История - Тацит Публий Корнелий. Страница 27

27. Это поражение не столько напугало вителлианцев, сколько заставило их стать более дисциплинированными, — и не в одной только армии Цецины, который обвинял во всем солдат, думавших, по его словам, больше о бунте, чем о битве; в войске Фабия Валента (дошедшем тем временем до Тицина) тоже перестали с презрением отзываться о противнике; движимые желанием вернуть утраченную славу, солдаты и здесь стали вести себя сдержаннее и почтительнее по отношению к командующему и подчиняться его приказам. Между тем все сильнее разгоралось большое восстание, о начале которого можно рассказать, лишь вернувшись несколько назад: говорить о нем ранее не было возможности, ибо это нарушило бы связность повествования о Цецине и его делах. Я уже упоминал [59] , что батавские когорты, которые Нерон, готовясь к войне, вывел из состава четырнадцатого легиона, услышали, находясь на пути в Британию, о восстании Вителлия и присоединились в земле лингонов к Фабию Валенту. Батавы эти вскоре стали вести себя нагло и самоуверенно: они приходили в палатки солдат и говорили, будто именно они, батавы, заставили выступить четырнадцатый легион, будто тем самым Нерон из-за них потерял Италию и будто вообще от одних батавов зависит исход войны. Солдат это оскорбляло, командующего раздражало. Перебранки и драки ослабляли дисциплину, и в конце концов Валент стал опасаться, что батавы, начав с дерзостей, кончат изменой.

28. По всем этим причинам, когда Валент получил сообщение, что конница тревиров и тунгры разбиты флотом Отона, а Нарбоннская Галлия окружена, он решил защитить союзников и прибегнуть к военной хитрости: разделить охваченные брожением когорты, представлявшие собой, пока они находились вместе, столь опасную силу, и отдал приказ части батавов выступить на поддержку осажденной провинции. Слух об этом приказе быстро распространился по армии, союзные войска пришли в уныние, а легионы — в ярость. «У нас забирают лучших воинов, — говорили солдаты. — Именно сейчас, когда враг стоит прямо перед нами, отправить ветеранов, победителей в стольких сражениях, — это все равно, что выгнать их из строя перед битвой. Если провинция важнее Рима и спасения империи, то всем нам надо идти туда; если же исход войны и судьба нашего дела решаются в Италии, то отделить сейчас от армии эти когорты — все равно что отсечь от тела самые могучие его члены».

29. Валент попытался было подавить восстание силами ликторов, но разъяренные солдаты бросились на него, кидали в него камни, а когда он обратился в бегство, устремились за ним, крича, что он присвоил себе и добычу, взятую у галлов, и золото, полученное от жителей Виенны, и все деньги, полагавшиеся им за труды. Пока Валент, переодетый рабом, прятался у одного из декурионов кавалерии, они разворотили тюки с его добром, сорвали его палатку и даже землю под ней перекопали дротами и копьями. Вскоре префект лагеря Алфен Вар, заметив, что восстание понемногу идет на убыль, решил покончить с ним хитростью: он запретил центурионам обходить посты, а трубачам не велел сзывать войско на работу и учения. Солдаты увидели, что никто ими не командует, и это больше всего испугало их. Сначала они как бы застыли в оцепенении, потом начали растерянно озираться, замолкли, притихли и, наконец, стали со слезами молить о прощении. Когда же Валент, которого все считали погибшим, появился, — плачущий, в безобразной одежде, но здравый и невредимый, — солдатами овладели радость, сострадание и любовь к своему полководцу. Чернь в веселии так же необузданна, как и в ярости. Ликующая толпа окружила Валента боевыми значками когорт и орлами легионов и понесла к трибуналу [60] , всячески восхваляя его и желая ему счастья. Он проявил разумную снисходительность и не стал требовать ничьей казни, хорошо зная, что во время гражданских войн солдатам позволено больше, чем полководцам. В то же время опасаясь, как бы войска не сочли подобную умеренность неискренней, он все-таки назвал несколько человек и указал на них как на виновных.

30. Армия занималась постройкой укреплений возле Тицина, когда пришло известие о том, что Цецина разбит. Сообщение это чуть было снова не вызвало мятежа; солдаты решили, что Валент медлил нарочно, из желания досадить Цецине, и что именно поэтому они опоздали к сражению. Позабыв об отдыхе и не дожидаясь приказа командующего, воины устремились вперед; они обгоняли знаменосцев, упрашивали их идти быстрее, — армия шла форсированным маршем и вскоре соединилась с войсками Цецины. Солдаты Цецины были настроены против Валента и жаловались, что он оставил их маленькую группу на милость несравненно более сильного неприятеля, который к тому же располагал свежими, отдохнувшими войсками. Говоря так, они, с одной стороны, льстили вновь прибывшим, приписывая решающую роль их армии, и в то же время снимали с себя обвинение в трусости и неспособности добиться победы. Хотя Валент действительно командовал почти вдвое большим числом легионов и вспомогательных войск, любимцем солдат все-таки оставался Цецина. Он находился в расцвете лет и сил, вызывал в людях безотчетную симпатию, а его радушие и щедрость привлекали к нему все сердца. Отсюда и пошла распря между полководцами. Цецина издевался над Валентом, называя его человеком подлым и грязным. Валент насмехался над Цециной, выставляя его гордецом и хвастуном. Однако оба, затаив ненависть, служили одному делу. Уже не рассчитывая на прощение, они без устали сочиняли памфлеты против Отона, в которых осыпали его самыми позорными обвинениями; из полководцев Отона ни один не писал ничего подобного, хотя Вителлий и мог бы дать для таких сочинений богатейшую пищу.

31. Пока оба они не погибли — Отон, стяжав громкую славу, а Вителлий — окончательно себя опозорив, римляне больше боялись бешеных вожделений первого, чем ленивого сластолюбия второго. Убийство Гальбы еще увеличило ненависть и страх, которые внушал Отон, Вителлия же, однако, никто не обвинял в том, что он развязал гражданскую войну. Своим обжорством и пьянством Вителлий позорил самого себя [61] , в то время как распутный, жестокий и наглый Отон [62] казался опасным для государства.