Драконий коготь - Баневич Артур. Страница 11

Самый старший из Юриффов радостно сверкнул остатками зубов.

— Поиграем, братья! — заорал он, выхватывая меч. Муша, не дожидаясь указаний, замахнулся на Дебрена топориком. Магун выхватил волшебную палочку и, отпрыгнув в сторону, послал боевое заклинание — гангарин. Не очень сильный, к сожалению. Пятьсот проверок человеческих ступней, никакой еды, жара — все это исчерпало его силы. Мощности было что кот наплакал. Но хватило бы. Если б он попал.

Однако он споткнулся о Людмину и промахнулся. Заклинание пошло вверх, с крыши свалился голубь. Топорик просвистел у самого лица.

— Оставьте его! — крикнула Нелейка. — Берите меня!

Юрифф хотел взять ее живой — поэтому так скверно у него шло. Киянка долбила по лезвию меча, как дубинка-самобойка из современной прачечной, ворожейка металась, колотила, плевалась. Она была слишком юркой, слишком взбешенной, отчаянной. Прекрасной в своем бешенстве. Это ее спасло. Щербатый был мужчиной, хотел ее укротить.

У Муши тоже ничего не получалось. Второй гангарин, уже совсем слабый, скользнул по лабиринту внутреннего уха. Чудес он не наделал, но с этого момента топорик мог служить своему владельцу только для восстановления то и дело теряемого равновесия. Муша не нападал, но бил достаточно точно, чтобы удерживать Дебрена в постоянном движении, однако ничем не мог навредить магуну.

Нельзя сказать, кто из них первым сумел бы нанести решающий удар. Дебрену удалось схватить за ножку одну из табуреток, так что у него в руках оказалось оружие, позволяющее оглушить ослабленного чарами врага. Беда была в том, что чаровать-то уже было нечем.

— Я не люблю его! Он для меня никто! — орала Нелейка, отступая по внутренней лестнице на полуэтаж, с которого перепуганная соседка спешно эвакуировала горшки и увлеченную ходом боя детвору. — Я люблю другого. С детства! Насмерть! Никому другому я не дамся! Слышишь, Муша? У меня первосортная невинность! Она может быть твоей! Оставь его! Мужелюб затраханный! Выперденыш! Обоссанец! Самодрочец!

Подействовало.

Топорник обернулся и, отчаянно шатаясь из стороны в сторону из-за нарушения вестибулярного аппарата, помчался к лестнице.

Дебрен поднял палочку. И направил чары, выжимая из мозга последние уровни своей магической энергии. Правда, не в Мушу, а в Лобку, чекан которого мчался к уже не содержащей магии голове.

Блеснуло, гукнуло. Молния была слабенькая, скорее дымная, чем огненная. А Лобка все еще был приглушен и разъярен после удара киянкой. Так что, хоть в голове у него заискрило, по-настоящему он магунова удара не почувствовал. Но и сам тоже промахнулся. Чекан только лизнул руку Дебрена. А потом выбил у него табуретку и сверкнул вверх. За магуном. У него под коленями пошевелилось что-то мягкое, воняющее сивухой, овечьими орешками, колбасой и изысканным вином из Бомблоньи. Дебрен споткнулся, повалился на спину.

— Кто тут Дебрен Думайский? — загудел юный, звучный словно колокол, мелодичный голос. — Магун и чароходец? Эй, ты, с чеканом! Не на него ли замахиваешься?

Лобка оглянулся и замер. Он не очень рисковал. Во всяком случае, рисковал меньше, чем если б проигнорировал пришельца. К тому же он был любопытен.

В воротах стоял высокий стройный мужчина. В руке у него был меч, за поясом отлично скроенного кафтана — одинокая металлическая перчатка от лат, а на лице кошачья маска.

— Ну, чего еще? — проворчал Юрифф. — Еще один жоподаец для Игона? Ты заплутал. В замок — направо.

— Опусти чекан, — не обратил внимания на его слова человек в маске. — Потому что если ты магуна усечешь, с тобой вместо него буду биться я.

Лобка сплюнул, замахнулся шире. Дебрен зажмурился.

— Погоди! — Юрифф отвернулся, отскочил подальше от ворожейки. — Постой, Лобка! Что ты сказал, котяра?

— Что я пришел сюда на смертный бой, — гордо бросил замаскированный. — С тобой, Дебрен. Ну, что вылупился? Когда посылают перчатку — это означает только одно. Особенно если есть причина. — Он многозначительно глянул на ворожейку. — Я их понимаю. И уважаю. Поэтому и пришел. Чего, судя по твоей мине, ты вовсе не ожидал. И правильно. Ибо не принято, даже здесь, на Диком Западе, чтобы с каждым… Это тебе не раннее средневековье. Но если я верно понял слугу, относительно перчатки ты переговорил с госпожой Нелейкой. А она вправе… Так что — деремся. Колдовать разрешается. Где твой меч?

