ХОЛОД МАЛИОГОНТА - Щупов Андрей Олегович. Страница 3

– Что же ты раньше помалкивал, герой доморощенный? – майорский бас оглушил Александра. – Уже, почитай, год вместе, а мы знать ничего не знаем!

– Наш скромный Сашок спас кого-нибудь на пожаре? – Дмитрий подмигнул приятелю. – Давай-ка, голубь, раскалывайся. Может, и медалью уже обзавелся?

– Если так, то полагается обмыть, – вякнул кто-то из сослуживцев. – Иначе неблагородно.

Покривившись на эти тирады, Борейко поднял широченную ладонь, призывая к молчанию. Глаза его сверкали, на скуластом лице блистал гипертонический румянец.

– Сообщаю коротко и внятно, – пробасил он. – Перед нами бывший особый следователь города Ленинграда. Статус и ранг – не нам чета. Поперт с должности за правое дело и за множественные ссоры с местным чиновничеством.

– О, если только это, то я в курсе, – Дмитрий махнул рукой. – Опаздываете, господин майор. Опаздываете…

– Кроме того, в личном деле, хранящемся у Митрофана Антоновича, ленинградская эпопея изложена достаточно подробно, – Александр хмуро кивнул.

– Вот как? – Борейко присел на скрипнувший стул, рассеянно ущипнул себя за подбородок. – Собственно говоря, оттуда я и почерпнул сведения про Ленинград. Но мне-то вы, гады, ничего не рассказывали!

– Не любопытствовал, вот и не рассказывали.

– Хорошо-с, это мы проглотим. Но у меня имеются и более свежие новости. Полковник намеренно показал мне досье. Дело в том, что по твою душу, Саша, явился Лесник.

– Что, что? – Дмитрий приложил ладонь к уху, но ирония ему не очень удалась. – О каком леснике вы только что упомянули?

– У нас в городе один Лесник.

– Не понимаю… – На лице Александра отразилось изумление, и Борейко довольно крякнул.

– Подробности мне не известны, но в целом суть такова: как оказалось, Лесник наслышан о тебе еще по ленинградским делам, – именно поэтому мы и не поленились заглянуть с Митрофанушкой в досье. Так или иначе, но мафиозо тоже интересуется исчезновением людей и не далее, как вчера, упросил нашего полковника выделить ему для помощи опытного консультанта. И заполучить он хотел не кого-нибудь, а Дыбина Александра Евгеньевича собственной персоной.

– Соглашайся, Сашок! Предложение лестное…

Борейко покосился на Дмитрия, как на докучливую муху.

– Речь идет не о согласии или несогласии. Все в сущности уже решено, потому что подпольный хозяин Уткинска назначил за тебя цену и цену немалую.

– Ага, – Дмитрий сделал вид, что строчит в блокноте. – В какой валюте, позвольте узнать?

На него не обратили внимания. Сообщение Борейко ошарашило всех.

– Лесник обещает нам содействие: Чилину – свидетелей против Лыхина и всех его сообщников, а мне зацепку насчет женских убийств.

– То есть, маньяк все-таки существует?

– К сожалению, имеет место быть… – Борейко по-бычьи тяжело вздохнул. – Короче, братки! Вся информация уже в моем сейфе. Не позже сегодняшнего вечера мы возьмем этого неугомонного ловеласа за глотку. Слышал, Савченко? Предупреди Пашу Семичастного и ребят из группы захвата.

– Жуть, – Казаренок покачал головой. – Никогда бы не подумал, что ветхозаветный Уткинск обзаведется собственным патологическим убийцей…

– Любое убийство патологично! – Александр поднял глаза на Борейко. – Эй, шеф! Ты не в курсе, чем мне придется заниматься у Лесника? Ковры заставит чистить или пятки чесать?

– Этого я тебе сказать не могу, – Борейко поморщился.

– А Митрофанушка могет?

– По-моему, и он в этом смысле пустой. Он тебя бы и за меньшую цену продал.

– Вот счастье-то! Но у меня своих дело невпроворот!

– Все дела в сторону. Как-нибудь разбросаем по отделам. В конце концов, не каждый день мафия предлагает свои услуги. Если вам удастся поладить, возможно, Лесник раскошелится и на другие открытия.

– Понимаю, – Александр кивнул. – Но он хотя бы намекнул, что ему нужно?

– Лишь самым краешком. Кто-то из его людей, кажется, пропал, и хозяина это всерьез обеспокоило.

– Но в одиночку я могу не справиться.

– Обращайся напрямую к Митрофанушке. Или к любому из нас. Эта история, сам понимаешь, – особой важности. Кроме того, Лесник заплатил вперед. Материалы против Лыхина тоже на столе у главнокомандующего. Погоди, Чилин, не вскакивай!

