Водяра - Таболов Артур. Страница 16

Очереди исчезли. Покупатели ошарашенно разглядывали ценники и ничего не покупали. Колбаса, которая еще вчера была по два девяносто, сегодня стоила восемнадцать рублей, четырехрублевая «Столичная» – двадцать, как в коммерческих палатках или у ночных таксистов. На лицах читалось: да что же это делается, что происходит? И вовсе в состояние шока приводил вопрос продавщиц, ставших вдруг необыкновенно любезными: «Вам порезать?»

Указ президента Ельцина, отменивший все запреты на производство и торговлю спиртными напитками, привел не только к возникновению множества частных цехов и заводов, легальных и подпольных, на которых водку делали из любого спирта, какой удавалось достать, но и открыл российский рынок для зарубежных производителей. Высокие пошлины делали западную продукцию неконкурентноспособной в России. Пользуясь связями в окружении президента, руководители Национального фонда спорта и деятели Русской православной церкви пробили для своих коммерческих структур постановление правительства о беспошлинном импорте спиртного и табака. В Россию хлынул поток скверных немецких водок с русскими названиями «Петровъ» и «Горбачевъ», голландского спирта «Royal», предназначенного скорее для технических нужд, а не для употребления внутрь. Каждый день границы пересекали десятки железнодорожных составов с «роялем», как сразу окрестили спирт русские потребители, коробки с пластиковыми и стеклянными бутылями «рояля» заполонили все оптовые ярмарки и даже снизили в деревнях потребление самогона, для которого по-прежнему не хватало сахара.

Средняя цена на водку держалась на уровне тридцати рублей за бутылку, а из литра «рояля» стоимостью пятьдесят рублей можно было сделать четыре с половиной поллитровки сорокаградусной водки. Никакой водкой она не была. Технологию изготовления настоящей водки разработал русский химик Менделеев. Он установил, что при смешивании спирта с водой в строго определенных весовых пропорциях происходит так называемая контракция, в результате чего увеличивается удельный вес смеси, и она приобретает особые свойства, которые и делают ее водкой. Разбавленный же водой «рояль» так и остается водноспиртовой смесью.

Но кого это интересовало! Пить можно, и ладно. А если «рояль» настоять на зверобое или смородиновом листке, так и совсем хорошо.

Между тем, цены на продукты продолжали расти, и впервые в истории России наступил момент, когда выпивка стала намного дешевле закуски. Сбылись чаяния реформаторов: рыночная экономика привела к созданию в производстве и торговле спиртным острой конкурентной среды.

И прозвучали первые выстрелы.

II

Ранним утром 16 сентября 1994 года житель небольшой подмосковной деревни Парашино, что на границе с Тульской областью, пенсионер Гудков, 1930 года рождения, ветеран труда, накинул телогрейку, сунул в плетеную корзину старый рюкзак и бодрым шагом направился по обочине Симферопольского шоссе к автостоянке, на которой всегда ночевали дальнобойщики, гнавшие в Москву слоноподобные фуры. По вечерам они, как водится, выпивали, пустые бутылки оставляли возле мусорных контейнеров. Для них Гудков и припас рюкзак. А корзина была для грибов из лесопосадки, тянувшейся вдоль шоссе. Местные и наезжавшие на лето дачники грибов там не брали, считалось – вредные из-за отработанных газов, которые гриб будто бы в себя всасывает. Гудков брал, но сам не ел и своим не давал. Подберезовики и боровики жена мариновала, сыроежки и опята солила и продавала с вареной картошкой, выставив у дороги столик. Готовая закуска, разбирали хорошо, особенно к вечеру. Тут же, на стоянке, и потребляли. И ничего. Водилы, что им сделается, они этими газами всю жизнь дышат.

В деревне про бутылки знали, были на них охотники, но Гудков почти всегда успевал первым. И нынче тоже успел. Над стоянкой стелился сизый дым от дизелей фур и тяжелых грузовиков. Водилы прогревали моторы и выруливали на трассу. Бутылок набралось двадцать две штуки, бывало и больше, но и меньше тоже бывало. Чтобы не таскать лишнюю тяжесть, Гудков припрятал рюкзак в кустах неподалеку от стоянки и налегке, с одной корзиной, углубился в лесопосадку. Рюкзак потом заберет, на обратном пути, он всегда так делал.

