Последний мятеж. Страница 70
Мрачный и хмурый стоял Свен на бугре возле идола деревянного – то и правда Триглав оказался. Жевал хлеб воевода, вдаль смотрел, думу думал. Поначалу привиделось ему на тропе-дороге, что по-над речкой за лес уходит, будто вдали как бы скачет кто, только далече уже – не разобрать вовсе.
А селище-то пустым оказалось. И луга по реке немалые, и огнищ, кажись, в достатке, а припасов у смердов только самим не сдохнуть: сена чуток, да зерна горшок, а больше все репа да грибы сушеные. Или попрятали? Старшинка-то местный под плетью кричит, мол, недород был – то сушь, то потоп. Велел огня ему дать, да непрост оказался старшинка, ох непрост! Пойти, что ли, послушать, пока не помер, а то, кажись, уж голосить перестал…
Недовольно глянул Свен на Милана и разровнял сапогом кучку углей:
– Аль пытать не учен? Помрет дед до времени, кого тогда спросишь?
Милан хмыкнул и промолчал, пряча улыбку: «До чего ж они однолики – старшинка этот и Свен-воевода. Как одного отца дети: бороды, волосы, впалые щеки, носы… Оба широкоплечие да мосластые – ну, как есть братья! Смешно даже: ведь то – смерд, а се – воин!»
Свен подумал и совсем отгреб в сторону угли:
– Все про недород поет? Ничо, мне скажет! – Он ухватил за волосы и поднял голову старшинки, глянул в лицо – тот был в сознании. – Скажешь?
– Скажу, все скажу…
– Где хлеб? Припас где?
– Нету… Забрали все давеча.
– Кто?!
– Вои… Вои княжьи забрали…
– Чьи? Говори, коль помереть седни хочешь, а то…
– Не обманешь? То – князя Рутича вои.
– Рутича?! Уж не Тычайлы ли сынок сюда дотянулся, а?
– Про то не ведаю.
– Где они?
– Тама, по речке… день ехать… Селище большое, богатое.
– Велика ль дружина у Рутича?
– Не ведаю… Може, четыре руки, може, и боле.
– Эй, Свен! – к ним подходил озабоченный Лютя. – Поспрошай-ка деда, куда мальчонка заныкаться мог? Все норы ихние перерыл, а – нету!
– Что за мальчонка?
– Да с сеном был на лошаденке рыжей. Запнулся я об него, как в огорожу-то въезжал. Оно бы и ничего, да примета дурная – надо б упокоить гаденыша. Тока волокуша вон стоит, а ни кобылы, ни мальчонки не видать что-то.
Свен вновь потянул вверх голову старшинки:
– Скажешь ли? Иль погреть тя?
Старик то ли сморщился, то ли улыбнулся:
– Сбег, видать, Ганька-то.
– И куда ж побег?
– Знамо куда – одна тут дорога.
– В селище?! Воев Рутича звать?
– Почто звать? Оне сами придут…
– Почему сразу не сказал, сволочь, что под рукой князя живете? Чего ради про недород пел?!
– Того и ради… Тесно жить стало ноне… Куда ни кинь – все одно. Те припас заберут, эти ли… Тех кликнуть – твои людишек в мечи возьмут, а не кликнуть – свои тем паче посекут для острастки, чтоб в другой раз звали. А припасу-то нет, ты ж последнее заберешь – тока ложись да помирай… Куда ни кинь, все одно: тесно жить стало ноне… – Старик закатил глаза и обмяк на веревках.
– Ах ты, падаль вонючая! – ругнулся Лютя. – Догнать бы, а?
– Догонишь теперь! – вздохнул воевода. – Кажись, его я с бугра и видел. Он-то далече уже, а ночь рядом. Куда потемну-то? Уж грузите что есть, да по свету и тронемся – не сидеть нам тута.
– Тесно жить стало ноне! – оскалился Милан.
Потом Свен бродил меж землянок и дровяных куч, смотрел, как его вои горстями пересыпают зерно из берестяных коробов в переметные сумы. Он смотрел и думал, что ни к чему это: перехитрил-таки его местный старшинка. С грузом-то да по местам незнакомым не уйти им от погони. По уму бы бросить все, да в седла и – ходу, ходу! Сколько ни есть еще до темна – все наше. Пронзительно и четко понимал воевода, что дело тут ясное, что Авось не поможет, что надо… Он даже воздуха в грудь набрал, чтобы слово сказать, но представил ночь в мокром осеннем лесу и… промолчал.
Они ушли на рассвете – злые, невыспавшиеся, со вспученными животами. Они ушли, растворились в промозглом осеннем тумане, зарубив по пути оставленную без догляда козу.
Нежилым казалось разоренное селище, но десятки глаз смотрели в сутулые спины воинов. В одной из верхних землянок, что ближе всех ко Триглаву, тоже не спали.
– Ушли оне, отче!
– Се – ладно… Помру я, сыне… Отвори-ка дверь, да крышу разбери – чтоб не мучаться мне…
– Сполню, все сполню! Тока… Переможешься, а? Отче? Не впервой ведь тебе? Переможешься?
– Не, хватит, сыне, – отмучался я. Аль не рад? Ты ж теперь старши?ной будешь. Плохо ль учил я тебя, мало ль драл? Что завещано, сполнишь?
– Отче!
– Сполни, сыне, сполни: нельзя нам иначе. То отец мой – дед твой – задумал, я всю жизнь, считай, готовил, а ты – сполни. Говори послед, что помнишь, – послушаю.
– Дык, говорено ж не считанно раз! Ну, коли хочешь… По морозам первым, но до снега еще, идем до семи ден по реке вниз. Тама сани-волокуши ладим. Как река да болота встанут, идем ко восходу.
– Рек да речек скока?
– Все помню, отче: пять да две малых речки, да большая с протоками. А с тех мест уж недалече – как вдали горы-бугры видать станет, так и место искать будем. Боязно тока, отче… Дойдем ли? Одежа на холода не погнила бы в схронах. И соли мало совсем – гонец-то последний сгинул, видать.
– Ничо – может, и прибредет еще. А то и переможетесь: в тех горах, бают, ключи соленые есть. Туда по теплу и пошлешь кого. Тока баб брюхатых да детишек малых не бери: все одно помрут. А глaза пуще береги коваля со мальчонкой его. Мальчонка-то ушлый – подрастет, и с железом будете…
– То ведомо мне, а все – боязно.
– Ничо, сыне… Туда они не скоро дойдут… Иначе нам никак… Ступай… крышу…
Старик угасал на глазах, и сын – крупный лохматый мужик, сам имеющий внуков, – хлюпнул носом и полез наружу: надо было сделать дыру в крыше, чтобы легче отлететь отцовой душе.
Как ни поспешал Свен со дружиною, но ввечеру третьего дня почуяли они погоню. И пошел гон вдогон – совсем не молодецкая забава. Любо воям рубиться с ворогом в чистом поле да под солнышком, а тут гонят их, аки татей лесных, по болотaм да буреломам…
Невелика и была добыча – на еду только, а и ту пришлось кинуть. И кобылу серую, что под сумaми шла, порешили вои – охромела кобыла. А беда, коль придет, просто так не отвяжется: днем позже пугнули медведя в кустах. Косолапый-то деру дал, да не удержал коня своего Тардишь. Молодой, мало ученый, встал на дыбы конь да на залом и кинулся: ноги передние себе поломал и всадника на сук насадил. Хоть и не в бою Тардишь упокоился, а все же в чаще не бросишь – не смерд какой, а вой дружинный. Вьючный-то конь уж один остался, к нему и приторочили тело: не до костра ныне, вороги на хвосте.
Знал воевода и вои знали, что, коли не догонит враг, скоро падут их боевые кони – не прокормиться им в осенней чаще. Только не случилось того. На пятый день встал Свенов Бурка в жиже болотной и ни шагу – ни слово, ни плеть не слушает. Понял воевода и спешился, прощенья у коня попросил: нет пути далее, впереди лишь трясина одна. Не сбылась, видать, примета добрая – отвернулся от них Святовит, махнул безнадежно десницей.
Сказал тогда Свен воям:
– Край тута, друже. Некуда далее. Не помог нам Авось, не вывела нас Кривая, не вывезла Нелегкая. Тута – край. Остается нам…
– Брань принять! – облегченно-радостно выдохнул Лютя и поднял сжатый кулак.
– Брань принять, друже, – согласно кивнул Свен и повторил его жест.
Остальные молча подняли кулаки.
Десять всадников встречали их на поляне. Под хмурым небом и дождем мелким холодным стояли – не прятались. На головах шлемы стальные, на плечах плащи-накидки бурые, а под ними металл доспехов светится. Щитов не видать, но у седел луки в чехлах, мечи, топоры двуострые. А кони-то гладкие да сытые, будто и не гнали ворога много дней по лесам, по долaм. А вон тот, на коне белом с пятнами серыми, – то ли дружинник старшoй, то ли князь. Уж не сам ли Рутич встречает?