Змий - Щербаков Александр Александрович. Страница 8

Прокурор Бартоломью, приятный человек с мудрым лицом пожилого учителя рисования, первым делом по прибытии устроил краткое совещание в курительной комнате. Решено было немедленно создать следственную комиссию. В нее вошли: сам прокурор, один из его помощников, сенатор, мистер Черриз, член палаты представителей, и генерал Деймз. Профессор Мак-Лорис и мистер Фамиредоу приглашались для постоянного участия в качестве технических консультантов.

По-видимому, фирма «Скотт пэйперс мэнюфэкчурин» возлагала особые надежды на столь плачевно прервавшиеся тайные беседы о пэйпероле, иначе сенатор затруднился бы объяснить себе безропотное согласие мистера Левицки на то, чтобы вся эта военно-ученая вакханалия так бесцеремонно разыгрывалась в его частных владениях, явно пренебрегая его собственной персоной. Впрочем, вполне возможно, что он всего-навсего чье-то подставное лицо, так же как и мистер Ноу. При одной мысли об этом сенатор вздрагивал от негодования. Впутаться в такой нечистоплотный спектакль да еще и в роли почетного председателя! Нет, этого нельзя было себе позволять, но теперь, когда двое помощников прокурора Бартоломью хлопочут в курительной комнате, проверяя, соединяя и настраивая изрядно послужившие блоки ЭАКа: правдомат, анализатор, сумматор и компаратор показаний, – все пути к отступлению отрезаны. Все ли? Да, похоже, что все, и за неимением лучшего придется ограничиться банальным поучением самому себе впредь быть осторожнее.

Настроение у сенатора окончательно испортилось, когда его снова вызвали к телефону и сообщили о скором прибытии военного прокурора полковника Да-Винчи. Полковник тут же был заочно включен в состав комиссии, и Бартоломью предложил дождаться его приезда, тем более что прокурорский ЭАК плохо перенес поездку и бессовестно капризничал, то не желая слушать, что ему говорят, то произнося вслух по двадцать раз подряд одну и ту же фразу.

Сенатора так и подмывало сказать по этому поводу какую-нибудь колкость, но он решил молчать и молчал до тех пор, пока Бартоломью со вздохом не посетовал на недостаток бюджетных средств:

– Но вы знаете, сенатор, чем упорней меня обязывают полагаться на всю эту технику, тем более я уповаю на человеческий здравый смысл. Должны же люди когда-нибудь понять, что кроме как на собственный ум в этом мире им рассчитывать не на что.

– Человеческий здравый смысл велит нам накормить три десятка людей, нежданно-негаданно угодивших под следствие, – резко ответил сенатор. – Я сижу и думаю, есть ли в этом доме хоть один человек, которому придет в голову позаботиться об этом.

Бартоломью кротко поклонился и отошел в сторону. Сенатор внутренне сжался. Его самого покоробило от собственной ничем не оправданной резкости по отношению к человеку, который уж ни сном ни духом не был причастен ко всему этому делу. Оправданием могло служить лишь то, что эта неуместно запальчивая тирада неким телепатическим образом возбудила тайные пружины дома. И выяснилось, что участников совещания давно ожидает так называемый скромный обед, томящийся в двух автофургонах, и что для воздания ему должного юридических препятствий не имеется.

С разрешения генерала Деймза к столу была допущена миссис Левицки, живая, обаятельная женщина лет на двадцать моложе своего электрифицированного супруга. Стоило ей войти, как мистер Левицки посуровел и, резкими движениями поворачивая шею, принялся окидывать присутствующих пронзительным петушиным взором, словно готовясь к жестокой битве с тем, кто покусится на излишнее внимание хозяйки дома.

Судя по героическим попыткам миссис Левицки расшевелить гостей, она каким-то десятым нюхом учуяла неблагополучие в делах супруга. Она так старалась, так явно, трогательно и наивно веровала, что после сытного обеда с ее участием все устроится само собой, что сенатору стало жаль ее. И он вступил с ней в беседу о столичных новостях, мало-помалу увлекся и проявил блестящие познания в области школ верховой езды. Эта тема, как оказалось, весьма занимала миссис Левицки. А поскольку разговор о верховой езде был одним из дюжины разговоров, включенных сенатором в его набор светских бесед и подготовленных незаменимым Гэбом на должном уровне, миссис Левицки осталась очарована собеседником и даже пообещала впоследствии показать ему одну очень интересную вещь! («Наверное, все ту же комнату вверх ногами».) Мистер Левицки после некоторого раздумья, по-видимому, решил воздержаться от каких-либо демонстративных контрманевров, обед завершался мирно, и сенатор с удивлением ощутил, как его самого и его товарищей по несчастью потихоньку охватывает жизнеутверждающее благодушие.

Этого благодушия был вовсе лишен полковник Да-Винчи, прибывший во время клубники под острым соусом. Неподвижно глядя прямо перед собой в круглые очки, он сухо представился следственной комиссии, молча выслушал пояснения прокурора Бартоломью, кивком согласился со всеми принятыми мерами и тихим жестким голосом выразил желание немедленно приступить к работе.

Помощники Бартоломью обливались потом, но ЭАК обрел наконец свою безапелляционную непогрешимость, доложился Большой машине Верховного суда, получил инструкции и объявил, что первым делом следует установить, носили ли переданные записи предосудительный характер вне зависимости от того, кому они принадлежат, каковой вопрос следует разрешить впоследствии.

Оказалось, что передача произошла одновременно с шести листов, и копии их тут же легли на стол – плотная голубоватая бумага, которая вызывала теперь у сенатора судорогу в пальцах. После долгих объяснений Мак-Лориса и Фамиредоу ЭАК согласился счесть эти копии достоверными следственными документами.

С первого листа был передан лихо нацарапанный условный человечек с огромными усищами, торчащими из-под нахлобученного на лоб сомбреро, со-второго листа – химический символ циркония в прямом и зеркальном изображении (ЭАК принял к сведению заявление профессора Мак-Лориса о том, что это не имеет никакого отношения к проблеме), с третьего – длинная прямая черта, с четвертого – написанные одной рукой, но разными шрифтами два бранных слова, повторенных каждое четырехкратно в столбик, с пятого – отдельные штрихи, по которым можно было судить, что кто-то неумело пытался срисовать потолочный плафон. С шестого – четкий и ясный анфас пучеглазой рыбешки, рисунок, явно вдохновленный длительным созерцанием аквариума.