Седьмая часть тьмы - Щепетнев Василий Павлович. Страница 10

— Он здесь?

— В Ольгино. Отдыхает с дороги. Ты увидишь его за обедом, если профессор будет себя сносно чувствовать.

— Он…

— Он вполне здоров — физически. Просто пять лет провести в местечке под Вильно без права… — принц не закончил фразу, просто махнул рукой и полез за сигарой. По прежнему гавана, никакая блокада не заставить курить принца российские бациллы, как принц презрительно называл изделия отечественных табаководов. Патриоты курили именно отечественный табак, оно и дешевле, и любовь к Родине очевидна. Константину было легче, он не курил вовсе, и потому сейчас, отказавшись от предложенной сигары, он налил из сифона сельтерской шипучей воды — просто, чтобы провести время. С Лейбой они были не особенно дружны, но скорее из-за разных интересов. Лейба был физиком, он — химиком, промышленным химиком, и на университетских сборищах они раскланивались, изредка говорили ничего не значащие фразы, и только. Правда, Константин не писал никаких заявлений, не призывал очистить храм науки от чужеродной скверны, но в том особой доблести не было: в то время он все равно махнул рукой на университетскую карьеру и уже готовился открыть собственное дело, так удачно и скоро давшее ему независимость и достаток.

— Профессор будет здесь работать. У него есть кое-какие идеи, возможно, безумные для некоторых господинчиков, но попробовать стоит.

— Я… Я готов, если нужно, помочь, — забормотал Константин, не зная совершенно, кому и чем он может помочь. Разве деньгами? Так у принца их достаточно.

— Мы рассчитывали на тебя, — принц принял предложение Константина, как должное. — Понадобится кое-какое оборудование, литература. У тебя ведь хорошие связи с нейтралами?

— Да… Разумеется… Через Стокгольмское представительство можно достать что угодно. Так мы закупаем даже германскую продукцию. Мелочь, но самим изготовлять невыгодно, — начал пространно объяснять он, стараясь показать, что просьба принца ему не в тягость. На самом деле кое-какие сложности были, особенно с американскими фирмами: Вашингтон явно не хотел давать России последние разработки, приходилось работать через подставных лиц, что увеличивало расходы.

— Прекрасно, — Петр Александрович явно предвкушал интересную работу. Вспомнилось, как много лет назад принц подарил ему модель парохода вместе с инструментами — лобзик, стамесочка, буравчики, клещи, все маленькое, но настоящее, он долго предвкушал, как будет строить модель, — принц наказал сначала освоиться с инструментами, — и радость этого предвкушения превосходила радость результата. Модель он, конечно, построил, и даже усовершенствовал — заклинил ограничительный клапан на паровой машине. Плавал пароходик шибко быстро, пока не взорвался. До сих пор жалко. Пассажиром на пароходе был белый мышь Маус, и за его спасение принц не очень-то и ругался, хотя Константин, тогда Костик, простыл и кашлял около месяца — тот сентябрь был холоднее нынешнего.

Телефонный аппарат на столе зажужжал — Петр Александрович не любил резких звуков и выбрал модель не со звонком, а с зуммером, — принц поднял трубку, коротко поговорил, и потом стал явно рассеянным, озабоченным. Константин попрощался.

— За обедом увидимся, — но видно было, что принц был далеко и от обеда, и от этого кабинета.

Значит, опека государства? Подобные грязные штуки случались все чаще. Государством почему-то были вчерашние мясники да крапивное семя. Не то, чтобы Константин гордился своим происхождением, гордиться особенно было нечем, точнее, совсем нечем, но новых русских он недолюбливал крепко. Государственный капитализм, всеобщее благоденствие и прочие заклинания, поначалу казавшиеся просто забавными, раздражали больше и больше. Ладно, с Петром Александровичем им пока действительно не справиться.

Он шел по дворцу, и всегда-то тихому, а сейчас особенно пустому, безлюдному, начиная жалеть, что вообще приехал сюда. Воспоминания почему-то лучше действительности, как не странно. Но ехать куда-нибудь еще? Начинать следовало отсюда. Поживет недельку, а там видно будет. И, успокоясь, он вышел наружу, где ясный теплый день окончательно поправил его настроение.

8

— Мы, эстонцы, любим цветы, — Тыниссон закурил сигару, толстую и короткую.

