Гамма для старшеклассников - Щупов Андрей Олегович. Страница 3

– Нормально?

– Если вы в состоянии контролировать себя, значит, нормально.

– Но дело в том, что я боюсь именно потому, что знаю о завтрашнем холоде. Я угадываю причинно-следственную связь, понимаете?

– Какая-то, братец, ерундистика. Сначала погода, затем страх, а теперь вы приплетаете сюда причинно-следственную связь?

– Все правильно, – заверил я его. – Потому что наше «сегодня» теснейшим образом увязывается с днем еще не наступившим. Увязывается настолько тесно, что это пугает.

Доктор раздражено крякнул.

– Это что же? Мы кузнецы, и дух наш молод?

– Не совсем, но…

– Минуточку! Я так понимаю, что сегодняшний дождь вы пытаетесь соединить с завтрашними заморозками?

– Да нет же! Дождь оттого, что вчера на рынке я видел безобразную драку. А сегодня две женщины в троллейбусе сказали мне гадости. Одной не понравился мой зонт, вторая, передавая абонемент, не сказала ни «спасибо», ни «пожалуйста».

– Вы реагируете на такие мелочи?

– Если бы только я! Но ведь и природа!

– Что природа?

– Тоже реагирует.

– Мда… – Врач вернулся за стол. – Говорите вы в общем-то нормально, а вот мысли… Впрочем, мысли у нас у всех малость того, – он остро взглянул мне в лицо. Точно уколол глазами-буравчиками. Выстрелил и всмотрелся, попал ли?

– Послушайте! А может, вы верующий?

– Смотря во что.

Доктора такой ответ не устраивал, и он сердито зафыркал.

– Но в церковь-то вы, конечно, заглядываете?

– Нет, не заглядываю. Хотя пару раз бывал. Слушал, как поют.

Доктор осуждающе покачал головой. Я думал, он скажет: «Мда… Ох, уж эти мне печорины с онегиными! Рыцари гипертрофированных чувств… Шагу не ступишь без того, чтобы не угодить на какого-нибудь нытика!» И я бы тогда откликнулся: «Да, я нытик, но вы врач и должны помогать нытикам. Потому что все больные – нытики, и это факт, от которого никуда не спрячешься. Здоровым некогда ныть, они живут, чтобы радоваться, а не пугаться.» И возможно, доктор взглянул бы на меня с интересом или во всяком случае без отвращения. И задал бы пару задушевных вопросов, на которые я ответил бы столь же задушевно. И мы разошлись бы добрыми друзьями, до вечера сохранив о друг дружке светлые воспоминания. Но он твердо и уверенно промолчал. Только еще раз фыркнул, подтверждая свое нежелание стать моим другом. По всей видимости, я начинал его серьезно раздражать. Аллопатия всегда презирала гомеопатию.

Мне захотелось ударить его кулаком. Ударить и тут же спрятаться в шкаф, что стоял у стены. Мысли и желания были моими, – деваться от них было некуда. Презирая себя за подобные позывы, я на секунду зажмурился.

Доктор тем временем сгорбился за столом и что-то быстро принялся строчить на бланке. Подавшись вперед, я разглядел, что под рукой у него рецепт. Действовало сомнительное, но отработанное десятилетиями правило: пациенту ничего не объясняли и пациента профессионально отфутболивали. Желание спрятаться в шкаф исчезло, зато ударить кого-нибудь захотелось прямо-таки до слез.

Разумеется, мне выписывали бром и димедрол. С сеансом психолечения было покончено. Ни он, ни я более не вымолвили ни слова. Должно быть, внутренне мы успели рассориться и разойтись – два совершенно чуждых друг другу существа.

Уже на пороге, прикрывая за собой дверь, я что-то буркнул, прощаясь. Доктор пробурчал аналогичное в ответ. Вполне возможно, что я пробурчал «идиот». Что проворчал в ответ доктор, знал только он сам.

Урна стояла у крыльца – обиженная, пыльная и заплеванная, скособоченная от множества ударов, десятки раз крашенная – прямо поверх отпечатков и плевков. Точь-в-точь – нищенка на паперти с раскрытой в ожидании ладонью. Мимоходом пожалев ее, я сунул руку в карман. Неразборчивая писанина доктора птичкой спланировала в неблагородную компанию окурков, яблочных огрызков и скомканных фантиков. За спиной мелодично напевал женский радиоголос. Разумеется, про «оу-оу».