– Саша! – Чилин-Челентано прижал руку к груди. – Если Лыхин сядет за решетку, я первый поднесу тебе шкалик.

– И с меня будет причитаться, – Борейко величественно кивнул головой. – Плохой ли хороший, но это компромисс, Сашок. И мы от него крепко выигрываем.

Глава 2

Лысоватый человек с крупным горбатым носом умел удивляться молча. Этому его научила жизнь, научили люди. Еще в детстве он усвоил, что молчание в самом деле являет собой золото, ибо действительно золотых слов немного, а одна-единственная высказанная вслух глупость способна перечеркнуть горы непорочной мудрости. И потому носатый человек берег голос, дорожил молчанием, хотя здесь, в вагоне, его удивляло практически все – от расписания, отпечатанного на темно-бордовой бумаге, отчего время отбытия-прибытия превращалось в трудно разрешимый ребус, до чая, цветом напоминающего детскую акварель, а вкусом – древесный уголь. Раздувая ноздри, носатый пассажир втягивал в себя воздух и не понимал, отчего к ароматам прелых матрасов примешивается запах лука и чеснока. Коврик под ногами радовал ворсистой свежестью, но и от него подозрительно тянуло кисловатым пивом. Поездное радио под потолком хрипло наяривало мотивы Элвиса Пресли, а металлические гардины на окнах дребезгом вторили американской звезде, вываливаясь из гнезд при малейшем прикосновении. В довершении всего вниманием пассажира завладела проводница вагона, дама в фуражке железнодорожника, в форменном кителе, высокая, иксоногая, с приятным лицом школьницы и низким мужским голосом. Складывалось впечатление, что скроили и сшили ее из трех совершенно различных существ. И хотя подобное носатый человек наблюдал впервые, из груди его по-прежнему не вырывалось ни звука. На призывный взор проводница никак не отреагировала, и пассажир глубоко огорчился. Но не за себя, – за нее. Он прекрасно сознавал, что женщина допустила ошибку – возможно, самую крупную в своей жизни. Носатый пассажир умел одаривать слабый пол тем, чего не давало им большинство мужчин. Он умел любить и любить по-настоящему, а понимая это, от души жалел всех, с кем так или иначе разводила его судьба.

Откуда-то издалека донесся протяжный гудок – нота «до», знаменующая старт для путешественников и начало гаммы для любителей сольфеджио. Критический момент настал, и в нечеловеческом подземелье бокалы с пенным содержимым двинулись навстречу друг другу. Поезд Ижевск-Уткинск скрежетнул стальным нутром и дернулся с места. Радио под потолком заиграло громче, колени молодого человека, устроившегося в коридоре на откидном сидении, пришли в музыкальное содрогание. Заплакал ребенок, кто-то зашуршал газетами, разворачивая дорожные припасы.

Некоторое время носатый пассажир смотрел в окно, любуясь изменчивым ландшафтом, потом перевел взгляд на темно-бордовое расписание и прищурил глаза. Скорость поезда нарастала. Он мчался, силясь обогнать мохнатые облака, прорываясь к чистому горизонту. Миллионы шпал услужливо напрягали под его тяжестью спины, светофоры цветасто подмигивали, позволяя следовать дальше. Мир был ужасающе кругл, небо выползало из-за горизонта и за горизонтом скрывалось. Возникшее ощущение малости всего земного усиливало отвращение к войнам, заставляло думать о тревожно-загадочном, полукосмическом… В конце концов, придя к тривиальному выводу, что все – суета сует, носатый человек тронулся к родному купе. По дороге дважды тяжело вздохнул и трижды прислонился к фанерно-пластиковым стенам. Поезд немилосердно болтало.

Что делать, если выйти невозможно? Даже на перрон и даже на пару минут? Значит, нужно превратить заточение в радость. В исследовательскую работу, в энергетический сумбур. Носатый человек зажмурил глаза и без особых усилий клонировал себя по всему составу. Тринадцать вагонов! Вот вам и совпадение. И всюду одно и то же. Стук колес, чавканье пассажиров, хриплоголосое завывание поездного радио. Какой-то интерес представлял вагон номер девятый, – там затевался юбилей, в четвертом кто-то кого-то бил, и женщины разнимая драчунов, царапали и тому, и другому лица. Носатый человек исторг из груди вздох и словно развернутые в пальцах карты сложил тринадцать образов, оставив всего два – в том дальнем девятом и здесь. Особых приключений место заточения не предлагало. Стало быть, стимул и интерес приходилось выдумывать самому.