Цветов действительно было много. Осень, балтийская слякоть, а они кипели, выплескивались отовсюду — крохотных магазинчиков, киосков, велотележек.

— Цветы — красиво!

Вабилов согласно кивнул. Эстонцы уже любили камчатские крабы, большие русские автомобили — «жаль, город наш для них тесноват», русскую технику вообще, русскую кожу. Тыниссон, вероятно, хотел сделать приятное. Выделенный Таллинским департаментом полиции «для сопровождения почетного гостя», он взял на себя обязанности гида. Тыниссону это, как ни странно, шло. Полный, в штатском, ни следа полицейских манер, он казался добрым кузеном, этаким зажиточным хозяином небольшого, но прибыльного дела, которому судьба не спослала собственной семьи, и он решил отказать наследство вам, ближайшему родственнику, и сейчас, наслаждаясь добрым делом, развлекает вас и себя как может.

— В этом проходе триста лет продают булочки. Булочки и кофе, — повел рукой Тыниссон. Запах, дразнящий, приятный, подтверждал его слова.

— Булочки — хорошо. Где бы их попробовать?

— Это весьма просто. У нас много кафе. Мы, эстонцы, любим сладкое. Рекомендую.

Они зашли внутрь. Кафе небольшое, даже крохотное. Кельнер обрадовался им сдержанно, словно в толпе рупь под ногами нашел: ну, как хозяин объявится?

— Тех, тех и тех, — не зная названий, показал Вабилов. И кофе. Двойной кофе. По крепости и по объему. С коньяком. У вас коньяк есть?

— Разумеется, — удивился кельнер.

— Французский.

— Разумеется, — еще больше удивился кельнер.

— Тогда большую чашку крепкого двойного кофе и в нее влейте ваши обычные три… — он заколебался, — нет, две порции коньяка.

Они сидели за столиком у окна. Тыниссон, как бы невзначай, поглядывал на улицу. Проверяет. Вабилов и сам видел по крайней мере двух шпиков, наверное, их было пять, а то и десять. «Таллин практически чист, насколько может быть чист портовый город. Агенты Коминтерна на виду, те, кого можно опасаться, либо выдворены, либо задержаны. Но город, разумеется, выделяет вам охрану. Обязан выделить», — так объяснил атташе явление Тыниссона. Берегут.

Сдоба оказалась отличной, кофе — тоже. Тыниссон набрал целый поднос булочек, рогаликов, плюшек, и сейчас, казалось, был озабочен лишь тем, чтобы не задержать ненароком гостя. Жалея его, Вабилов не спешил. Жевание есть первый и единственно осмысливаемый этап переваривания пищи. Щелкайте челюстями. Искушение святого Антония. Святого. Искушения грешника иные.

Он допил кофе одновременно с Тыниссоном.

— Рубли эстонцы любят? Империалы?

— Вы — гость! — оскорбился Тыниссон.

— О, нет, нет, — оттеснив кельнера, подбежала дама, шикарная фарфоровая кукла. Хозяйка? — Для нас — большая честь угостить Нобелевского лауреата господина Вабилова.

Слово сказано. Не в первый, не в сотый даже раз, но только сейчас Вабилов почувствовал: он — лауреат Нобелевской премии. Формально — пока нет, вручение состоится вечером, специальный посланник Шведского короля, наследный принц Улаф прибыл в Таллин. Большая балтийская семья. Стокгольм оставил себе литературу, остальные — в столицах дружественных стран. Мира — Христиания, биология и медицина — вольный город Таллинн.

На улочке — узкой, «конного рыцаря», он посетовал:

— Неудобно. Пришли, объели…

— Вы — гость, — Тыниссон закурил новую сигару. Шпики маячили неподалеку: один спереди, один — сзади. — К тому же госпожа Ярве долго будет рассказывать посетителям, что именно у нее пробовал таллинскую сдобу великий русский ученый.

Вабилов не ответил. По всем трем пунктам можно было спорить. Великий? О, Господи! Сразу, на месте, он назовет пять человек, превосходящих его по всем составляющим, людей «острова». А в мире? Русский — в общем, да. Правда, есть прадед татарин, бабка — с Червоной Руси, с Карпат, другая — калмычка. Ученый — есть немного. Но плохо ученый. Не впрок наука пошла.