На психиатра я не обижался. За свою жизнь мне удалось повидать порядка сотни стоматологов, десятка три кардиологов и около тысячи терапевтов. По-настоящему лечить из них умели только единицы. Остальные измеряли температуру, выписывали анальгин с аспирином, со знанием дела толковали о горчичниках и банках, засыпали клиента с ног до головы мусорной латынью, а в критический момент бочком-бочком отходили в сторону.

Впрочем, ругать врачей – занятие неблагородное. Плохих врачей много. Их даже подавляющее большинство. Но их ничуть не больше, чем плохих академиков и политиков, никчемных бухгалтеров и слесарей-сантехников. Везде и всюду суровая статистика с готовностью предложит вам одни и те же цифры, но так уж получается, что злятся более всего на врачей. Оно и понятно, здоровье – собственность частная и неделимая.

Чтобы не было так обидно, я зашел в аптечный ларек и разом накупил капель от насморка, мази для глаз, пузырьков с йодом и таблеток от головы. В булочной по соседству приобрел пухлый батон с подгорелым низом. Набив таким образом патронташ, я чуточку приободрился. Бороться – не бегать. Теперь я во всяком случае был во всеоружии и энное время мог вполне отстреливаться от самых различных напастей. И тут же заныла голова. Верно, возжелала свеженького цитрамона. Лоб, подключенный к внутреннему напряжению, стал медленно накаляться. Криво улыбнувшись, я полез в карман за таблеточной упаковкой. Не в моих правилах потакать капризам, но мозг – не желудок. Ссориться с ним опасно.

Мимоходом подумалось, что у головных болей один плюс. Когда холодно, можно греть ладони о лоб. А холодно у нас теперь было почти всегда.

РЕ-ДИЕЗ

Зонт медузой распластался над головой. Под ногами вскипали пузыри, кругом клубилось безымянное море. Я шел пешком, транспорт меня более не интересовал. Только что я выбрался из троллейбуса. Пробиваясь к освободившемуся месту, мелкая старушонка болезненно ткнула меня локтем. Внешне я остался совершенно безличен и даже напустил на лицо дымок легкого презрения, но внутренне тотчас сжался.

Одна-единственная старушонка, не сомневающаяся в том, что пробивать дорогу в транспорте нужно именно таким способом, вышибла меня из колеи. Вновь я ощутил себя шпионом в стане врагов, диверсантом, прилагающим титанические усилия, чтобы казаться одним из них, но мне это плохо удавалось. Язык, на котором они обращались друг к другу вызывал у меня спазмы, их красноречивые жесты – при попытке копирования доводили до судорог. Я балансировал на краю пропасти. Любое неосторожное движение, слово – могли выдать меня с головой.

Жуткая это вещь – разговаривать на чужом языке, на чужой планете, двигая руками и ногами, согласуясь с общепринятыми нормами! А попробуйте-ка признаться вслух, что этих самых норм вы напрочь не принимаете.

Кролику, переселившемуся в тигра, тоже, вероятно, придется глотать мясо, но и тошнить его будет при этом беспрерывно.

Вспомнилось, как около месяца назад за окнами раскричались ночные мушкетеры. Двое трезвых колошматили троих пьяных – шумно, не соблюдая никаких правил приличия. Возможно, они считали, что им нечего скрывать и нечего стыдиться. Ночные бретеры ругались в голос и не стеснялись бить ногами по голове. Никто украдкой не озирался и никто не караулил на «шухере». Миру открыто преподносилось кривое зеркало, и квартал безмолвствовал, обратившись в гигантский ночной ринг.

Сотрясаясь от пульсирующего озноба, я поспешил укрыться в ванной, где немедленно включил горячую воду. Но и там я слышал то, чего никак не мог слышать, – хлюпанье выбегающей из ран крови, удары твердого неживого о мягкое живое. А минутой позже слух стал ловить далекое эхо канонады. Стреляли из орудий по густонаселенным районам, и пятнистые танки вползали в город, угрожающе задрав стволы. Чернобородые мужчины, сжимая в руках оружие, недобро смотрели на пришельцев, глазами выискивая цель. Солдаты, мешковатые и неповоротливые от усиленных касок и тяжелых бронежилетов, вжимали головы в плечи, озирая черные провалы окон, чувствуя за этими бойницами чужие караулящие глаза. Затевалось страшное. Снова у всех на виду. И мир по-прежнему безмолвствовал, утешаясь тем, что бойня происходит за тысячи миль от безмятежного большинства. Увы, я слышал и видел все…