Сдвиг - Щербаков Александр Александрович. Страница 6

— Да, господин министр.

— Рад, что мы с вами договорились. Не допускайте паники — это главное. Да, и у меня к вам личная просьба. Я прошу вас принять меры к розыску Эуфимии Паркер. Она живет в Брокане, Коннолли, восемнадцать. Это мать моей жены. Помогите ей добраться до нас. Передайте ей, что мы все целы. Пожилая женщина не очень крепкого здоровья. Конечно, не в индивидуальном порядке, а в рамках воссоединения семей перед лицом общей опасности. Этим тоже необходимо заняться. Вы записали? Эуфимия Паркер, Коннолли, восемнадцать, Брокан. Мы все — в Файфкроу, она знает.

— Да, господин министр.

— Благодарю, Спринглторп. Надеюсь на вас. Жду разговора с вами через час-полтора. А теперь, извините, пожалуйста, передайте трубку Уипхэндлу.

— Я… Конечно, мы приложим все силы…

— Сэр! Срочное донесение!

Радист второй станции протянул полковнику бланк с зеленым уголком. Поднося к уху трубку, Уипхэндл кивнул и передал бланк Спринглгорпу. Спринглторп прочел: «Рубенс — Ван-Гогу. Море отступает. Море быстро отступает. Преследую урез воды. Достиг 132 посуху, двигаюсь дальше. Прошу инструкций…»

Океан отступил так же безмолвно, как и нахлынул. К пяти часам вечера он не только отдал все, что поглотил ночью, но откатился еще дальше на запад. И продолжал отступать, обнажая свое вековечное дно — россыпи изъязвленных глыб, обросших бурыми косами водорослей. Быстро темнело. Была в этом отступлении зловещая парализующая непроницаемость, и Спринглторп распорядился отвести патрули ополченцев, достигшие былого берега, на линию ночного продвижения воды. Он понимал: эта линия ничего не гарантировала, но в ней была хоть какая-то определенность. Определенность — то, чего за последние сутки они были начисто лишены. Пережитый ужас стократ усиливал страх перед надвигающейся тьмой, подавлял, лишал воли к действию. Всех. И большинство покорялось, опускало руки. Металось, искало на кого понадеяться, кому пожаловаться, на кого возложить тяжесть своего отчаяния. Он, Спринглторп, знающий и умеющий не больше, чем другие — а зачастую и меньше, — волей обстоятельств стал тем, кому можно жаловаться, и люди шли, шли, шли к нему, к нему, к нему. Они не разбирали развалины, не шили палатки, не кормили, не лечили, не поддерживали друг друга. Они, каждый сам по себе, создали огромную безобразную очередь жалобщиков. Очередь домовито устроилась возле плаца. И кто-то составлял список, кто-то писал на ладонях номера, кто-то убедил всех, что их примут, выслушают и отдадут приказ — кому? кому можно отдать такой приказ? — накормить, починить, возместить. Ярость, беспомощная ярость вскипала в нем всякий раз, как он видел эту толпу, слежавшуюся в удава, обложившего его палатку. Разогнать! Разогнать их всех! Пусть делают дело!

— Ни в коем случае, — возразила Памела Дэвисон. — Они не смогут. Лучше пусть будут собраны в одном месте.

— Чтобы они так и сидели? Вы что, считаете, что я могу сейчас заниматься их приемом?

— Это должен делать ваш заместитель.

— То есть вы? Вы в своем…

— И не я.

— Кто же?

— Найдем. Надо найти.

И нашла. Цены нет этой женщине. Нашла какого-то самоотверженного попа, отца Фергуса, и определила ему в штат четырех бог весть как попавших сюда монахинь. Они внимательно выслушивали каждого, записывали каждое слово на формулярах складских требований, — где-то отыскалась их целая кипа — и каждого выслушанного записывали в следующую очередь — на решение по его делу. Лишь бы он не ушел, не сеял растерянности и безволия.

— Ведь это страшнее всего, — сказала сержант Дэвисон, И была совершенно права.

Землю била все та же непрекращающаяся мелкая дрожь. И как-то к ней все привыкли, притерпелись. Настолько, что кто-то распорядился отвести беженцам для ночлега четырехэтажную казарму в военном городке, и Спринглторпу пришлось вмешаться и самому собирать швейные бригады для шитья палаток.