Низкое солнце золотило березы и осины, подъедало ночной туман. Алели гроздья рябин. Шум трассы словно бы отдалился, затих. Под резиновыми сапогами шелестели листья, пружинили, как ковер, в них чернели старые пни, усыпанные крепенькими опятами. Уже через час корзина заметно потяжелела. Гудков прикинул: еще немного и можно домой. Хороший получался денек. Но он даже представить себе не мог, что запомнит этот денек на всю оставшуюся жизнь.

Километрах в двух от стоянки через лесополосу шла узкая глинистая грунтовка с глубокими колеями от тракторных колес и прицепных тележек, на которых вывозили сено с дальних лугов. В несезон глина подсыхала, вода в колеях подергивалась ряской. Был давно уже несезон, и Гудков удивился при виде грунтовки, выглядевшей так, будто по ней только что проехали. Не «Беларусь», трактор прошел бы по колее. Не «жигуль», он бы засел, едва съехав с асфальта. «Нива», пожалуй, или даже, судя по отпечаткам широких протекторов, какая-то из этих новых больших машин, что все чаще проносились по Симферопольскому шоссе. Джип, вот как они называются. Да, джип.

Кому это и зачем приспичило сюда лезть? Никуда эта грунтовка не вела – в пустые поля, и все.

Гудков перебрался через дорогу и еще больше удивился. От колеи в перелесок тянулся черный след из продавленной через листья грязи. Будто какие-то люди в грубой, тяжелой обуви только что прошли гуськом в лесопосадку. Гудков встревожился. Почему-то всегда неприятно встретить людей в безлюдном месте. Особенно в нынешние неспокойные времена. Кто их знает, что это за люди.

Сквозящий по-осеннему перелесок просматривался далеко вперед, никого не было. А след свежий, не присыпанный листьями. Гудков пошел по нему, держась сбоку, как гончая, и зачем-то стараясь не шоркать ногами. Метров через сто след оборвался, закончился чем-то широким, черным. Как будто эти, в тяжелых ботинках, потоптались на месте, намесили грязи и испарились. Вернулись к дороге, к джипу, понял Гудков.

Черное оказалось длинным черным пальто человека, лежащего ничком. Словно споткнулся и рухнул во весь рост по ходу движения. Даже руку выставил перед собой, чтобы смягчить падение. Незастегнутое пальто распахнулось, полами закрыло траву. Белый шелковый шарф, тоже разлетевшийся при падении, как бы отрезал голову от туловища. И прежде, чем Гудков разглядел черную кровь на развороченном затылке с роем мошки над ним, по каменной неподвижности тела он понял, что перед ним мертвый человек. Труп.

Ё-мое, труп!

Подавив паническое желание немедленно убежать, оказаться подальше от этого страшного места, Гудков осторожно приблизился. Метра на три, ближе не смог. Человек был высокий, худой. Вроде бы молодой. Дорого, модно одет. В таких длинных кашемировых пальто с белыми шарфами ходили успешные бизнесмены. Изредка бывая в Москве, Гудков видел их возле банков и офисов крупных фирм и всегда разглядывал с гораздо большим интересом, чем их холеных женщин и дорогие машины. Что за люди, откуда столько высыпало их, как грибов после теплых летних дождей?

Модные черные туфли с тупыми, будто обрубленными носами. Белоснежная манжета с золотой запонкой на неестественно вывернутой руке. Массивный золотой перстень с печаткой. Красивые часы с металлическим браслетом золотистого цвета. Эти часы не выходили из головы Гудкова, пока он спешил по обочине шоссе в деревню позвонить в милицию о жуткой находке. Издали он не очень хорошо их рассмотрел, а ближе подойти не решился. Но и так ясно было, что часы дорогие, стоят, небось, не меньше тысячи долларов. Это сколько же бутылок надо сдать, чтобы хватило на такие часы? Менты их, конечно, приберут к рукам, не упустят случая. И это почему-то казалось несправедливым, обидным.

Дозвонившись с почты до райотдела, Гудков назвался и начал объяснять, на каком километре Симферопольского шоссе нужно свернуть на грунтовку и как потом найти мертвое тело. Дежурный прервал: