Правда, навоз еще можно смыть, но с гадостью, в которую угодил он, лучше не бороться. К ней можно только принюхаться.

– Поднимайся! – Зоран говорил в жесткой повелительной форме. – Тебе пора уходить. Чтобы быть вовремя там, у тех, – он произнес последнее слово так, чтобы Илич понял – все, еще недавно бывшее для него своим, близким, он теперь обязан чувствовать как чужое, а своим быть здесь, у чужих.

– Сколько моих людей осталось?

Задавая вопрос, Илич верил, что своим поступком сумел спасти кого-то.

– Оставь! – Зоран ответил зло, раздраженно. – Забудь о них. Жив ты, жив я. Разве этого мало?.

– Паразиты! – Илич болезненно дернулся и перекосил рот. – Что вы сделали?!

– Душа моя! – Зоран говорил с заметной брезгливостью. – Не волнуйся. Речь идет только о твоей безопасности. Она для нас, твоих новых друзей, стоит десятка жизней неверных. Ты нам дорог, понимаешь? А теперь вставай.

Фельдшер Муса помог Иличу подняться, посадил его. Принес большую глиняную миску с теплым говяжьим бульоном.

– Пей.

Илич не оттолкнул его руки. Он взял миску, припал к ней губами, стал жадно глотать круто пахнувшее мясом питье.

– Я тебе дам войника. – Зоран начал выталкивать его, отправляя назад к тем, кто еще недавно считался своим. – Он поможет тебе вернуться.

– Кто он?

– Мой человек. Надежный…

– Откуда?

– Родом? Из Градины. Христианин. Теперь принял ислам. Зовут Драган Врбич.

– Я пойду один.

– Нет. Один ты не дойдешь, посмотри на себя. Может по дороге стать худо. Драган всегда поможет.

Зоран вернул Иличу «беретту», правда, без магазина. Сказал с ехидной улыбкой:

– Патроны отдаст Драган. Она знает, когда и где.

Илич посмотрел на худого узкоплечего парня в камуфляже и линялой пилотке. На его скулах, обтянутых восковой кожей, багрел нездоровый румянец. Драган походил на пациента клиники, которого оттуда только что выписали после тяжелой болезни. Забинтованная левая рука и пластырь на шее придавали образу законченные черты. Себя Илич не видел, но подумал, что и сам он – изможденный, небритый – выглядит ничем не лучше спутника.

Несколько километров Илича и Драгана сопровождали моджахеды из команды Зорана.

Они отстали только на развилке дорог, одна из которых по долине реки Железницы вела к позициям армии боснийских сербов. Здесь же Драган отдал капитану снаряженный магазин от его пистолета.

Илич шел тяжело. Плечо снова начала дергать пульсирующая боль. Ноги еле передвигались. Кружилась голова. Но хуже всего, что не приходило чувство облегчения, которое должно возникать у человка, вырвавшегося из лап врагов.

А может быть, он так и остался в их руках и плен теперь постоянное его состояние?

Совершив предательство, самый подлый по натуре человек ощущает и понимает гнусность своего поведения. Чтобы обелить себя перед людьми и в первую очередь перед самим собой, он начинает искать оправдания, выбирает и выстраивает их в стройную систему лжи, часто способную обмануть души наивные и доверчивые. Офицер советской военной разведки предатель Резун, изменив чести и присяге, в своих многочисленных писательских трудах возводит собственную подлость чуть ли не в образец честности и высоких помыслов.

И его можно понять.

Почти все предатели начинают люто ненавидеть то, чему еще недавно служили с немалым рвением и превращают измену в промысел. Так им легче в свое оправдание заявлять, что проданные ими товарищи были ненавистны с давних пор, а их секреты выданы не за деньги, не за материальные блага, а по глубоким идейным мотивам.

Сломавшись, что вполне могло случиться с каждым другим, кого подвергают пыткам, Илич смотрел на Драгана с презрением.

– Почему ты принял ислам?

Солдат показал левую руку.

– Мне отрубали пальцы. По одному. Всего три.

– Кто?

– Господин Зоран.

– Чего он требовал?

– Сменить веру.

– И ты согласился?

– Да.

Они шли по дороге, которая тянулась вдоль обрыва над быстрой Железницей. На одном из поворотов, с которого на большом расстоянии был виден весь путь, Илич задержался. Поднял голову.

– Что там, Драган?

– Где?

Солдат недоуменно посмотрел на капитана.

– Вон. – Илич вскинул руку и показал в сторону плешивой горки.

Солдат приложил руку ко лбу козырьком, прикрывая глаза от солнца, стоявшего над горами. Илич нервным движением ткнул ему в затылок ствол пистолета и нажал на спуск. Выстрел расколол тишину. Отдача толкнула руку. Солдат, сбитый с ног резким ударом, так и не успев оторвать ладонь от расколовшейся головы, рухнул с утеса в темную бурную воду потока.

Не убирая оружия, Илич выставил ногу вперед, склонился над обрывом и проследил за тем, как вода накрыла упавшее в нее тело. Огляделся. Заметил пилотку, которая зацепилась за камни. Зло пнул ее, заставив упасть в реку…

Двадцать три дня Иличу пришлось отлежать в госпитале, который располагался в здании бывшей школы. Герою, выбравшемуся из окружения, потерявшему в бою всех товарищей, пролившему много крови, врачи и сестры оказывали повышенное внимание. Однако рана в плече, как и любое огнестрельное ранение, заживала медленно.

Илич лежал у окна с западной стороны палаты и всякий раз видел, как солнце уходит за горы. Настроение у него все время оставалось поганым. Он боялся, как бы правда о его похождениях и предательстве не выплыла наружу и не стала кому-то известной.

За два дня до выписки в палату к Иличу пришла гостья. Раненый лежал на спине, укрывшись одеялом, и глядел в окно, где красное солнце уже наполовину ушло заТребень лесистых гор и деревья были видны так, словно иголки на спине у ежа.

Гостья была невысокой черноволосой молодицей в военной форме. Она держала в руках плетеную корзиночку с фруктами. Легким шагом приблизилась к постели раненого.

– Я Милена. Тебе привет от Зорана.

У Илича трепыхнулось сердце и похолодело в животе. То, чего он больше всего боялся, случилось: его вычислили. И все же он нашел силы показать возмущение.