Как мало было тех, кто сам находил себе дело и попросту брался за него. Но они были. Учитель физики из Брокана сам нашел электромонтера и подручных. Они установили на вертолете прожектор. Теперь можно было ночью следить за океаном с воздуха. Зубной врач собрал десяток старух, прицепил автобус к трактору и, разъезжая по окрестным лугам и фермам, доил брошенных коров. «У меня шестнадцать тонн молока! — кричал он в трубку радиотелефона, добравшись до поста связи. — Их надо доставить в лагерь. Кто должен это делать?» — «Вы, — ответил Спринглторп. — Мобилизуйте людей, реквизируйте грузовики и горючее. Я даю вам право!» — «Черт знает что!» — ответил врач, но часа через два Спринглторп увидел посреди лагеря рудовоз, с которого скатывали в толпу столитровые молочные бидоны.

Конечно, Уипхэндл настаивал на ночном патрулировании чудом возвращенного города, словно его солдаты не устали смертельно за весь этот сумасшедший день. Спринглторп собрался было спорить, но вдруг понял, что спорить не надо. Есть сотни вещей, куда более важных: ночлег, топливо, вода, хлеб. Утром в лагере было около трех тысяч человек, к вечеру — пятнадцать. Завтра будет тридцать или сорок. Все налаженные системы словно растворились. Как не было их! Он выхватывал из толп нужных людей, сначала стыдил, убеждал, потом настолько устал, что начал крикливо приказывать, сам удивляясь, что никто не прекословит.

Выполнялись или нет его приказы, этого он большей частью не знал и не мог узнать. Да и сама мысль о проверке попросту не пробилась сквозь гущу кричаще неотложных дел. Он давно и безнадежно запутался бы, если бы не сержант Дэвисон. Памела умудрялась записывать все распоряжения, она составляла немыслимые графики и таблицы. В них находилось место всем и всему. В клеточках и квадратиках, как в сетях, застревали люди, знающие люди. Она по собственному разумению отважно пичкала их армейскими медикаментами, кого вдохновляя на подвиги, кого безоговорочно подчиняя, кого делая гением обороны. Спринглторп заикнулся было, что таблетки надо раздавать всем.

— По крайней мере, одному из десяти. Это норма, — ответила Памела. — Но у меня остались четыре коробки. Весь наш энзе.

Она поставила перед ним банку с омлетом и кружку кофе.

— Ешьте.

Спринглторп покосился на кофе.

— Вы опять туда чего-нибудь намешали?

— Нет. Вам уже не надо. Вы втянулись.

Он только что вернулся из Брокана. Там была типография, она была в полном порядке, не было лишь электроэнергии, но, предвидя это, Спринглторп привез туда дизель-генератор и бочку солярки. Ему быстро удалось разыскать профсоюзного старосту типографии. Он был готов мобилизовать рабочих, вести на работу под конвоем, но все это не понадобилось. Когда печатая машина пришла в движение, Спринглторп понял, почему. Зданьице тряслось так, что куда там стихийному бедствию!

Две тысячи экземпляров воззвания к населению Спринглторп взял с собой и отправился к мэру. Местный мэр, тощий, высокий, с кустистыми бровями, повел разговор так, словно это Спринглторп устроил землетрясение и теперь должен ответить перед ним, мэром, за свое преступное деяние. Мэр требовал восстановить электросеть и водопровод, требовал доставки бесплатного продовольствия, а Спринглторп слушал, кивал и злился на себя за это. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но мер перегнул палку. Он начал что-то плести о том, что делом о смерти двух раненых граждан броканской общины в госпитале военного городка должен заняться суд. Пусть суд выясни г. была ли им оказана квалифицированная помощь. В чем он, мэр, сомневается. И тут Спринглторпа взорвало. Продовольствия в Брокане хоть завались! Аптека есть! Есть гараж и живопырка по изготовлению церковных электрогирлянд — стало быть, есть инструмент. И полно людей! И это не его, Спринглторпа, а его, мэра, дело организовать питание, медицину и ремонт. За счет своих ресурсов. И если он, мэр, к завтрашнему утру всего этого не сделает, то он, Спринглторп, арестует его и предаст суду! А если он, мэр, не в силах с этим справиться, то пусть убирается вон! Он, Спринглторп, найдет другого мэра…