— Э-э… Я не пользуюсь, — пробормотал магун. — У меня нет. И никогда не было.

— Ага. Чистая магия? Ну что ж, этим сказано все. Но сделай милость, возьми меч вон того доброго человека. — Он указал на Юриффа. — Если уж чарами меня повалишь, то хорошо бы добить чем-нибудь конкретным. Сталь — всегда сталь.

— Нет!! — От крика Нелейки задрожали пленки в окнах.

— Не бойся, — поклонился кот. — Результат предрешен. И… — Он осекся. — Понимаю. Мое присутствие… Прости. Двадцать лет мы обходили друг друга стороной. Сначала в городе, теперь на балах… Но я должен был прийти. Вызов — святое дело. Успокойся, это последний раз. И ты наконец увидишь мой труп. Дебрен, ты готов? Где твоя волшебная палочка? А, погоди. — Он достал из-под кафтана белую туфельку, точь-в-точь такую, как та, что хранилась в шкатулке. Только левую. Поцеловал, поставил на стол рядом со шкатулкой. — Она была на сердце. Могла бы тебе подпортить дело.

— Вы скверно фехтуете? — не упустил оказии Лобка. — Так, может, лучше его я?.. За грубель, дешевенько. Что мне. Я все равно хотел…

— Я три турнира выиграл, хам. Попробуй только, так я тебе даром… Ну, по сторонам. Дебрен, поднимай задницу. Не унижай меня, дерясь лежа. Давай без демонстративности. Пожалуйста.

— Нет! — Ворожейка сбежала с лесенки, чуть не опрокинув Юриффа. — Вы не можете драться! Я его люблю!

— Ну, женщины, — меланхолично усмехнулся под маской кот. — Только что клялась, что не любит. Но все равно я завидую тебе.

— А, мать твою так! — занервничал Юрифф. — Мальчишки! Только бы кого-нибудь прикончить! — Он схватил ворожейку за волосы, придержал. — А я пойду с ней побалуюсь. Когда кончите, приходите. Я ее вам живой оставлю.

Муша кинулся на кота. Нависший над магуном чекан дрогнул.

— Нет! Стойте, дурни! Это же наш шуряк! Игон!

Лобка успел придержать чекан. Муша попятился.

— О чем ты? — Кот, которого застали врасплох, заморгал, то поднимая, то опуская клинок. — Они… Она была их?..

— Была? — возмутился Юрифф, прыгая к сидящей в траве Людмине. — Есть! И останется. Да и хромать не очень-то будет. Хороший сапожник… Гляди, какая здоровая девка! Ядреная! — Он хватанул сестру по спине так, что она упала. Забеспокоившись, он принялся ее поднимать. — Ну, давай сюда! Понюхай! Твоя мечта! Деревенская колбаса, чистые орешки, прямо из-под овцы!

Ошеломленный кот сорвал маску, подошел на ватных ногах, наклонился, понюхал. И выпрямился. Медленно. В глазах у него стояли слезы.

— Это не она, — сказал он тихо. — Моя… была не такая красивая. Вся в язвах, бедняга. Но я бы все равно… Глупец. А я — последний кретин. Сам лично декрет писал, этой вот рукой… Чтобы никаких овец в столице, потому что они с горем ассоциируются, с безродной землей, горной… Инвесторов отпугивают, а у нас почти чернозем, самых жирных волов выкормит. Одна овчарня в городе, с моего личного согласия, ибо я над дайковыми ублюдочками сжалился. Кретин. Полдюжины раз мимо пробегал.

— Бегом занимаешься? Трусцой? — удивился Юрифф. — В Дайковом тупике?

— Уотовец торговца из интим-подвала тщательно выпытывал, но выжать ничего не смог… Пришлось самому…

— Полдюжины раз? — В голосе ворожейки прозвучало нечто удивительно близкое к сочувствию. И зависти.

— Ты права, — бросил Игон. — Смейся. Глупец, я наизусть ваш доклад знаю. Сразу надо было, как только Путих… А я предпочел дурной головой о стенку биться… Корону, пся-мать, теперь в ремонт отдавать надо, вся помялась… — Он прошелся рукой по лбу, действительно поцарапанному. — Меня только на рассвете осенило. Я помчался в Дайков тупик. Слишком поздно. Она вены себе… Нелейка, — повернулся он к одуревшей ворожейке. — Платье мельничихи, которое ты Зане на бал одолжила, не пострадало. Золотое сердечко было у Заночки. Позаботилась о подружке, скинула одежду. Хоть и очень спешила… Даже бретелей не сняла. Знаешь, тех, под юбкой, на которых с бала колбасу выносила, пищу… — Теперь он уже плакал, положив руку на туфлю Заны-Замарашки. Покрытой язвами уличной проститутки. — Боже, столько лет! Голодная, избитая, бедная… А я… икра, курвы! Курвы по сто грублей за ночь! И ни с одной, никогда… А она — тут рядом… Скотина! Убей меня, Дебрен. Убей!